Но что это? Только сейчас до сознания агента по-настоящему дошло ощущение холодного дула пистолета у виска. «Неужели?..» От этой мысли бросило в жар, на лбу выступил пот, в горле застрял неприятный комок. «А если это не наш человек? Что если контрразведка перехватила шифрованную телеграмму и вместо связного…» Парашютист инстинктивно отшатнулся, но повелительный голос произнес:

— Ни с места! Руки вверх!

В первый момент шпион растерялся, не зная, что предпринять, но затем, несмотря на грозящую опасность, резко обернулся и в свете молнии увидел встречавшего — высокого офицера в форме госбезопасности.

— Будь благоразумен, — сказал тот, — еще одно движение, и ты отправишься на тот свет.

Агенту казалось, что у него подкашиваются ноги. Машинально он поднял руки вверх, и зажатая в кулаке спичечная коробка скользнула в рукав плаща. Видно, его карьера закончилась! Операция провалилась, не успев начаться. Выходит, контрразведке все было известно… значит, она знала точное место встречи со связным от Фау-5.

Снова начал накрапывать дождь. Под крупными каплями зашелестела молодая листва, и холодные струйки воды потекли по лицу, за ворот, вызывая в теле неприятную дрожь. Парашютист стоял с поднятыми руками и тупо смотрел на обыскивающего его офицера: пистолет, авторучка с красными чернилами, бумажник с фальшивыми документами и деньгами, ампула с цианистым калием — все содержимое карманов постепенно перекочевало к капитану.

— Коробка! Где спичечная коробка? — спросил офицер. Парашютист не отвечал. Плотно сжав тубы, он, казалось, не понимал, о чем идет речь. Внутренне он все же торжествовал: удалось скрыть опознавательный знак, офицер не заметил коробки! «Но разве это поможет? Если капитан знает о ней, значит, самолет обнаружен, группа разоблачена, может быть, и сам Фау-пять уже в руках коммунистов!»

— Не желаешь отвечать? — произнес капитан. — Ну ничего, у нас есть время. Ты скоро сам обо всем расскажешь. А теперь кру-гом!

Парашютист повернулся и медленно пошел вперед. Шлепая по лужам и спотыкаясь о размытые корни деревьев, он мучительно думал о том, как ему избавиться от конвоира.

— Разрешите закурить, господин капитан?

Попеску утвердительно кивнул. Дрожащей рукой допрашиваемый вынул из пачки сигарету. Сделав несколько глубоких затяжек, он, казалось, успокоился и, вспомнив, что ему был задан вопрос, переспросил:

— Хотите знать мою «автобиографию»? — И, снова затянувшись, начал:

— Как я уже говорил вам, меня зовут Илия Пачуря. Родился я в деревне Видра, в семье зажиточного крестьянина. Что сейчас делают мои родители, мне неизвестно… Отслужив в армии, я начал работать в жандармерии. Потом вступил в «Железную гвардию».[1] В сорок седьмом году мною заинтересовался трибунал. Боясь наказания, я бежал на Запад. Там мне с трудом удалось устроиться на завод. Хотелось забыть прошлое и начать новую жизнь. Два года назад я случайно встретился с одним знакомым. После этого на мою голову посыпались все невзгоды…

Пачуря умолк, на глаза у него навернулись слезы; всем своим видом он хотел убедить капитана в искренности показаний.

Но капитан Попеску оставался невозмутимым. Молча, пытливо следил он за арестованным, не пропуская ни одного его взгляда, ни одного движения. Слушая показания, офицер время от времени делал пометки в блокноте.

…Пачуря уже давно выкурил сигарету и закончил свой рассказ. Теперь он сидел молча, уставившись глазами на пачку сигарет. Видя, что Пачуря не решается попросить еще одну сигарету, капитан пододвинул к нему пачку.

— Господин Пачуря, вы ничего не сказали мне о самом главном: с какой же целью вас забросили к нам?

— Господин капитан, откровенно говоря, я и сам этого не знаю! По всей вероятности, я не внушал доверия своим шефам…

При этих словах парашютист как-то виновато улыбнулся.

