И опять кольнут доныне

Неотпущенной виной,

И окно по крестовине

Сдавит голод дровяной.

Но нежданно по портьере

Пробежит сомненья дрожь,

Тишину шагами меря.

Ты, как будущность, войдешь.

Ты появишься из двери

В чем-то белом, без причуд,

В чем-то, впрямь из тех материй,

Из которых хлопья шьют.

1931

     Борис Пастернак. Стихотворения и поэмы. Составитель Л.А. Озеров. Ленинградское отделение, "Советский писатель", 1976.

Гул затих. Я вышел на подмостки.

Прислонясь к дверному косяку,

Я ловлю в далеком отголоске,

Что случится на моем веку.

На меня наставлен сумрак ночи

Тысячью биноклей на оси.

Если только можно, Aвва Oтче,

Чашу эту мимо пронеси.

Я люблю твой замысел упрямый

И играть согласен эту роль.

Но сейчас идет другая драма,

И на этот раз меня уволь.

Но продуман распорядок действий,

И неотвратим конец пути.

Я один, все тонет в фарисействе.

Жизнь прожить - не поле перейти.

1946

     Русская Советская Поэзия. Москва, "Художественная Литература", 1990.

Февраль. Достать чернил и плакать!

Писать о феврале навзрыд,

Пока грохочущая слякоть

Весною черною горит.

Достать пролетку. За шесть гривен,

Чрез благовест, чрез клик колес,

Перенестись туда, где ливень

Еще шумней чернил и слез.

Где, как обугленные груши,

С деревьев тысячи грачей

Сорвутся в лужи и обрушат

Сухую грусть на дно очей.

Под ней проталины чернеют,

И ветер криками изрыт,

И чем случайней, тем вернее

Слагаются стихи навзрыд.

1912

      Борис Пастернак. Сочинения в двух томах. Тула, "Филин", 1993.

Мне снилась осень в полусвете стекол,

Друзья и ты в их шутовской гурьбе,

И, как с небес добывший крови сокол,

Спускалось сердце на руку к тебе.

Но время шло, и старилось, и глохло,

И, поволокой рамы серебря,

Заря из сада обдавала стекла

Кровавыми слезами сентября.

Но время шло и старилось. И рыхлый,

Как лед, трещал и таял кресел шелк.

Вдруг, громкая, запнулась ты и стихла,

И сон, как отзвук колокола, смолк.

Я пробудился. Был, как осень, темен

Рассвет, и ветер, удаляясь, нес,

Как за возом бегущий дождь соломин,

Гряду бегущих по небу берез.

1913, 1928

     Борис Пастернак. Сочинения в двух томах. Тула, "Филин", 1993.

Бывает, курьером на борзом

Расскачется сердце, и точно

Отрывистость азбуки морзе,

Черты твои в зеркале срочны.

Поэт или просто глашатай,

Герольд или просто поэт,

В груди твоей - топот лошадный

И сжатость огней и ночных эстафет.

Кому сегодня шутится?

Кому кого жалеть?

С платка текла распутица,

И к ливню липла плеть.

Был ветер заперт наглухо

И штемпеля влеплял,

Как оплеухи наглости,

Шалея, конь в поля.

Бряцал мундштук закушенный,

Врывалась в ночь лука,

Конь оглушал заушиной

Раскаты большака.

Не видно ни зги, но затем в отдаленьи

Движенье: лакей со свечой в колпаке.

Мельчая, коптят тополя, и аллея

Уходит за пчельник, истлев вдалеке.

Салфетки белей алебастр балюстрады.

Похоже, огромный, как тень, брадобрей

Мокает в пруды дерева и ограды

И звякает бритвой об рант галерей.

Bпустите, мне надо видеть графа.

Bы спросите, кто я? Здесь жил органист.

Он лег в мою жизнь пятеричной оправой

Ключей и регистров. Он уши зарниц

Крюками прибил к проводам телеграфа.

Bы спросите, кто я?

На розыск Кайяфы

Отвечу: путь мой был тернист.

Летами тишь гробовая

Стояла, и поле отхлебывало

Из черных котлов, забываясь,

Лапшу светоносного облака.

А зимы другую основу

Сновали, и вот в этом крошеве

Я - черная точка дурного

В валящихся хлопьях хорошего.

Я - пар отстучавшего града, прохладой

В исходную высь воспаряющий. Я

Плодовая падаль, отдавшая саду

Все счеты по службе, всю сладость и яды,

Чтоб, музыкой хлынув с дуги бытия,

В приемную ринуться к вам без доклада.

Я - мяч полногласья и яблоко лада.

Bы знаете, кто мне закон и судья.

Bпустите, мне надо видеть графа.

О нем есть баллады. Он предупрежден.

Я помню, как плакала мать, играв их,

Как вздрагивал дом, обливаясь дождем.

Позднее узнал я о мертвом Шопене.

Но и до того, уже лет в шесть,

Открылась мне сила такого сцепленья,

Что можно подняться и землю унесть.

Куда б утекли фонари околотка

С пролетками и мостовыми, когда б

Их марево не было, как на колодку,

Набито на гул колокольных октав?

Но вот их снимали, и, в хлопья облекшись,

Пускались сновать без оглядки дома,

И плотно захлопнутой нотной обложкой

Bалилась в разгул листопада зима.

Ей недоставало лишь нескольких звеньев,

Чтоб выполнить раму и вырасти в звук,

И музыкой - зеркалом исчезновенья

Качнуться, выскальзывая из рук.

В колодец ее обалделого взгляда

Бадьей погружалась печаль, и, дойдя

До дна, подымалась оттуда балладой

И рушилась былью в обвязке дождя.

Жестоко продрогши и до подбородков

Закованные в железо и мрак,

Прыжками, прыжками, коротким галопом

Летели потоки в глухих киверах.

Их кожаный строй был, как годы, бороздчат,

Их шум был, как стук на монетном дворе,

И вмиг запружалась рыдванами площадь,

Деревья мотались, как дверцы карет.

Насколько терпелось канавам и скатам,

Покамест чекан принимала руда,

Удар за ударом, трудясь до упаду,

Дукаты из слякоти била вода.

Потом начиналась работа граверов,

И черви, разделав сырье под орех,

Вгрызались в сознанье гербом договора,

За радугой следом ползя по коре.

Но лето ломалось, и всею махиной

На август напарывались дерева,

И в цинковой кипе фальшивых цехинов

Тонули крушенья шаги и слова.