— Давай, давай! Внизу тебя будут рады видеть!

Мальчишка окинул своего покровителя красноречивым взглядом и отпрыгнул еще на шаг, потирая горевшее огнем ухо. Не потому, что боялся, а просто так, на всякий случай. Конан погрозил ему кулаком:

— Смотри, Лисенок, вытяну уши, как у осла.

Дверь закрылась, и он услышал быстрые, легкие шаги по коридору.

— Опять она?

Женщина открыла глаза и томно посмотрела на Конана. Он молча кивнул и уселся рядом, а она быстро сменила позу и устроилась у него на ногах, обхватив за талию бедрами и уперевшись полными грудями в его мощную грудь.

Конан обнял ее, почувствовав, как вновь пробуждается желание, и коснулся губами ее уст. Сердце стучало все сильнее, но женщина вдруг отпрянула и с неожиданной тоской посмотрела киммерийцу в глаза.

— Не бросай меня, Конан.— Ее глаза расширились и влажно заблестели.— Я богата, мне ничего от тебя не надо. Только не гони!

Вечер, когда дневная жара спадала и на город опускались сумерки, Конан имел обыкновение проводить за кувшином доброго хмельного вина либо в одиночестве, либо, и чаще, в таверне Абулетеса, в компании верного Тушки, который безвылазно торчал здесь не только в темную часть суток, когда с улиц под крыши домов устремлялись толпы людей, торопившихся утолить голод, но и целыми днями, в течение которых большинство предпочитало заниматься чем-то иным.

Впрочем, с его комплекцией нечего было даже мечтать о том, чтобы выползти наружу, на солнцепек, разве только для того, чтобы подобно бегемотам, по слухам обитавшим где-то в сердце Черного Континента, плюхнуться в какую-нибудь лужу и, выставив наружу нос, наслаждаться влажной прохладой.

Конечно, за деньги такой аттракцион легко было устроить, но для этого пришлось бы покинуть привычное, такое уютное кресло в таверне Абулетеса и этот прекрасный стол, уставленный вкусной едой, расстаться с которой было выше его сил, ибо еда, а вернее сам процесс ее потребления, составляла суть существования Тушки.

И все-таки время от времени, когда деньги подходили к концу, волей-неволей ему приходилось соглашаться на предложение Конана отправиться на дело, чтобы, как он любил выражаться, обеспечить себе скудное пропитание.

На «скудное пропитание», поглощением которого он как раз и был занят, стоило посмотреть. Нет, Тушка, как ласково звали его приятели, вовсе не был гурманом. Он просто любил поесть, быть может, не очень разнообразно, зато сытно, и внешность его по вполне понятным причинам была соответствующей. Он был не просто толст, он был необъятен.

Год назад Конан случайно повстречался с ним в Рабирийских горах, на одном из перевалов наткнувшись на почти замерзшее тело, уже припорошенное снежком. Повинуясь безотчетному инстинкту, он взвалил еле дышавшего толстяка на спину и вместе с ним спустился в долину.

Надо сказать, что подвиг сей, ничуть не умаляя силы Конана, оказался ему по плечу лишь благодаря тому, что Тушка, изголодавшийся и изможденный небывалыми тяготами, выпавшими на его долю, потерял добрую половину своего веса. Когда же через пару дней они прибыли в Шадизар и новый приятель киммерийца начал восполнять потерю, то поглазеть на это представление приходили со всей Пустыньки.

К счастью, Конан был при деньгах, получив хороший куш за ожерелье, выкраденное в доме почтеннейшего Тефилуса. Он, собственно, и отправился проветриться в горы, чтобы вдали от городской суеты с ее пылью, духотой и надоедливой стражей переждать опасные дни, когда в Пустыньке перетряхивали всех и каждого, тщетно пытаясь отыскать пропажу.

Конан видел во всем этом перст провидения. И в том, что ему приспичило вдруг в горы, и в том, что в горах этих повстречал он странного, полузамерзшего незнакомца, котоpoгo непонятно зачем притащил в Шадизар. Впрочем, легко нажитое золото, которое он выручил за ожерелье, так же легко и покинуло его карман, полностью уйдя на кормление изголодавшегося бедняги, и это тоже показалось северянину одним из звеньев все той же цепи.