— Может быть, вы совсем не получали никакого задания?

— Задание мне должны были дать здесь, на месте.

— Кто?

— Это мне неизвестно. Могу только сказать, что после выброски я должен был встретиться в парке Свободы с незнакомым мне человеком. Встреча должна была состояться в один из дней месяца, число которого оканчивается на цифру пять. В один из этих дней, между четырьмя и шестью часами вечера, человек, который должен был связать меня с моим шефом здесь, в Румынии, будет ждать меня на предпоследней скамейке с правой стороны аллеи, ведущей от центрального входа к озеру. Это можно проверить, и вы убедитесь, что все сказанное мной — истинная правда.

Пачурю словно подменили. От слабого, раскаивающегося человека, каким он казался, когда рассказывал о своей жизни, не осталось и следа. Теперь перед капитаном сидел опытный разведчик, стремящийся угадать, что известно и что неизвестно следователю, в чем целесообразно сознаться, чтобы облегчить свою участь, и что необходимо скрыть. Лишним, необдуманным словом он боялся навести на след этого, видимо, умного и опытного контрразведчика и накликать на себя беду. Он надеялся, что органам государственной безопасности не все известно и что, приняв во внимание его добровольное признание, наказание ему будет смягчено.

— Ваш опознавательный знак?

При этих словах Пачуря вздрогнул и побледнел. «Вот когда начинается настоящий допрос! Сказать или нет о спичечной коробке? Если сказать, то капитан заподозрит, что я вначале сознательно скрыл это, а если умолчать, то все равно уличат. Плохо, если приходится признавать то, что отрицал или скрывал раньше. Что же делать?» Наконец он решительно произнес:

— Для опознавания должно было служить изъятое у меня кольцо. Ожидающий меня человек должен был иметь такое же кольцо на безымянном пальце. На этом же пальце кольцо должно быть и у меня.

— Не было ли у вас еще и других опознавательных знаков?

Пачуря бросил на капитана растерянный взгляд. «Что за анафема! Этот человек будто читает мысли. От него ничего не скроешь…» Шпион кончиком языка облизал пересохшие губы и, отвернувшись, проговорил упавшим голосом:

— Ожидающий меня человек должен был держать в правой руке спичечную коробку, на этикетке которой синим карандашом нанесены три параллельные линии.

— Почему вы в самом начале скрыли от меня эту деталь?

— Забыл, господин капитан, прошу поверить мне, забыл. Но теперь я все сказал, и скрывать что-либо мне нет никакого смысла. Я должен был подойти к нему с сигаретой «Особые» в руке и попросить прикурить. Перед тем как дать мне спичку, он должен спросить меня: «Который час?», на что я должен ответить: «Восемь вечера»…

— Больше вы ничего не можете добавить?

— Нет, господин капитан.

— Теперь перейдем к другому вопросу. Будьте внимательны и не забывайте ни одной детали, — подчеркнул последние слова капитан Попеску. Пачуря поспешил заверить капитана:

— Постараюсь, господин капитан! Поверьте мне… Не упущу ни малейшей подробности.

— Кто был сброшен вместе с вами?

— Я его не знаю. До посадки на самолет я ни разу не встречался с ним. Но я хорошо помню, что перед посадкой шеф называл его номером двести восемнадцать и поучал, как лучше завладеть какой-то документацией. Потом они долго о чем-то шептались. Я только понял, что у агента двести восемнадцать есть в Бухаресте родной брат.

— Все?

— Да. Потом они стали разговаривать на английском языке, которого я не знаю.

— О Фау-пять ничего не слышали?

— О Фау-пять? — Пачуря сделал большие глаза. — Впервые слышу это от вас. В разговоре они не упоминали о нем.

Допрос был прерван телефонным звонком. Капитан снял трубку и, выслушав говорящего, коротко ответил:

— Хорошо, Фиря! Я позвоню тебе позже.

Сообщение капитана милиции Фири заслуживало особого внимания. Положив трубку, капитан Попеску заглянул в блокнот.

Ему хотелось до прихода Фири еще кое-что выяснить и уточнить у арестованного.