В соседней комнате гудит пылесос, а Сашенька всё сидит. Обдумывает что-то. Смотрит на Алёшины картины. Вот Сашенькин любимый натюрморт. В стеклянном кувшине жёлтые цветы. Вода отливает зелёным, или это стекло кувшина зеленоватое? Тёмная картина в тёмной раме, но от жёлтых цветов идёт свет. Он освещает серую салфетку на столе, кусок коричневых обоев. Свет от букета. Может ли это быть? Как Алёша сумел это сделать обыкновенными красками? А вот сумел. Алёша говорит, что от всего прекрасного на свете может излучаться свет. От деревьев. От камней. От неба. А Сашенька думает, что особенно — от глаз.

На другой картине — тёмно-зелёная река. Зима, но вода ещё не замёрзла — она течёт, тяжело, медленно, строго. А по берегу тонкой полосочкой снег, лёгкий, как пух. Куда течёт река? В какое море? И как её зовут? Интересно, а в лагере «Светлые полянки» есть река? Наверное, есть. И как она называется? И есть ли там полянки? И правда ли — они светлые? Интересно, умеет ли Саша Лагутина плавать? Наверное, умеет. Она ловкая и смелая и всё умеет. Сашенька представляет себе Сашу, которая сидит на берегу речки. Светлый песок, солнечные зигзаги пляшут в реке. Саша сидит на песке, мокрые волосы прилипли к щекам, капли стекают на плечи, катятся по её шее. Потряс головой, чтобы отогнать видение, а оно не отгоняется. Рядом с Сашей видит Сашенька Курбатова Константина. Расселся и сидит, пижон. Не понимает, чучело, что никакой настольный теннис ничего не решает, когда речь идёт о великих чувствах. Да разве он может это понять, Курбатов-то? Он для этого слишком высокого мнения о себе, этот Курбатов. Настольный теннис! Да если бы Сашенька только захотел, он научился бы играть лучше этого Курбатова. Сашенька, может быть, научится так играть, что от Курбатова только опилки полетят. Раз! Раз! В руках лёгкая ракетка. Удар точный. Быстрота реакции — вот главное! И резкость! И пластичность! Удар! Ещё удар! Сдавайся, жалкий пижон с золотыми запонками! Пощады не жди! Победил тебя по всем статьям настоящий парень — Черенков Александр! Чей это портрет висит на стенде «Ими гордится вся школа»? Черенкова Александра, вот чей! Кому сама Алла Васильевна, директор огромной школы, пожимает руку, когда здоровается? Конечно, ему, Черенкову Александру. А с кем ходит из школы сама Саша Лагутина, лучшая девочка в микрорайоне, а может — и во всем городе? С кем? Ага, Курбатов, съел? С Черенковым, вот с кем. А на тебя, Курбатов, она смотрит, как на пустое место. Манная каша ты, Курбатов! И больше никто!

Сашенька вскочил с кресла, мечется по комнате, размахивает воображаемой ракеткой, и вдруг — остановился. Насмешливо, внимательно смотрит на него автопортрет. Алёша, кажется, улыбается глазами, будто хочет сказать: «Эх ты, Сашенька! Размечтался, расхрабрился, дома сидя. А кто картинку стащил? Ну, кто? Отвечай».

Поник Сашенька, съёжился. Вспомнил. Много дней мучает его эта история. Когда брал картинку, сам себя утешил: да ладно, у Алёши вон сколько картин. И ещё нарисует. Подумаешь, одна картиночка. И совсем небольшая. Алёша про неё и не вспомнит.

Но это он сам себя утешал. В глубине души он и тогда понимал, что Алёша, скорее всего, вспомнит. И знал Сашенька, что Алёше эта картинка нужна для выставки. Но — унёс. Как-то сумел оттолкнуть от себя в тот момент все совестливые мысли. В тот момент. А потом-то они на него напали, эти мысли. Особенно после того вечера, когда Алёша стал искать акварель и никак не мог успокоиться…

Прошло несколько дней, Алёша как будто забыл. А вот Сашенька никак забыть не может. Гложет его совесть. Ругает Сашенька сам себя. А это и есть самое тяжкое наказание — упрёки самому себе.

Сашенька даже по ночам стал просыпаться. И всё думал — что делать? А что сделаешь? Теперь уж не поправишь.

И вот сегодня, после того как проводил Сашу Лагутину в лагерь, он сидит как сыч, один, и страдает. И портрет насмешливо смотрит на эти страдания. И никогда Сашенька не сможет сказать Саше, откуда взялась афиша. Как же тут скажешь — «я её украл»? Стыдно.