Когда деньги кончились, киммериец пожал плечами и пошел на очередное дело. Теперь, прожив в Шадизаре без малого пять лет, он стал личностью знаменитой и недостатка в предложениях не испытывал, ибо всякий в этом городе знал, что руки Конана — верные руки, не знающие неудачи. К его удивлению, Тушка попросился в напарники, и позже Конан ни разу не пожалел о том, что спас этого странного человека.

— Что скажешь, брат Конан?

На миг Тушка перестал жевать и откинулся к стене, зажав в правой руке недоеденную баранью ногу, а левой поднеся к губам объемистый кубок ароматного молодого вина. Он пристально смотрел на киммерийца, ожидая ответа.

Лисенок, маленький товарищ огромного варвара, пристроился здесь же, рядом, лениво поглощая сливы и стреляя косточками в пузатый горшок, стоявший в углу.

Конан пожал плечами и ничего не ответил. Вроде все шло неплохо, но на душе было пакостно, и он успокаивал себя, говоря, что это нормальное состояние для человека, решившего расстаться с прежними друзьями, но у Тушки, одного из этих друзей, не было причины обманывать себя.

— Не понимаю я тебя,— словно разговаривая сам с собой, проговорил толстяк,— любишь одну, спишь с другой.— Он пожал плечами.— Странно это.

Он ожесточенно тряхнул копной густых, стянутых на макушке в тугой узел черных, жестких волос и вновь принялся за жаркое. Ни слова не говоря, Конан последовал его примеру, и некоторое время оба молча насыщались. Молчал и Лисенок, прекрасно помнивший каждую из затрещин, полученных от Конана, и в их числе ту, которую отвесил ему киммериец за то, что мальчишка однажды вмешался в разговор взрослых. Теперь он лишь поглощал фрукты да бросал на своих огромных защитников хитрые взгляды.

Через некоторое время Тушка вновь отвалился к стене, ожидая, пока очередная порция тушеной баранины найдет свое место в его бездонном желудке и, чтобы она нигде не задерживалась, влил в себя изрядную дозу вина. Покончив с этим важным делом, неожиданно для себя самого он почувствовал, что мысли его двинулись в ином направлении.

— Абулетес сказывал, что в Шадизаре видели Маргаба.

Киммериец с сожалением оторвался от жаркого:

— Маргаба?

Он нахмурился, прикидывая, что за нужда могла заставить этого мясника покинуть Аренджун, затем наполнил опустевший кубок и, проглотив его содержимое, удивленно уставился на приятеля.

— А ты стал лакомкой, Тушка? С чего это ты решил сменить аквилонское на пальмовое?

Тушка в ответ пожал плечами:

— Подношение друзей. Я не мог отказать.— Он сделал небольшой глоток, словно пробуя напиток на вкус. — А вино неплохое, хоть и слишком сладкое. — Он с удовольствием причмокнул толстыми губами.— Но ты не ответил мне.

Конан недовольно поморщился: ему вовсе не хотелось обсуждать дела славившегося своей жестокостью наемного убийцы, который неизвестно зачем появился в Шадизаре.

— Какое мне дело до Маргаба?

— Как какое? — Толстяк поставил на стол кубок, из которого только что собирался пить, и бросил обглоданную кость в стоявший в углу горшок с завидной точностью.

Лисенок недовольно поморщился, ибо горшок, по его мнению, предназначался исключительно для сливовых, а вовсе не бараньих косточек, но промолчал, памятуя еще об одной затрещине, полученной от Конана в подкрепление простой мысли: все, что делают взрослые, правильно и, следовательно, подлежит не критике, а подражанию.

— Как это какое? — повторил свой вопрос Тушка и недоуменно посмотрел на приятеля.— Он ведь, пожалуй, не уступает тебе в силе?

— Пусть не уступает,— равнодушно отозвался киммериец.

Заинтересовавшись и мгновенно позабыв о горшке, Лисенок оторвался от слив и удивленно посмотрел на Тушку.

— Да и ростом он будет повыше тебя,— тем временем продолжал гигант.

— Пожалуй,— задумчиво согласился северянин.

Глаза Лисенка округлились от удивления: ему и в голову не приходило, что кто-то может не то, что превзойти, просто сравняться с Шадизарским Львом!