Потом, одновременно выпустив дым, оба одобрительно закивали, поджав губы, и тут послышался негромкий стук. Один из них торопливо подошел к воротам и задал вопрос на своем языке. Раздался ответ, и страж, отодвинув массивный засов, с усилием приоткрыл высокую тяжелую створку, покрытую бронзовыми узорами.

В открывшуюся щель вошли шесть вооруженных до зубов бородатых типов, и выглядели они посерьезнее, чем тот сброд, который считался гвардией великого и прекрасного шаха Аль Дахара.

Остановившись возле сторожки в луче света, падавшего из двери, они негромко заговорили с хозяевами, и среди мешанины незнакомых звуков я снова услышал имя Надир-шаха, повторенное несколько раз.

Мы с Наташей переглянулись, а Генри, наклонившись к нам, прошептал:

– Это уже четырнадцать. Может быть, пока я ходил за тобой, пришел кто-нибудь еще… Не знаю.

Я согласно покачал головой, и мы продолжили наблюдение.

Чурбаны каргачили на своем языке, но из их мимики стало ясно, что пришли уже все, кого ждали, а когда один из стражей решительно запер ворота, еще и навесив на них замок величиной со школьный портфель, то сомнений в этом уже не могло быть.

Пришедшие тихо направились в сторону дворца, а мы, дождавшись, когда охранники убрались в свою конуру и закрыли за собой дверь, пошли обратно в караван-сарай.

Вернувшись в номер, мы с Генри посмотрели друг на друга, а Наташа спросила:

– Ну и что скажете, господа заговорщики?

– А ничего не скажем, – ответил я и добавил по-русски. – Утро вечера мудренее.

Генри непонимающе посмотрел на меня, и я, улыбнувшись сказал:

– Русская пословица. Утром голова работает лучше, чем вечером.

– Это смотря сколько принял вечером, – поразмыслив, ответил Генри и вышел, аккуратно закрыв за собой дверь.

Наташа разделась и через три минуты тихонько засопела, а я, погасив свет, вот уже полчаса пялился в потолок, следя за светящимся жучком, и никак не мог уснуть.

Непонятное присутствие в этом деле Надиршаха не давало мне покоя.

Утро началось с того, что в нашу комнату снова постучал Генри и, встав в позу мажордома, одетого в маршальскую ливрею, хорошо поставленным голосом объявил:

– Его светлость великий и ужасный шах Аль Дахар оказывает вам честь и приглашает на завтрак, который состоится в тронном зале ровно через час.

Он помолчал и добавил:

– Я так и знал, что эта арабская свинья – расист. Меня он не пригласил.

Мы с Наташей засмеялись, а Генри сказал:

– Хотел бы я его увидеть.

– Увидишь, не сомневайся, – заверил я его. – Между прочим, это хорошо, что мы с Наташей идем на этот долбаный завтрак одни. Может быть, великий шах покажет нам что-нибудь такое, что он скрывал от всей толпы.

Генри пожал плечами и вышел, а я отправился в душ.

Стоя под тугими прохладными струями, я в который раз прикидывал план наших действий, учитывая на этот раз, что количество стволов, которые повернутся в нашу сторону, увеличилось минимум на четырнадцать. А кроме того – арабские ковбои, пришедшие во дворец ночью, выглядели гораздо опаснее, чем слонявшиеся по дворцу бездельники с автоматами.

В общем, наступало затишье перед боем.

А поскольку основа успеха каждого мероприятия – сытый желудок, приглашение на завтрак было весьма уместно, если, конечно, великий шах не решил коварно отравить нас.

С такими бодрыми мыслями я выскочил из ванной, и Наташа тут же заняла освободившееся место под душем.

– Что день грядущий мне готовит, – громко пропел я, чувствуя возбуждение, – его мой взор напрасно ловит…

– Что приготовит, то и поймаешь, – раздался из ванной голос Наташи.

Поднимаясь по малахитовой лестнице дворца, я вспомнил Дядю Пашу.

Как-то он там, мой бедный малахитовый король? Не скучает ли без меня, не обеднел ли? А что поделывает Саша Сухумский? А Стилет мой ненаглядный?

