В другое время Лида бы не удержалась от насмешки. Какой же он ученый, если в себя не верит? А еще мужчина! Разнюнился — проводнички не припаиваются! Но сейчас промолчала, понимая, что дело не в проводничках, а в чем-то гораздо более сложном. Мечта о многих зеркальных полях становилась призрачной, эфемерной. Для Курбатова это было полной неожиданностью и крушением всех надежд. С какой радостью и юношеским задором говорил он Лиде, что в московской лаборатории уже работают над новым применением его фотоэнергетического слоя…
— Представьте себе, Лидия Николаевна, — рассказывал он, прикалывая к чертежной доске бумажный лист и рисуя на нем толстым синим карандашом. — Это вот вагончик трактористов. Видали, наверное, такие? Трактористы привезли с собой большой рулон специально обработанной ткани или пленки, на которой напечатаны — да, да, напечатаны! — фотоэнергетические ячейки со всеми необходимыми соединениями. Рулон этот разматывается прямо на земле и — пожалуйста, походная электростанция готова к работе! Она заряжает аккумуляторы, питает радиостанцию, электроприборы, все что хотите. Такую пленку можно расстелить возле избушки лесника, бакенщика, высокогорной обсерватории, у зимовщиков Арктики, где угодно. Из этой ткани можно шить палатки. Вот она, свернутая, за плечами альпиниста… Поймите, что это значит, когда мы получим миллионы метров фотоэнергетической ткани? В магазинах ее будут резать ножницами, как простую клеенку. Заплатили за десять метров — и у вас уже собственная электростанция, без всяких бензиновых движков и генераторов. Разве это не чудо?
Конечно, чудо. И Курбатов рисовал уже не на бумаге, а взволнованно восторженными словами близкую возможность создания такой пленки. Правда, трудности огромны: пока еще не удается получить прочный фотослой, чтобы он не ломался при свертывании рулона; потом придется повысить полезную отдачу его, — ведь в ячейках не будет термоэлементов, как в плитах «К-8». Но все это не принципиально. Еще два-три года работы, и первые десятки метров фотоэнергетической ткани можно будет послать на дрейфующую льдину для практических испытаний.
— А пока займемся ими на снежных полях возле Высокова. Вас это интересует? — спросил он у Лиды в заключение разговора.
Потрясенная оригинальностью и смелостью его идеи, Лида тогда пробормотала что-то невнятное и весь день ходила под впечатлением курбатовского изобретения. Удивительный он человек! Все ему мало, все он торопится. Ну, подождал бы, пока не решится судьба здешнего зеркального поля. Так нет, он уже загорелся мыслью о северных полях, и пока рассматривается проект высоковской лаборатории, мечтает о рулонах фотоэнергетической пленки. Кто знает, что у него еще в голове?
Сейчас Лиде казалось, что стоит лишь открыть загадку испорченных ячеек, как все мечты Павла Ивановича превратятся в реальную действительность.
Тишина. Все окна закрыты. Уже давно выключена холодильная установка. Жарко. Лида ходила тяжелыми шагами. Тоненько позвякивали пробирки на столе. Подошла к другому, где лежала плита с ослепшими ячейками и, рассматривая тонкий серебряный узор, подумала: «Неужели все зависит от какой-то чепухи, от проволочек, которые не припаиваются. Надо попробовать».
Она поискала в шкафу осколок испорченной плиты, включила самый маленький паяльник и, когда он нагрелся, притронулась залуженным концом к канифоли. Голубоватая струйка дыма заметалась над столом. Подцепив крохотный кусочек олова, Лида попыталась связать его с серебряной полоской на плите, но сколько ни водила паяльником, так ничего и не добилась. Серебряный слой протерся, пластмасса под ним вспучилась, а капелька олова упрямо не хотела прилипать.
С присущим ей упрямством, высунув кончик языка, будто так легче работать, Лида пробовала сначала расплавлять канифоль на серебре, потом класть на него крупинку олова и, лишь чуть тронув паяльником, сразу же отдергивать руку. Ничего не получалось. Олово отскакивало. А если чуть перегреешь, тонкая полоска моментально прогорала. Лида выключила паяльник, подождала, чтобы он немного остыл, и начала снова. Но пайка не получалась.
Только дьявольское терпение, воспитанное на сложных и очень тонких лабораторных анализах, удерживало Лиду за столом. Она во что бы то ни стало хотела изучить незнакомую ей технологию припайки выводов к тончайшему металлизированному слою, чтобы найти новый способ, который бы дал возможность быстро и надежно припаять тысячи проводников. Иначе загадка умирающих ячеек никогда не будет разгадана.
