Кроме основной беды, сюда еще примешивается и старая история с третьим осколком. Куда он исчез? Кто его взял? Надо бы посоветоваться в городе с опытными людьми, но прежде чем это сделать, Курбатов решил еще немного подождать. Кто знает, не появятся ли другие факты? Его не беспокоило, что осколок может попасть в чужие руки. Надо обладать полной технологией курбатовского слоя, чтобы воспроизвести его. Опасения преждевременны. Но это первый звонок…

Однако что с Кучинским? Бедный малый, угораздило же его так здорово стукнуться. Синебагровая шишка!

— Нельзя ли полегче плиты делать, Павел Иванович, — шутил между тем Кучинский. — Хотел поддержать, а она меня по лбу. Прямо ребром…

Отшутившись, Кучинский стал рассказывать о своей работе. Кое-что он уже сделал: исследовал историю создания электрических печатных схем в радиоприборах, проанализировал их достоинства и недостатки, перекинул мостик к современности… Началом его работы Курбатов был удовлетворен. Практикант хоть и не блещет талантом, но умеет пользоваться литературой и способен делать кое-какие обобщения.

Кучинский видел одобрительное покачивание головой — начальник соглашался с ним, пояснял непонятное и даже был приятно удивлен, когда Кучинский привел малоизвестную формулу, которую откопал в старом журнале.

Свертывая чертеж, практикант робко заметил:

— Не знаю, как и быть, Павел Иванович. Уж очень не хочется работать на эксплуатации. Пошлют на завод сменным инженером, закиснешь. Я мечтаю об исследовательской работе…

Павел Иванович чиркнул спичкой, закурил. «Высоковскую лабораторию разрешили, — думал он, глядя на конец папиросы. — Неужели ничего не выяснится до того, как дело это закрутится всерьез?»

— Что вы сказали? Исследовательская работа? Но почему же не на заводе? И там есть лаборатории. Делаются новые образцы, совершенствуется продукция…

— Все это не то. Мне бы хотелось в научный институт.

— Вы уверены в своих способностях? Можете сделать что-то свое, новое? В студенческом научном обществе работали?

Вздохнув, Кучинский ответил отрицательно.

— Мне очень неловко обращаться к вам с просьбой, — опустив глаза, промямлил Кучинский. — Но если бы я мог работать в вашей новой лаборатории… Отец мечтал, чтобы я занялся серьезной научной работой.

— Знаю. Он мне говорил об этом. — Павел Иванович сосредоточенно гладил чисто выбритый подбородок.

Затаив дыхание, Кучинский следил за каждым его движением.

— Отец был бы так благодарен…

— А он тут при чем? — резко оборвал его Курбатов. — Вы самостоятельный человек, и нечего выглядывать из-за папашиной спины. — Он подумал, что новой лаборатории еще нет, и предложил: — Здесь не хотите остаться? Дело большое, интересное.

Жора робко пробормотал:

— Меня увлекает теоретическая физика.

Павел Иванович вынул из кармана записную книжку и не спеша перелистал страницы.

— Ничего определенного сказать не могу. Новая лаборатория у нас пока еще на бумаге. Но думаю, рано или поздно она будет организована. Тогда отдел кадров сможет оформить на вас заявку. Нам обычно не отказывают. К сожалению, фотоэнергетиков пока еще мало.

— А нельзя ли поскорее? — вырвалось у Жоры.

— Все выяснится в ближайшие дни. После этого пошлю телеграмму.

На испытательной станции рабочий день начинался рано, чтобы до наступления жарких часов сделать возможно больше. У Лидии Николаевны и ее добровольных помощников трудовой день продолжался до вечера.

Кучинский после рабочего дня испытывал горькое, томительное одиночество и бесцельно слонялся по территории. Книги его не интересовали, радио надоело, развлечений не было, все кроссворды в старых номерах «Огонька» он уже решил.

Наконец Жора не выдержал и пошел к ребятам с поклоном.

— Примите в свою компанию. Скукота смертная. Дайте хоть провода разматывать.

Но не только скука привела его сюда. Надо показать Курбатову, что он не гнушается физического труда, кое-что может делать и руками.

В первое время Жорка суетился, начальственным баском покрикивал на девчат, но Лида недвусмысленно намекнула, что этого тут не требуется.

— За подготовку к испытаниям отвечает Бабкин, — холодно заявила она. — Будьте добры слушать его указания. А кроме того, вам поручена конкретная работа.