Представляю, какие лица у них стали, когда они узнали о том, что Знахарь вознесся в небо в сверкании фейерверка и лучах прожекторов! Да Стилета, наверное, от злости кондратий хватил. И его зарыли в землю уже по-настоящему.

Хорошо бы…

И Дядю Пашу вместе с ним, и Сашу этого Пирожкового…

Эх, хорошо бы!

Наташа шла рядом со мной, изящно приподнимая рукой длинный подол европейского вечернего платья. А на мне был тот самый голубой костюмчик, в котором я приперся на сходняк в «Невском дворе», тот же жилет и тот же галстук с голой бабой… И, между прочим, теперь я был уже при щегольской тросточке. Купил, понимаешь, в Лондоне за двадцать два фунта.

Визирь, постоянно оглядываясь и лучезарно улыбаясь, поднимался на несколько ступенек впереди нас. Наконец мы оказались на огромной площадке второго этажа, и наш провожатый, одетый в тот же самый халат, ту же самую чалму и те же сафьяновые туфли с загнутыми носами, остановил нас любезным жестом и, проверив мгновенным взглядом, все ли у нас в порядке с внешним видом, шагнул к высоким белым дверям, покрытым вычурной резьбой, за которыми, по всей видимости, нас и ожидало счастье лицезреть его господина.

Наконец он взялся за позолоченную причудливую ручку, задержал дыхание и распахнул дверь.

То, что я увидел внутри, никак не соответствовало тому, чего я ожидал.

Нет, там все было в порядке.

И неимоверная роскошь, и уставленный яствами низкий стол, и жирный шах, который как две капли воды походил на кого-то из советских чурбанских партийных начальников, все это было так, как и должно было быть.

Время замедлилось, и я наблюдал происходящее как бы со стороны.

Слева от меня, изящно расправив обнаженные плечи, стояла Наташа, державшая перед грудью небольшой дамский ридикюль, справа этот маленький толстенький клоун в огромных шальварах простер руку и что-то говорил по-английски, а сам я, любезно оскалив дорогие зубы, смотрел прямо перед собой.

Но видел я совсем не то, к чему пытался привлечь мое внимание визирь.

Справа от шейха сидели двое неизвестных мне людей в местных одеждах, а слева…

Слева от шаха сидел любезно улыбавшийся нам Надир-шах, понятное дело, даже не подозревавший, кто перед ним, а рядом с Надир-шахом – кто бы вы думали – тот самый гаденыш Садик, который показывал мне на Исаакиевской площади фильм про Алешу и про казнь неизвестного человека.

Садик, как и все остальные, приветливо смотрел на нас, но через несколько секунд выражение его лица стало меняться.

Садик меня узнал.

Я резко остановился и придержал рукой Наташу, которая, подняв бровь, бросила на меня светский высокомерно-непонимающий взгляд.

Садик, опершись руками на ковер позади себя, замер, и на лице его отразилось глубочайшее изумление, которое тут же сменилось страхом, потом он оглянулся и, видимо, сообразив, что находится все же на своей территории, среди своих, вскочил и, не отрывая от меня взгляда, в котором ярость боролась со страхом, заорал:

– Знахарь!!!

Аль Дахар и двое сидевших справа от него бородачей недоуменно посмотрели на Садика, и я понял, что они ничего не знают. Совсем ничего.

Зато Надир-шах впился в меня взглядом, и секунды стали щелкать медленно и громко, как блокадный метроном в Ленинграде.

Я, как и Садик, был совершенно не готов к такому сюрпризу, но, в отличие от этого молодого подонка, не испугался. А он, протянув в мою сторону руку, указывал на меня выставленным дрожащим пальцем и от страха вопил по-русски:

– Знахарь! Это же Знахарь, вы что, не видите?

Аль Дахар и двое его дружков не видели.

А вот Надир-шах, похоже, все понял, и его глаза сузились, но он продолжал сидеть неподвижно.

Тут Садика озарило, и он выкрикнул:

– А эта самая «Мисс Мусульманка» – сестра Алеши! Я все понял, Знахарь!

Может быть, он кое-что и понял, но слишком поздно, потому что я увидел боковым зрением, как слева от меня Наташа открывает ридикюль и вытаскивает из него здоровенный «Магнум». Бросив ридикюль на пол, она направила пистолет на Садика и быстро выстрелила несколько раз.