Схватив со стены зонтик, мачеха нагнулась и стала тыкать им в угол, куда забился Борька. Борька поймал конец зонта.

— Пусти, хулиган, пусти! — вскрикнула мачеха.

Борька не выпускал зонта. Наоборот, вцепился в него ещё крепче.

Мачеха потянула зонт к себе, Борька — к себе. Мачеха — к себе, Борька — к себе. Мачеха чуть не вытащила Борьку, но он успел зацепиться ногой за комод. Закачалась глиняная кошка-копилка, зазвенели стопочки, наклонилась зеленая вазочка с бумажными розочками, забегали по блюдечку стеклянные разноцветные яички, а портретик Сергея Михайловича в рамочке из ракушек, так тот совсем упал.

— Змееныш! Ирод! — крикнула мачеха и резко дернула зонт кверху.

Тр-р-р-а-а-а-х-х!

Зонт сломался. Пополам. Мачеха залилась слезами. Тяжело дыша и всхлипывая, она подошла к комоду, прислонила портретик к шкатулочке и уселась передохнуть на табуретку.

— Ну подожди, негодяй! Сейчас Сергей Михалыч из церкви придет. Он тебе покажет, рыжая тварь, он тебе даст! — шипела мачеха.

Борьку трясло от ярости: «За что? Что я сделал? В чем виноват? Каплю гуталина пожалела…» Слезы обиды душили его.

Мачеха продолжала причитать:

— Если бы отец был жив, он бы убил тебя, вступился за меня, несчастную!

Борька скрипнул зубами. Неправда! Отец не убил бы. Наоборот — в обиду бы не дал!

— Молчишь? Вор! Ворюга! Зря за тебя на пасху вступились… Жулик! Выручку украл!

В соседней комнате громко заплакал Коленька. Мачеха ушла.

Борька лежал съежившись под кроватью, размазывая кулаками по лицу грязь, глотая слезы, и снова вспомнил про церковь. Как хорошо там было! Как нарядно, празднично! Сколько света, золота вокруг! Никто не ругался, не бил… А если, кто и толкал, так ведь не нарочно! Люди вокруг все добрые… Ну где же могло быть лучше, чем в церкви? Только в цирке или в раю.

Вот бы в рай попасть! Там одних яблок видимо-невидимо! Ешь до отвала — никто не заругает! И с отцом Борька встретился бы на небесах. Где же ещё отцу быть? Только в раю: свое на земле отмаялся, зато на небесах будет иметь счастливую жизнь. Так сказано в писании…

Там, в раю, Борьку вором не обозвали бы ни за что ни про что! Попробовал бы кто-нибудь из ангелов или архангелов обидеть его — отец такой бы скандал устроил на небесах. Всех поразогнал бы шпандырем! Дошел бы до самого батюшки Христа. А Спаситель, ясное дело, успокоил бы Борьку, может, даже пригласил бы к себе на стаканчик чайку:

«Вам, Борька, с каким вареньем? С малиновым или с вишневым?»

«Спасибо, боженька, я больше вприкуску уважаю. Почему вы, боженька, чай пьете не с блюдца? С блюдца лучше!»

«Могу и с блюдца — мне все равно. А вы, Борька, угощайтесь».

Вот как бы бог поступил.

Интересно, что сейчас отец в раю делает? Не иначе, как сапожничает. Может, самому богу сапоги латает… Нет, богу вряд ли: он, как обувь прохудится, сразу выбрасывает её. А вот святым чинит. Святые — они попроще!

Жалко, что любимый отцовский молоток валяется без дела под комодом. Отец говорил, что ни у одного сапожника в мире нет такого молотка… А что, если попросить святого Симеона, чтобы отправил отцу молоток в рай. Столпник ведь чудотворец! Нет, вряд ли что получится… Некогда Симеону заниматься такими делами.

Раздался стук. Так стучал только Сергей Михайлович.

— Сейчас тебе будет! — заглянула в комнату мачеха и бросилась открывать дверь.

— Господи! — прошептал Борька и перекрестился. — Что делать? Убьют ведь!

