Часам к пяти прибыли в Бреслау. Утром путешествие продолжалось. Вскоре замелькали городки Верхней Силезии — Опельн, Беутен, Катовице. В этих местах год назад Аскер действовал под именем оберштурмфюрера Краузе, выслеживая руководителя агентурной школы, здесь, в лесном убежище, он и повстречал впервые Оскара Шуберта…

Проехав Катовице, машина свернула на юг. Спидометр «бьюика» отсчитал ещё километров тридцать. Впереди замаячили какие-то строения. Местность была всхолмлена. Машина взлетела на возвышенность, и строения стали видны лучше.

— Аушвиц, — сказал директор.

Аскер с удивлением вглядывался в раскрывшуюся перед его глазами картину. Ему не раз приходилось видеть гитлеровские концентрационные лагеря на Востоке. Это были участки, наспех огороженные колючей проволокой, где вкривь и вкось торчали грубо сколоченные бараки, тёмные и смрадные. А иной раз не было и бараков — только огороженная ржавой проволокой и рвами земля, на которой вповалку лежали, умирая голодной смертью, люди. Теперь же он видел огромную территорию, тщательно распланированную и, казалось, благоустроенную. Большие бараки стояли ровными рядами, полускрытые зеленью деревьев. Лагерь во всех направлениях пересекали прямые, широкие дороги. В стороне высилось квадратное сооружение — по виду фабрика или завод, из труб которого шёл густой дым и вырывались языки пламени.

Повсюду виднелись группы людей, выполнявших какие-то работы. Общее впечатление было такое, что здесь царят мир и спокойствие.

В стороне послышался свисток локомотива. К Освенциму приближался длинный товарный состав. «Наверное, за продукцией завода», — подумал Аскер.

Подъем кончился. Машина скользнула по широкому пологому спуску. У подножия холма ей преградил путь шлагбаум.

— Куда и зачем следуете? — спросил вышедший из будки лейтенант.

Кюмметц протянул ему бумагу. Офицер прочитал и сделал знак стоявшему поодаль солдату. Тот поднял шлагбаум.

— Торопитесь, — сказал лейтенант. — Как раз поспеете на представление.

При этом он ухмыльнулся.

Аскер был озадачен. Он скосил глаза на спутника. Тот, видимо, тоже не знал, что означают слова офицера.

Их проверили ещё на двух постах и в конце концов направили к пассажирской платформе, где должен был находиться помощник коменданта.

На платформе было людно. Сюда группами и в одиночку спешили офицеры и солдаты из расположенного неподалёку участка лагеря. Один из эсэсовцев, уже немолодой гауптштурмфюрер, увидел машину и поспешно направился к ней.

— Как вы сюда попали? — спросил он.

Кюмметц вновь извлёк из кармана бумагу.

— От группенфюрера Упица, — пробормотал эсэсовец. — Прошу документы.

Кюмметц и Аскер предъявили удостоверения, паспорта. Гауптман просмотрел их и вернул.

— Я Вернер Кранц, помощник коменданта Аушвица, — сказал он. — Будете иметь дело со мной. Но, простите, пока я занят.

— И долго нам ждать? — спросил Кюмметц.

Гауптштурмфюрер поглядел на железнодорожный состав. Паровоз сбавлял ход. Скрипели тормоза. Красные грузовые вагоны вздрагивали, постукивая тарелками буферов.

— Нет, — сказал Кранц, — недолго. Эшелон обычный. Это продлится не больше часа.

И он вернулся на перрон.

Поезд остановился. У каждого вагона встало по нескольку солдат с автоматами и дубинками.

В поезде был пассажирский вагон. Из его двери на платформу выпрыгнул молодой офицер с погонами штурмфюрера. Он и Кранц пожали друг другу руки.

— Ну, — сказал Кранц, — кого привезли на этот раз?

— Все тех же, господин гауптштурмфюрер. Евреи из Венгрии.

— Сколько?

— Две с половиной тысячи голов.

И штурмфюрер вручил помощнику коменданта лагеря толстый запечатанный пакет. Кранц, не вскрывая, передал пакет стоявшему рядом унтер-офицеру, махнул рукой.

— Не мешкайте, — вполголоса проговорил он, — на подходе ещё два эшелона.

Унтер-офицер пустился по перрону бегом. Он вбежал в будку со стеклянной дверью, включил микрофон, щёлкнул по нему пальцем.

