Огромный карьер в густом пригородном лесу поблескивал слюдянистыми краями отвесных каменных стен, изрытых корнями сосен и плакучих ив. Зеленая, затхлая вода, покрытая ряской, давно не тревожила воображения горожан и была невозмутима лет пять, не меньше, даже в самые жаркие дни.

Но Светлану Станицыну меньше всего сейчас волновало гигиеническое состояние водоема, и безлюдность данной местности не отталкивала, а наоборот, именно этим и привлекала.

Говорят, тоска в состоянии извести душу. Неправда. Она всего лишь доводит человека до той черты, за которой — неведомая тьма. Для большинства — пугающая своей неизвестностью, для отдельных, доведенных до отчаянья — соблазняющая своей немотой. Они стремятся в нее, отметая доводы разума и аргументы богословов, потому что больше не могут, не имеют сил и не видят смысла брести по пустыне гудящего, слепящего и совершенно глухого мира людей. Им хочется покоя и забвения, и они ищут его за той чертой, что переступит каждый по велению Вышнего и в назначенный им срок. Но бывают минуты, когда этот срок стремишься приблизить. И приближаешь.

Света стояла на краю карьера и, глядя на водную гладь, думала о прошедшей жизни.

Причина, приведшая ее сюда со столь значительной миссией, была до абсурда банальна — несчастная любовь, разбитое сердце и неприятие будущего без милого.

Да, ее оставил друг, почти муж. Жених, который три года старательно избегал общения с работниками ЗАГСа, но жил под одной крышей со Светой и ее родителями. А потом оставил ее. Нет, не оставил — бросил, выкинул, как использованный пакетик с заваркой, без объяснений и пожеланий. Собрал вещи и ушел, пока все были на работе, не оставив записки, не предупредив, не сказав ни слова на прощание даже автоответчику. Ушел к мадам с подходящей ее характеру фамилией — Акулова. Валентина Владимировна Акулова — миловидная гарпия с челюстями пираньи. Светина подруга. В прошлом одноклассница, в настоящем — удачная соперница. Больно и до омерзения банально.

Почти полгода Светлана честно пыталась понять и простить предательство близких ей людей. Она искала причину случившегося в себе, как многие, многие столкнувшиеся с той же жестокостью. А еще пыталась свыкнуться с одиночеством, перетерпеть холод и тоску, поселившиеся не только в опустевшей квартире, но и в душе. И не могла.

Ее тянуло к окну, и все вечера она стояла, кутаясь в шаль и глядя во двор, лелея глупые надежды. Ей казалось, что данное недоразумение, а именно так она называла произошедшее, обязательно разрешится. Он одумается, вернется в один из дней или вечеров. Она увидит его `Жигули', остановившиеся у ее подъезда. Он выйдет из машины и привычно вскинет взгляд на окна второго этажа, увидит ее и обрадуется, кинется вверх по лестнице. Они обнимутся у дверей, мгновенно забыв дни разлуки, боль, тоску, горечь предательства. Все это отодвинется и исчезнет. Она простит Вадима в тот миг, когда нога любимого ступит на порог, и больше не вспомнит, как брела в темноте омертвевшего мира, заставляла себя жить и хранить надежду, как лепесток огня, подаренный Прометеем…

Он погас вчера. Валентина позвонила, чтобы сообщить радостную весть: у них с Вадимом будет ребенок. Скоро. Мальчик.

Сладкий голосок пел в ухо, вскрывая душевную рану, бередя ее и расширяя, и, словно кислота, разъедал самообладание. Нет, она сдержалась и вполне корректно поздравила с прибавлением в семействе, даже передала привет будущему папаше с пожеланиями всего наилучшего и, положив трубку, долго рыдала, не зная, не понимая, как теперь будет жить. И поняла — не будет. Потому что не сможет, потому что не видит в этом смысла.

Ночь она провела, как в бреду. Если вдуматься, то так оно и было. Она решала для себя, как покончит счеты с жизнью, и перебирала варианты суицида. Повеситься? Нельзя. У мамы больное сердце, у отца — гипертония. Придут они домой и, увидев синий труп дочери с высунутым языком, висящий в комнате, получат инфаркты и умрут. Она же хотела умереть сама, а не стать причиной смерти других. Значит, и вскрытие вен, и отравление — исключаются, как и повешенье. Не будет же она это делать у друзей? Разве только у Акуловой…

К утру Света вспомнила про этот заброшенный карьер и вопросы — где и как — отпали.

