«Ф-р-р-р! Ф-р-р-р!» — безостановочно шипели пантеры, ударяя по полу прямыми, как палки, хвостами и расправляя когти.

— Ну и злюки, — сказал Борька.

Лошади стояли по обеим сторонам неширокого прохода головой друг к другу. Налево — белые, направо — вороные, казавшиеся при мерцающем свете ламп темно-синими. Каждое стойло украшала яркая дощечка с кличкой лошади.

— Алмаз, Аметист, Бриллиант, Гранат, Янтарь, — читал Борька, проходя мимо деревянных, неструганых стойл.

Возле лошадей нарядные, торжественные униформисты в белых перчатках держали в руках блестящие подносы с морковью, нарезанной тонкими, продолговатыми дольками.

Борька сразу узнал длинногривую белую лошадь. Это она особенно красиво танцевала вальс, лучше всех вставала на дыбы и последней ушла с манежа на задних ногах. Звали её Малахит.

О поднос звякнул пятачок, брошенный отцом. Борька крепко зажал в ладони морковные дольки и, поднятый сильными отцовскими руками, очутился перед самой мордой лошади. Он почувствовал её теплое дыхание.

Увидев морковь, лошадь фыркнула.

— Спокойно, Малахит! — сказал униформист. Борька улыбнулся лошади и протянул ей морковь.

Малахит покосился на мальчика огромным влажным коричневым глазом и осторожно захватил морковные дольки с Борькиной ладони сухими теплыми губами. Мальчик почувствовал себя самым счастливым человеком на земле.

Лошадь громко захрустела морковью. Борька внимательно следил, как двигались желваки под атласной шерстью Малахита.

Съев морковь, лошадь застучала передним копытом по полу и… высунула язык.

— Ай, молодец! Ай, бравушки! — похвалил Малахита униформист.

Борька с отцом удивленно переглянулись.

— Ещё требует, попрошайка! — рассмеялся униформист.

— Кто же её научил?

— Сама. Один раз случайно язык высунула, а как поняла, что людям это нравится, все время так дразниться стала.

— И все лошади у вас умеют язык показывать?

— Нет. Один Малахит такой…

— А что он больше всего любит? Морковь? Хлеб?

— Сахар любит. Соль. Мел. Мы соль с мелом крошим и добавляем в овес. А иногда просто куски соли кладем в кормушку. Лошади лижут их.

— Ещё… Давай ещё покормим… — умоляюще попросил Борька отца.

И Малахит снова хрустел морковными дольками, бил по полу копытом и высовывал язык.

Борька неотрывно глядел на лошадь влюбленными глазами. Ему захотелось обнять эту умную ученую лошадь за морду, поцеловать её, прикоснуться к гибкой, нежной шее…

Униформист, словно угадав Борькины мысли, сказал:

— Погладь её, мальчик, не бойся!

— Я и не боюсь! Я ни капельки не боюсь! — радостно воскликнул Борька, потянулся вперед, прильнул щекой к горячей, слегка влажной гладкой шерсти и закрыл глаза.

Не переставая поглаживать и нежно похлопывать чуть вздрагивающую, так вкусно пахнущую шею, Борька тихо шептал:

— Умная лошадка… добрая лошадка… хорошая лошадка…

— Попочка чаю хочет! — вдруг требовательно, на всю конюшню завопил кто-то неприятным металлическим голосом.

Лошадь вздрогнула и дернулась, задев Борькину руку жесткой гривой.

Борька обернулся. В углу конюшни, над последним стойлом, сидел привязанный цепочкой к тонкой жерди огромный старый попугай с длинным хвостом, пестрый, как радуга. Он сидел не шелохнувшись, как каменный, и равнодушно моргал желтыми веками.

— Попочка кушать хочет! — снова неожиданно заорал он, перевернулся на жерди вниз головой, замер, пронзительно свистнул, снова перевернулся и, чем-то недовольный, сердито нахохлился.

Зрители побежали к попугаю. Отец опустил Борьку на пол.

— Малахит! Малахит! — позвал Борька.

Лошадь глянула на него, заржала и замотала головой так энергично, что грива рассыпалась в разные стороны.

— До свиданья, Малахит! До свиданья! — крикнул Борька и помахал лошади рукой.

Малахит весело закивал, высунул язык и напоследок особенно громко стукнул по полу копытом.

— Пор-р-ра завтр-р-ракать! — снова истошно завопил попугай. — Кому сказано!

Все рассмеялись. Борька подбежал к попугаю, который, гремя цепочкой, засеменил по жердочке влево, добрался до самого края, снова свистнул и сунул голову под крыло.