Значит, нет выхода? Да есть же. Есть. Нелёгкий, очень даже трудный. Но — единственный. Решайся, Сашенька. Ничего, ничего сумел провиниться, сумей и теперь сделать то, что нужно. А что нужно сделать-то?

Ты, читатель, догадался, конечно. Ну правильно — сознаться. Всё рассказать брату. Это и есть единственный путь. Конечно, непросто — взять и сказать. И легче замять и надеяться — вдруг всё проскочит, забудется. Только нет, не для честных людей — ждать, дрожать, тянуть и неизвестно на что надеяться. Забудет! А если не забудет? Нет, виноват — признавайся. Так поступают настоящие парни. И девчонки, между прочим, тоже.

Сашенька принял решение. Вот сейчас вернётся домой Алёша, и Сашенька скажет:

«Алёша, мне надо с тобой поговорить».

Алёша удивится. А потом они пройдут вот сюда, в Алёшину комнату, и закроют дверь — маме этот разговор слышать совсем не нужно. Мало ли о чём могут говорить два брата, два мужчины. И Сашенька всё расскажет Алёше. И Алёша тогда пусть делает что хочет. Ругает. Пусть даже стукнет. Пусть перестанет разговаривать с братом. Всё, что угодно, — только не так, как сейчас.

От принятого решения стало веселее. Сашенька включил проигрыватель. Как запоёт Алла Пугачёва. Мама опять книгу уронила. Хорошо, что не в борщ.

— Сделай тише! — кричит мама. — Ты что, с ума сошёл?

— Мама! Алёша скоро придёт?

— Обещал в три. А сейчас? Четверть четвёртого. Не терплю, когда опаздывают.

— Добрый день! Вот я пришёл, голодный, как зверь.

Это вернулся Алёша.

— Сашенька! Где ты? Здорово!

— Алёша, — говорит Сашенька робко, — слушай, Алёша. Знаешь что…

— Идите обедать! Борщ стынет! — зовёт их мама.

А Сашенька мямлит и никак не скажет главного. Опять то же самое. Решить — решил. А сделать? Не получается.

— Алёша! — повторяет он, — понимаешь ли, в чём дело.

— Ну, Сашенька! Ты что? Говори, что тебе нужно, только поскорее.

Алёша перекладывает бумаги на своём столе, двигает тяжёлый мольберт.

— А я, Алёша… — решимость покидает Сашеньку как раз в нужную минуту. Вот так с ним всегда. — Я, Алёша, к бабушке на дачу поеду. Ты знаешь, я доволен — поеду на дачу, там природа хорошая.

Алёша немного удивлённо смотрит на Сашеньку.

— Да знаю я, что там природа. И поезжай на здоровье.

— Мойте руки наконец! Как вы мне надоели.

— Идём, мама! — поспешно отзывается Сашенька. — Алёша знаешь какой голодный. Как зверь. Правда, Алёша?

…Трудное отложить на потом. Это так легко. Легко? А «потом»-то всё равно наступит. И может быть, будет не легче, а, наоборот, тяжелее. Есть проблема — надо её решать, а не тянуть.

А в лагере «Светлые полянки» и правда очень светлые полянки. Какие-то особенно солнечные, уютные и душистые. Трава на полянках высокая, шёлковая. Если захочешь спрятаться, только пригнись немного — и всё, с макушкой скроет тебя эта трава.

А сосны на пригорке поднимают свои красные стволы к самому небу. Когда стоишь на вечерней линейке, между соснами виден закат. Иногда закат розовый, иногда апельсиновый. А иногда — лимонно-жёлтый. Или фиолетовый.

Только Саша Лагутина не такой человек, чтобы закатами какими-то любоваться. Нет, гораздо интереснее есть дела.

— Раз! — говорит Саша вполголоса и прихлопывает комара на ноге. — Два! — Она прибила комара на другой ноге. — Три! — Эх, промахнулась. А теперь — хлоп! — на щеке.

Девчонки хихикают. Мальчишки поглядывают. А самое главное, недалеко от третьего отряда стоит на линейке второй отряд. И там белеет одна маечка, надетая на одного человека. И этот человек улыбается, глядя на Сашу. И может быть, от этого такой хороший лагерь — закат, роса, все девчонки, все мальчишки. И вожатая Тамара — ну просто прекрасный человек.

— Что ты всё дёргаешься, Саша! — сердится вожатая Тамара. — Это тебе линейка, а не танцы. Была команда «смирно».

Вожатая Тамара решила стать учительницей, вот она и тренируется. Саша на неё нисколько не обижается.