Нет ничего удивительного в том, что суеверие всего сильнее действует на людей страхом, так как человеческое воображение способно изобразить страдания будущей жизни более яркими красками, чем ее блаженство. При помощи только огня и мрака мы создаем представление о таких физических страданиях, которые могут быть усилены до бесконечности мыслию об их вечности. Но та же самая мысль о вечности приводит к противоположным результатам, когда она применяется к продолжительности наслаждений, так как наши радости в большинстве случаев истекают из облегчения страданий или из сравнения настоящего положения с прежними несчастьями. Со стороны арабского пророка нас не удивляет восторженное описание райских рощ, фонтанов и ручьев; но вместо того, чтоб внушать счастливым обитателям рая благородную склонность к гармонии, знанию, обмену мыслей и дружбе, он с ребяческим увлечением описывает жемчуг и бриллианты, шелковые одеяния, мраморные дворцы, золотые блюда, роскошные вина, изысканные лакомства, многочисленную прислугу и вообще роскошную и дорогостоящую житейскую обстановку, которая успевает надоесть своему владельцу даже в короткий период земной жизни. Для самого последнего из правоверных будут назначены семьдесят две гурии или черноокие девы, одаренные ослепительной красотой, цветущей юностью, девственной чистотой и самою нежною чувствительностью; момент наслаждения будет продлен на тысячу лет, а способности счастливцев будут увеличены во сто крат для того, чтоб они были достойны своего счастья. Несмотря на существовавший в народе предрассудок, врата небесные открывались для лиц обоего пола; но Магомет ничего не говорит о том, каких мужчин получат избранные женщины, и делает это из опасения возбудить ревность в их прежних мужьях или из опасения нарушить их благополучие, внушив им подозрение, что их брак будет навеки неразрывен. Это писание чувственного рая возбудило в монахах негодование, а может быть, и зависть; они стали ратовать против грязной религии Магомета, а его скромные защитники были вынуждены прибегать к тому жалкому способу оправдания, что он выражался иносказательно и аллегорически. Но самые честные и самые последовательные из его приверженцев, не краснея, принимают Коран в его буквальном смысле; действительно, воскрешение тела было бы бесполезно, если бы ему не были возвращены обладание и пользование самыми ценными из его способностей, а сочетание чувственных наслаждений с духовными необходимо для полного счастья такого двойственного существа, каким создан человек. Впрочем, утехи Магометова рая не будут заключаться единственно в удовлетворении сластолюбия и чувственных вожделений, так как пророк положительно утверждал, что святые и мученики, которые удостоятся блаженства лицезрения Божия, позабудут о всех низших степенях блаженства и будут относиться к ним с пренебрежением.

Дорогой читатель, я расстаюсь с тобою неохотно. Автор привыкает в конце концов к своей публике, точно она разумное существо. Да и ты как будто огорчен тем, что я должен проститься с тобою; ты растроган, мой дорогой читатель, и драгоценные перлы катятся из твоих слезных мешочков. Но успокойся, мы свидимся в лучшем мире, где я к тому же рассчитываю написать для тебя книги получше. Я исхожу из предположения, что там поправится и мое здоровье, и что Сведенборг не налгал мне. Ведь он с большою самоуверенностью рассказывает, будто в ином мире мы будем спокойно продолжать наши старые занятия точь-в-точь так же, как предавались им в этом мире, будто сохраним там в неприкосновенности свою индивидуальность и будто смерть не вызовет особых пертурбаций в нашем органическом развитии. Сведенборг – честен до мозга костей, и достойны доверия его показания об ином мире, где он самолично встречался с персонами, игравшими значительную роль на нашей земле. Большинство из них, говорит он, никак не изменились и занимаются теми же делами, которыми они занимались и раньше; они остались стационарными, одряхлели, впали в старомодность, что иногда бывало очень смешно. Так, например, драгоценный наш доктор Мартин Лютер застрял на своем учении о благодати и в защиту его ежедневно в течение трехсот лет переписывает одни и те же заплесневелые аргументы – совсем как покойный барон Экштейн, который двадцать лет подряд печатал во «Всеобщей газете» одну и ту же статью, упорно пережевывая старую иезуитскую закваску. Не всех, однако, игравших роль на земле, застал Сведенборг в таком окаменелом оцепенении; иные изрядно усовершенствовались как в добре, так и во зле… Целомудренная Сусанна, устоявшая когда-то столь достославно перед старцами, поддалась прелести юного Авессалома, сына Давидова. Дочери Лота, напротив, с течением времени очень укрепились в добродетели и слывут в том мире образцами благопристойности.

Как бы глупо ни звучали эти рассказы, они, однако, столь же знаменательны, сколь и остроумны. Великий скандинавский ясновидец проник в единство и неделимость нашего бытия и в то же время вполне правильно познал и признал неотъемлемые права человеческой индивидуальности. Посмертное бытие у него вовсе не какой-нибудь идеальный маскарад, ради которого мы облекаемся в новые куртки и в нового человека: человек и костюм остаются у него неизменными. В ином мире Сведенборга уютно почувствуют себя даже бедные гренландцы, которые в старину, когда миссионеры попытались обратить их в христианство, задали им вопрос: водятся ли в христианском раю тюлени? Получив отрицательный ответ, они с огорчением заявили: в таком случае христианский рай не годится для гренландцев, которые, мол, не могут существовать без тюленей.

Как противится душа мысли о прекращении нашего личного бытия, мысли о вечном уничтожении. Horror vacui,[123] которую приписывают природе, гораздо более сродни человеческому чувству. Утешься, дорогой читатель, мы будем существовать после смерти и в ином мире также найдем своих тюленей.

А теперь будь здоров, и если я тебе что-нибудь должен, пришли мне счет.