Ему стыдно было сознаться, что он трусил, но он трусил. Поднявшись на лестницу, он очутился в небольшой комнате с двумя дверями.

Одна дверь, противоположная входу, была задрапирована какой-то персидской материей.

Стеша подняла портьеру и отперла дверь.

— Пожалуйте! — произнесла она и быстро скрылась в не задрапированную дверь направо.

Он перешагнул порог и портьера опустилась.

Он очутился в темноте и стал положительно в тупик. Только через несколько минут он сообразил, что стоит перед второй портьерой, откинул ее и вошел в будуар Зинаиды Павловны.

В то же самое время между портьерами появилась Стеша, вышедшая из маленькой двери в стене, заперла дверь на ключ и скрылась в ту же дверь.

Какое-то странное чувство охватило Николая Леопольдовича.

Панический страх обуял его.

Нелепая мысль о возможности западни мелькнула в егой голове.

Ему чудились сзади мелкие шажки князя.

Господствующий в будуаре странный полумрак усиливал впечатление.

Будуар княгини Шестовой резко дисгармонировал с обстановкой остальных княжеских апартаментов, убранных хотя и роскошно, но с тою неуловимою аристократической сдержанностью, при которой самая безумная роскошь не представляет из себя ничего кричащего, ничего бросающегося в глаза.

Помещение же княгини, напротив, страдало всеми этими недостатками и напоминало собою будуар модной кокотки высшего полета.

Громадный пунцовый фонарь на золоченых цепочках спускался с разукрашенного причудливыми гипсовыми барельефами потолка и полуосвещал обширную комнату, сплошь затянутую пунцовой шелковой материей и устланную такого же цвета пушистым ковром.

Во весь громадный простенок между двумя окнами, с тяжелыми, как и на дверях, портьерами, вделано было в стену от пола до потолка громадное зеркало.

Масса самой разнообразной и оригинальной мебели, этажерок со всевозможными безделушками и objets d'art, совершенно загромождали комнату, придавая ей вид скорее магазина, bric a brac, чем жилого помещения.

С левой стороны находилась громадная арка с приподнятой на толстых шнурах портьерой, открывавшей вид в следующую комнату-альков, всю обитую белой шелковой материей. В глубине ее виднелась пышная кровать, а справа роскошный туалет, с большим овальным зеркалом в рамке из слоновой кости. Альков освещался молочного цвета фонарем, спускавшимся из центра искусно задрапированного белоснежным шатром потолка. Пол был устлан белым ангорским ковром.

Зинаида Павловна, в капоте из легкой шелковой материи цвета крем, полулежала на кушетке, с папиросой в руках.

Озаренная царившим в будуаре каким-то фантастическим полусветом, она была более чем эффектна.

Увидав вошедшего Николая Леопольдовича, она сделала радостное движение.

Он подошел к ней и с чувством поцеловал ее руку.

— Наконец ты здесь и мы одни! — томно сказала она, ще-луя крепко его в лоб.

— Садись… — подвинулась она на кушетке. Он сел.

— Ты уверена в Стеше? — тревожно спросил он.

— Как в самой себе. А я тобой недовольна и выдеру тебя больно за ушко… — шутя начал она, нежно взяв его за ушко.

— Можно спросить, чем?

— Вы с первого дня стали заглядываться на княжну.

Он сделался серьезен.

— Ты это, конечно, шутишь, а вот я так серьезно недоволен тобой и даже перед появлением ко мне Стеши с письмом думал о том, когда мне удастся тебе это высказать.

— А ты думал, что я не позабочусь устроить наши свидания?

— Не думал, что это будет так скоро.

— Чем же это ты недоволен мной?

— А тем, что ты слишком выдаешь себя, так странно глядишь на меня, когда я подойду и заговорю с княжной. Это так легко заметить. Заметит она, заметят гости, заметит, наконец, сам князь. Я не хочу подвергаться скандалам, бывшим с прежними учителями. Подобная перспектива мне далеко не привлекательна.