— Попочка! Попочка! Поговори ещё, — просил Борька, задрав голову.

Попугай не ответил. Он крепко спал.

Раздался звонок. Проходя мимо служебного циркового буфета, Борька заглянул в приоткрытую дверь и замер от удивления.

Среди нескольких артистов, ужинавших за длинным, пустым столом, сидел на табуретке тот самый рыжий клоун Коко, что так смешно плакал длинными слезами и облил ими Борьку. Перед клоуном лежала гора колбасных тонких шкурок. Он пил чай с блюдца, вприкуску. Коко надувал размалеванные щеки, неторопливо дул на чай, жевал огромными губами бутерброд с колбасой… И никто не смеялся вокруг. Никто! На клоуна просто не обращали внимания. Борька не верил своим глазам.

— Тебе кого, мальчик? — спросил клоун усталым голосом.

Борька смущенно улыбнулся и не ответил. Он заметил, что маленькие капельки пота на лице клоуна проступили не только сквозь толстый слой грима, но даже и сквозь матерчатый лоб парика.

— Ну никого так никого, — сказал клоун, взял себя за нос картошкой, оттянул резинку, передвинул нос на лоб и снова откусил бутерброд.

— Мешает, да? — участливо спросил Борька.

— Мешает, — вздохнул клоун, — а я чай люблю с блюдца пить. А ты как?

— И я с блюдца! — радостно сверкнул глазами Борька.

— А колбасу любишь?

— Люблю!

— И я люблю, — сказал клоун и кивнул головой на гору колбасных шкурок. — А вот их особенно…

— Неужели и шкурки едите? — изумленно спросил Борька.

— Нет. Я из них и из жестянок пищики делаю. Слышал, как я на манеже пищал?

Больше поговорить не удалось. Раздался звонок.

— Нос-то у него на резинке! На тонкой резинке! Я видел! — никак не мог успокоиться Борька, снова сидя на галерке с отцом. — Он пищики из колбасы делает! А чай пьет с блюдца, как и я! А почему ты с блюдца не пьешь?

— Следующим номером нашей грандиозной программы — говорящие куклы и собачки под управлением артиста Бавицкого! — объявил шпрех-шталмейстер.

На манеж вышел человек с двумя большими куклами на руках, сел на стул и начал с ними разговаривать:

— Слушай меня внимательно, Андрюшка!

— Слушаю! — звонко отозвалась кукла, широко раскрывая рот.

Борька замер от изумления.

— Решай задачку! Вообрази, что я дал тебе двадцать копеек. Две монеты по десять. Вообразил?

— Вообразил. Две монеты по десять.

— Ты их спрятал в карман. Одну монетку потерял. Что осталось у тебя в кармане?

— Дырка!

Борька внимательно, весь вытянувшись, следил за губами артиста. «Это он за куклу говорит…» Но губы чревовещателя даже не шевелились. «Это механизм говорящий в куклу вставлен!» — решил Борька.

Ну куклы — ладно: в них механизмы. А вот собачки, которых стал показывать артист, как они разговаривают? В них механизм не спрячешь! Здесь все начистоту!

Бавицкий подвел белоснежного шпица к румяному мальчишке в первом ряду.

— Как тебя зовут, мальчик?

— Володя.

— Здравствуй, Вовка! — неожиданно сказала собака, приоткрыв пасть и завиляв хвостом.

«Сама! Сама говорит! Как тот попугай!» — ахнул Борька.

Он поднялся с места, хотел сбежать вниз, к собачке и счастливцу-мальчишке, но отец не разрешил:

— Сиди! И отсюда все видно!

— Теперь представься Володе! — предложил собачке артист. — Скажи ему, как тебя зовут.

— Шарик! — ответила собака и подала Вовке лапу. У Борьки от зависти разрывалось сердце.

— А фамилия твоя как?

— Подшипников! — рявкнул шпиц, виляя пушистым хвостом.

— Погладь Шарика, Володя, не бойся: он не кусается, — сказал румяному мальчишке артист.

Мальчик боязливо протянул руку и осторожно дотронулся ею до спины собаки.

— Ну и трус! — вырвалось у Борьки.

«Меня бы на его место! — с завистью подумал он и вдруг решил: — Сегодня же встречусь с этой собакой! Наберу дома побольше сахару, прокрадусь на конюшню и обязательно поговорю с Шариком Подшипниковым. Спрошу, где он так здорово разговаривать научился, как мне в цирк поступить, расспрошу про акробатов мальчика и девочку: может, подружусь с ними… Заодно и Малахита сахаром угощу. И грача своего тоже возьму в цирк. Пусть познакомится с попугаем и шпицами. Может, и он говорить научится…»