Он выскочил из-под кровати, накинул на дверь крючок и придвинул к ней стол. «Не пущу! Ни за что не пущу!»

— Открой, паразит! — тихо сказал из-за двери Сергей Михайлович.

Борька молчал.

— Открой, бандит! — немного погодя повторил Сергей Михайлович.

Борька молчал.

— Открой, ворюга, хуже будет! — пригрозил Сергей Михайлович, не повышая голоса.

Борька не выдержал. Он схватил с комода портретик и что есть силы швырнул им в дверь. Рамочка разлетелась вдребезги.

— Вот вам за ворюгу!

За дверью молчали.

— Что, струсили? — завопил вдруг Борька таким высоким голосом, что сам удивился даже.

— Да я тебя, бандита, в порошок сотру! — спокойно отозвался Сергей Михайлович. — А грачу твоему башку сверну!

— Не сотрете! Не сотрете! А грача не имеете права трогать! Мне его отец подарил.

Не помня себя от ярости, Борька трахнул об пол глиняную кошку-копилку, запустил в дверь шкатулку, а стопочки и стеклянные яички вместе с блюдечком бросил в ведро.

За дверью громко запричитала мачеха и истошно заорал Коленька.

«Что бы ещё сделать такого? — заметался по комнате Борька. — Колбаски! Колбаски с золотыми!»

Борька вырвал из печки оба кирпича, раскрыл коробку «Конфекты ландрин» и сломал пополам первую колбаску. Несколько монет звякнуло об пол. Борька запустил пригоршню монет в дверь и разорвал новую колбаску. Монеты покатились во все стороны. Борька ломал колбаску за колбаской и что есть мочи швырял монеты в дверь, в потолок, в стены.

Растоптав ногами коробку, Борька бросился к тумбочке, вытащил книжку про Симеона Столпника, сунул в карман стеклышко-лупу для выжигания и свое главное сокровище — пищик из жестянки и колбасной шкурки. Изо всех сил пнув ногой по ведру, Борька перекрестился на икону богородицы Троеручицы и побежал к окну.

Ой, как высоко! Но думать было некогда, и Борька прыгнул. В ушах пронзительно засвистел ветер. Ноги сильно ударились о траву.

Поднявшись, Борька ворвался в сарайчик, схватил с жердочки своего грача и помчался по улице.

Так и бежал: без рубашки, всклокоченный, перепачканный гуталином «Эллипс», с медным крестиком на шее, крепко прижимая к груди книжку и отчаянно каркающую птицу.

Вот и поповский дом. Борька чуть не сбил с ног отца Никодима, выходящего из своей калитки.

— Что с тобой? — ужаснулся священник.

Борька не сообразил, что ответить, шмыгнул носом и вбежал в соседний двор.

— Тебе кого, мальчик? — удивленно спросил кто-то сверху высоким звонким голосом.

На крыше, чуть наклонив голову, стояла босоногая девочка. Ветер трепал её старенькое ситцевое платье и золотистые спутавшиеся волосы. Над ней кружились и кувыркались голуби.

Из чердачного окна флигеля появился Влас. В волосах его застряли птичий пух и перья, в руке он держал грудастого и зобастого голубя с длинными шпорами.

— Опять отлупили? — спросил у Борьки Влас.

— Нет… — ответил Борька, шмыгнув носом.

— Сейчас, — сказал Влас, спрыгнул на крышу сарайчика, передал девочке голубя и быстро начал спускаться по шаткой лестнице.

Девочка спустилась тоже, крепко держа в руке важною голубя.

— Это сестра моя, Нинка! — кивнул Влас в её сторону.

Девочка как две капли воды походила на брата. Чуть раскосые красивые монгольские глаза, широкие скулы, задорный вздернутый носик, полуоткрытые от удивления губы.

— Ну, что случилось? Рассказывай.

— Пр-р-ривет! — неожиданно сказал грач и, вырвавшись из рук Борьки, уселся на его голом грязном плече.

Девочка ахнула и весело расхохоталась. Важный голубь сердито буркнул и заворочал шеей.

Борька покраснел, прикрыл рукой крестик и, поминутно сбиваясь, стал рассказывать. Глаза девочки становились все серьезнее…