— А если я не могу удержаться! Если я боюсь за тебя, боюсь, что ты увлечешься. Княжна, видимо, обратила на тебя свое внимание. Не далее как сегодня, после чаю, она здесь мне призналась, что ты ей очень нравишься, что ты, видимо, умный, недюжинный человек.

Он чуть не припрыгнул от радости, услыхав это, но вовремя сдержался и небрежным тоном произнес:

— Пусть так, но какое дело до всего этого мне и тебе?

— Как какое дело? — уставилась она на него.

— Именно какое дело? — продолжал он. Если ты думаешь, что в наших отношениях не играет роль с моей стороны никакое чувство, если ты полагаешь, что мизерною подачкою в Москву ты купила меня, то поздравляю тебя с такою победою, а себя с таким твоим лестным мнением о моей особе.

— Что ты говоришь! Замолчи!

— Ничего особенного. Я делаю только вывод из твоих собственных слов и из твоих опасений.

— Ничего не понимаю! Женщина любит его, а его это оскорбляет.

— Остается только пожалеть, что не понимаешь. Всякая любовь должна соединяться с уважением. Ревность же к первой, встретившейся на пути любимого человека смазливой девчонки доказывает неуважение к нему. Как же ты решаешься посылать за мною Стешу? Почему не ревновать и к ней?

— Но княжна — красавица, а Стеша… горничная.

— Это не мешает ей быть очень хорошенькой. По-моему, она даже лучше твоей ломающейся княжны. Ты, кажется, поторопилась записывать ее в красавицы, или уже слишком снисходительна, как всякая красивая женщина.

— Так она тебе не нравится? — с довольной улыбкой спросила она.

— Ничуть! Самый вопрос мне кажется странным. Нравишься мне только ты, люблю я одну тебя.

Он припал губами к ее руке. Другой она играла его волосами.

— Я хотел лишь сделать из нее ширмы.

— Как же это.

— Очень просто. Я поставил себе задачей во что бы то ни стало понравиться твоему мужу.

— И достиг уже этого. Он от тебя в восторге. Сам приходил объявить мне об этом… — затараторила княгиня.

— Очень рад! Но князь умный человек. Он очень хорошо понимает, что я не принадлежу к юношам, бегающим от женщин. Две здешние красавицы — ты и, по-твоему, а, быть может, и по его мнению, княжна должны произвести на меня впечатление. Он непременно задаст себе вопрос: которая? Я хочу показать ему, что это княжна и буду усиленно ухаживать за ней при нем.

— Зачем это? — нахмурилась она.

— А затем, что в противном случае он догадается, что мой выбор пал на другую — на тебя. Дождаться этого я не желаю и лучше уйду, сославшись на первое полученное из Москвы письмо.

— Ты уедешь отсюда? Это невозможно! — вскрикнула она.

— Будь благоразумнее и этого не случится. Поверь мне, что княжна мне сама по себе совершенно не нужна. Она нужна мне, как средство. Я желаю заслужить полное доверие князя, сделаться даже в будущем его поверенным. Я только для тебя согласился быть учителем. С зимы я займусь адвокатурой. Как поверенный князя, я могу спокойно приезжать сюда по делам, даже гостить, мы будем видиться чаще. Я буду, кроме того, на страже интересов любимой женщины, т. е. твоих.

— Ты, в самом деле, умный! — задумчиво и наивно произнесла она.

— Любовь к тебе сделала меня таким. Мгновения, подобные настоящему, так хороши, что стоит позаботиться, чтобы они повторялись все чаще и не прекратились бы в один прекрасный день вследствие нашей опрометчивости.

Николай Леопольдович подвинулся ближе к княгине. Та продолжала играть его волосами и восторженно глядела на него.

— Ты меня не обманываешь?

— Ты меня оскорбляешь! — отшатнулся он от нее.

— Прости, — притянула она его к себе, — я не верю своему счастью.

— Это счастье также и мое.

— А если князю не понравятся твои ухаживания за княжной?

— Не беспокойся. Князь, я заметил, ее недолюбливает. Ухаживанье такого ничтожного человека, по его княжескому мнению, будет оскорбительно для княжны Шестовой и он будет этим очень доволен, даже поощрит. Вот увидишь.