И вот, час электричкой — и она на месте.

Девушка еще постояла на краю, оглядывая местность, и сделала шаг вниз на сотворенную природой каменную ступеньку, потом еще шаг и еще и замерла на выступе — дальше не спуститься, только прыгать. Тогда — все: холод воды и смерть.

Мелькнула мысль — стоит ли перед этим раздеваться? Одежду могут найти, значит, могут найти тело. И сообщат родителям, и им станет плохо… Лучше не надо. Она утонет в одежде, и родители будут считать дочь пропавшей без вести, питать надежду на ее возвращение и жить ею.

Что ж, решено. Света помолилась, попросила прощения и простилась мысленно со всеми кто, возможно, прольет по ней слезу. С особым чувством подумала о Вадиме, представила его лицо, когда он узнает о случившемся… и остановилась. Фантазия на эту тему, грозила умчать ее, как паровоз в коммунизм — стремительно и надолго, но бесполезно.

Все. Пора. Света собралась с духом, глубоко вздохнула и…со свистом выдохнула. Из воды вынырнула женщина с серо-зеленой кожей и, зацепившись за каменный выступ, воззрилась на девушку водянистыми глазами с недобрым блеском:

— Привет. Топиться?

Света моргнула, растерянно пошарила взглядом округ: может, здесь разместилась компания туристов, а она не заметила?

— Помочь? — предложила женщина, видя ее нерешительность.

— Простите?

— Топиться помочь? Могу проинструктировать. Первое — одежду лучше снять…

— Не хочу я…

— Тогда топись так. Будешь, как дура, в юбке плавать. Второе — найди камень потяжелей. Веревка-то есть?

— Веревка? А-а…нет, — Света пребывала в легком изумлении. — Вы всерьез все это?

— А ты? — голос был груб и глух.

— Я?

— Ну, не я же! Ты на голову, что ли скорбна?

— Почему?

— Тьфу ты! — женщина беззвучно скользнула по воде в сторону девушки и зависла, словно поплавок, буквально в метре от ее ног в лаковых туфельках. Протянула руку. — Давай помогу, убогая.

— Зачем? — Света испуганно отодвинулась и втиснулась спиной в острый камень скалы.

— Так ты топишься или нет?! — разозлилась женщина.

— Да вам-то что?! — возмутилась Света. Женщина пугала и, как ни странно, напоминала русалку.

— Как это? Хозяйка я тутошняя, — и вздохнула с сожалением. — Со скуки чахну — никого вокруг. Давай, прыгая быстрей — все мне компания будет. Да не бойся — десять минут боли и века простора. Правда, я тебя укушу, ты уж не сетуй, а то всплывешь вздутым трупом, и воде плохо, и мне, соответственно. А так, вместе жить станем, потом, глядишь, еще кого приманим, — и руку к Светиным ногам тянет.

— Подождите, гражданочка! Вы что говорите? Вы кто?!

— Марфа я.

— Марфа? Вы…не русалка, случайно?

— Русалка. Но не случайно. Пришла, вот как ты, триста лет назад и сиганула сдуру из-за Прошки Болотного в воду, да не рассчитала — виском в камень хрясть! Все. Плаваю теперь, под рыбу маскируюсь. А хотела напугать непутевого всего лишь…А ты взаправду с горя топишься или тоже от вредности бабьей?

— А-а. ну…

— Ясно, — кивнула русалка недовольно, — опять, значит, шутите. Поманите меня и рысцой на электричку, чтобы в тепле и уюте отравиться. Ну, нет, не отпущу. Пришла — оставайся. Хватит мне со скуки дохнуть, пошли подруженька, ну ее печаль-кручину да женихов неверных, в воде сполощим, устроим им иродам, — и хвать скользкой, холодной рукой за лодыжку да тягать с уступа. Света заверещала, цепляясь за каменные выступы и сосновые корни, и упала в воду.

В мутной воде замелькали пузырьки, устремляясь на поверхность, приподнимая листики ряски. Свету же тянуло вниз, в самый холод и темноту.

Довольное лицо русалки и улыбка, обнажившая острые, как иглы, зубы. Девушка забилась и закричала, наполняя рот, легкие и желудок противной затхлой водой. В панике рванула вверх, вынырнула, хватая воздух ртом и, в два стремительных гребка оказалась у берега.