Чего только Лида не делала! Это было настоящее планомерное исследование. Мешала повышенная нервозность. За окном уже светлело, скоро начнется трудовой день, когда Лида должна заниматься своими прямыми делами. Возиться с паяльником никто ей не поручит. Но сейчас это было нужно. Очень нужно.
Легкая, пока еще неуверенная радость закралась в сердце. Уже получается, уже успех: капелька прочно держится на серебряной полоске. Теперь к ней нужно припаять тонкую проволочку. Новая беда — слишком тонкий проводничок обламывается, а возьмешь чуть потолще — отрывается вместе с полоской.
С холодным ожесточением Лида продолжала поиски. Наконец нашла и лишь тогда убедилась, что если бы она захотела вывести проводнички от всех ячеек только одной плиты, ей пришлось бы потратить целый рабочий день. Но даже не в этом дело. При всей ее аккуратности не меньше одной трети соединительных полосок, которые идут к выводным шинкам, безнадежно портились.
Надо придумать что-то другое.
Лида распрямила уставшую спину, погасила свет и лишь тогда заметила, что утро уже наступило.
Глава 8
ПЯТНА НА ЗЕРКАЛЕ
На испытательной станции работала самая несчастная девушка в мире. Такой считала себя Нюра Мингалева. И к этому у нее были все основания.
Странности любви встречаются в жизни нередко, однако Нюре от этого не легче. Почему бы, скажем, двадцатидвухлетней Нюре, девушке, если не очень красивой, то довольно привлекательной, не обратить благосклонного своего внимания на симпатичного веселого студента Жору Кучинского или на восторженного Багрецова? На испытательной станции были и другие мужчины. Как бы ни подсмеивался Жора Кучинский, что женихов в пустыне не сыщешь, он все же преувеличивал. Прекрасный парень шофер Алимджан: человек с образованием — окончил техникум, — мастер на все руки, умен, красив и вечерами появляется в белой крепдешиновой рубашке, перетянутой лакированным ремнем. И Нюра замечала, что Алимджан вздыхает по ней.
А Нюра… Нет, никому бы она не выдала своего секрета. Однако Маша его разгадала.
— Ты мне брось эти штучки, — сказала она однажды. — В щепку превратилась. Да разве он тебе пара?
Нюра попробовала схитрить:
— Нужен мне твой Кучинский!
— Я не про Кучинского, — отрезала Маша. — На начальника нечего глаза пялить. Совесть потеряла. Ведь он ученый, а ты кто? Дура и есть дура. У него, поди, в Москве жена профессор или артистка.
Закрыв лицо руками, Нюра прошептала:
— Никого у него нет. Жора рассказывал, он все знает…
— Все равно нечего сохнуть. Не ровня. Ему за сорок, а ты девчонка. Руби дерево по себе.
Нюра промолчала. Да разве она виновата? Ведь не старое время, когда графини только за графов выходили. Необразованная, это верно. Ну и что ж? Учиться будет, книжки читать. Она уже начала заниматься. Лишь бы он не уехал отсюда, тогда ей не жить. Но почему на ее долю выпала самая трудная в мире любовь? Знала бы раньше, поостереглась, не стала бы глаз на него поднимать, уши заткнула бы ватой, чтоб голоса его не слышать.
Поздно. Притаившись за окном, ждала, когда он пройдет на зеркальное поле, прислушивалась, не принесет ли ветер тихое его словечко. Ночью прижимала к губам руку, которую он держал, когда здоровался.
Недавно она почувствовала что-то вроде ненависти к нему. Зачем он ходит в аккумуляторную? Зачем тревожит, мучает? Но когда ему случалось по нескольку дней не отходить от лабораторного стола и Нюра его не видела, было еще страшней. Пусть приходит, пусть все останется попрежнему. Пытаясь разобраться в своих чувствах, Нюра спрашивала себя, чем же покорил ее Павел Иванович? Конечно, таких людей она еще не встречала. В Запольске ученых не было. Но разве в этом дело? Не все ли равно, кто он — ученый, инженер, землекоп. Он просто Павел Иванович, молчаливый, душевный, ласковый. При самой первой встрече, когда Нюра пришла к нему с направлением на работу, он долго расспрашивал ее, журил, что училась мало, дал список книг, которые советовал прочесть. А глаза у него открытые, чистые, — такие глаза никогда не лгут. Он выходил из лаборатории, и Нюра, спрятавшись в кустах, следила за ним любящим, преданным взглядом, поворачиваясь туда, куда он шел, как ромашка к солнцу.