— Внимание! — сказал он, и голос его, усиленный громкоговорителями, загремел по перрону. — Внимание! Эта информация предназначена для заключённых, которые только что прибыли и ещё находятся в вагонах. Евреи, вас доставили в лагерь Аушвиц, где отныне вы будете жить и работать. Мы не хотим вам зла, мы обеспечим вас жильём, одеждой, едой. Но мы требуем беспрекословного повиновения. За малейшее неподчинение — расстрел на месте. Сейчас вас выпустят из вагонов. Вы разделитесь — мужчины отдельно, женщины и дети — отдельно. Вы снимете с себя все своё платье, а также нижнее бельё и обувь, аккуратно сложите там, где будет указано. Затем вы пройдёте в душ, на дезинфекцию, после чего вам выдадут новое платье и бельё. Повторяю: за неповиновение — смерть, за слишком медленное раздевание — смерть, за попытку уклониться от дезинфекции — смерть. Внимание, охране открыть двери вагонов!

Эсэсовцы сбили с дверей теплушек толстую проволоку. Двери со скрежетом раздвинулись. Из вагонов посыпались люди с чемоданами, корзинами, дорожными мешками. Те, что помоложе, спрыгивали и спешили помочь женщинам с детьми. Старики, на которых напирали сзади, тяжело падали на платформу и торопливо отползали в сторону, чтобы не быть раздавленными. Матери, надрываясь в крике, звали детей, которых потеряли в сутолоке. Малыши плакали и продирались сквозь толпу, пытаясь отыскать родителей. Громче всех рыдала девочка лет трех. Маленькая, смуглая, с большими голубыми глазами, в которых застыл ужас, она металась по платформе, прижимая к груди башмачок с красным пушистым помпоном.

Заработали дубинки эсэсовцев. Не давая узникам опомниться, их стали сгонять в большой оцепленный солдатами круг.

— Мужчины — направо, женщины и дети — налево, — командовал громкоговоритель. — Скорее, евреи, не мешкайте. Помните: за промедление — смерть!

Как бы в подтверждение этого где-то негромко хлопнул выстрел, и в воздухе повис протяжный вопль. Толпа застонала, шарахнулась от вагонов, заторопилась. Группа дюжих эсэсовцев прикладами карабинов отделяла молодых и сильных мужчин. Таких набралось человек триста. Их построили и увели.

Остальные раздевались здесь же, на платформе. Женщины были так ошеломлены, что не пытались сопротивляться. Они покорно раздевали детей, стаскивали с себя кофты, юбки, нижнее бельё.

— Складывайте вещи аккуратно, — гремел громкоговоритель, — оставляйте на одежде деньги, кольца, браслеты, серьги, часы, медальоны, ожерелья и другие ценности. Ничто не пропадёт — за это ручается германская армия.

Не прошло и четверти часа, как все прибывшие в эшелоне (за исключением группы мужчин, которых увели) были раздеты донага. Эсэсовцы встали в два ряда, образовав узкий коридор, протянувшийся от перрона к дверям огромного облицованного красным кирпичом здания, на фронтоне которого было выведено: «Бад»[24]. По этому живому коридору хлынул поток голых людей.

Минут через двадцать люди были загнаны в помещение. За ними затворились тяжёлые металлические двери. Тогда откуда-то появилась колонна лагерников в рваных полосатых халатах. Все оставленное на перроне было запихано в холщовые мешки, и колонна унесла их.

Подошёл улыбающийся гауптштурмфюрер Кранц.

— Ну, — сказал он, взглянув на часы, — как видите, я не хвастал: прошло только сорок пять минут. Три четверти часа, и все. И никаких эксцессов, трагедий. Полагаю, по возвращении вы доложите группенфюреру Упицу, как мы тут выполняем свой долг.

— Они все… сразу? — пробормотал Кюмметц.

Кранц рассмеялся.

— Это абсолютно безболезненно, уверяю вас. Гуманнее не придумаешь. Запирают двери, включают газ. Постепенно наступает состояние приятного оцепенения. Оно переходит в сон. И — все кончено: ты уже в райских кущах!

Аскер взглянул на перрон. Несколько мужчин в халатах поливали из шлангов платформу. Сильные струи воды шипели и пенились. На середине платформы валялся детский башмачок с красным пушистым помпоном. Вода подхватила его, закружила, понесла. Секунда, другая, и башмачок исчез в сточной канаве.