…Ну и работа — вырезать из картона кружочки, бирки для отметки проводов! Ножницы оказались тупыми, картон толстый, сразу же на пальце мозоль. Удовольствие маленькое. Жорка забинтовал палец, сказал, что обрезал его, и счастливо «выбыл из игры».

Его место занял Димка, который тут же применил рационализацию: отпилил кусок водопроводной трубы, заточил ее, закалил и стал этим примитивным пуансоном вырубать кружки. Стук-стук молоточком — любо-дорого глядеть. Жорка был уязвлен. Впрочем, стоит ли голову ломать над такой чепуховой рационализацией? Пионерские забавы. Поручили ему зачищать концы проводников. Опять ничего хорошего не получилось. И все же надо стараться: смотрите, мол, Павел Иванович, какой я трудолюбивый, никто не заставляет, а я из кожи лезу вон, дай только поработать всласть.

А Курбатову было не до Кучинского. Он ничего не знал и не видел, какую солидную подготовку к массовым испытаниям ячеек организовала Лида. До отъезда в Ташкент оставалось совсем немного времени, хотелось проверить, как ведут себя ячейки при концентрированном солнечном свете, то-есть в самых тяжелых условиях. Возможно, здесь кроется разгадка?

Вогнутыми зеркалами и специальными линзами Курбатов направлял на испытываемые плиты горячий солнечный свет и ждал, когда выбудет из строя хоть одна ячейка. Все работали добросовестно. Все идет будто бы великолепно. Так в чем же дело?

Он перетащил свой лабораторный стол в кабинет, чтобы не мешать другим, чтобы не чувствовать соболезнующих взглядов Лидии Николаевны, которая понимала, что он, Курбатов, делает совсем не то, что его последние опыты вызваны скорее отчаянием, чем необходимостью.

По молчаливому сговору начальник лаборатории не вмешивался в дела аспирантки. Ей дана полная свобода, пусть занимается чем хочет. Целыми днями Курбатов не захаживал в лабораторию, и это никого не удивляло. Лишь Жора, стараясь выяснить свою судьбу, подкарауливал Павла Ивановича, ему хотелось, чтобы начальник видел, как он старается, — иначе никакого интереса нет. Но начальство, кажется, не видело, и Жора решил напомнить о себе.

— Войдите, — отозвался Павел Иванович на стук в дверь.

Кучинский шагнул через порог и тут же попятился.

— Простите, Павел Иванович, я не знал, что вы кушаете. Я потом зайду.

— Потом некогда. Выкладывайте, что у вас.

Если бы не тетя Глаша, уборщица, которая следила и за лабораторией и за самим Павлом Ивановичем, то он мог бы и не вспомнить, что человеку нужна пища. Бывают вот такие сумасшедшие дни. Ведь он науку делает, а не гребешки.

Откинувшись на спинку кресла, Павел Иванович спросил:

— Вы с такой штукой встречались? — взглядом он указал на экран спектрографа новой конструкции.

— Что вы, Павел Иванович, откуда! — и Кучинский тонко перевел разговор на интересующую его тему. — А в новой лаборатории как насчет оборудования?

— Думаю, что будет не хуже. Там будет экспериментальный цех и великолепная техническая библиотека… Ну, а что касается оплаты вашего пока еще весьма несовершенного труда, то ваш приятель в министерстве может вам позавидовать.

Будущий исследователь мысленно прикинул, сколько же это будет, и закрыл глаза от удовольствия. Таких денег ему отец не давал. Представлялись радужные картины веселой, беззаботной жизни. Он молод, здоров, обеспечен, что еще нужно для полного счастья? Работа его интересовала только как средство материального благополучия. О, нет, он человек сознательный, понимает, как много значит для государства самоотверженность в труде, понимает, во имя чего трудится советский народ, и ему, комсомольцу, сыну уважаемого коммуниста, не надо доказывать азбучных истин. Смешно. Отец приходит с работы, пообедает — и опять в кабинет. Роется в справочниках, занимается какими-то вычислениями… А что ему еще делать? Молодость давно прошла. Но Жора не будет надрываться, как папаша. Он ценит свои молодые годы, свое здоровье и свою свободу. Не беспокойтесь, придет время, к старости и он, Жора, будет «ишачить». А пока жизнь и без того интересна…