За ширму заглянуло круглое лицо с воспаленными красными глазами, в покрытом кровавыми пятнами халате и прозрачном фартуке. Светлые ресницы захлопали удивленно:

— Юрий Григорьевич, вы?!? Анна Николаевна, вы бы хоть предупредили, что кровь сдает сам начальник разведки!

Стаценко спросил:

— И что бы это изменило, Борис Васильевич? Или у меня кровь не такая, как у всех?

Врач в досаде махнул рукой:

— После сдачи крови надо отдыхать хотя бы сутки, а вам — какой отдых! Мы бы солдата или контрактника нашли… Анна Николаевна, сколько крови взято у Юрия Григорьевича?

— Почти триста грамм. Сейчас я уберу трубки…

Плотная здоровая медсестра протянула руки, чтобы вытащить иглу из вены, но майор ухватил ее руку другой рукой и чуть отодвинул в сторону:

— Сколько еще надо крови?

Хирург ответил:

— Грамм сто, а потом подсоединим физраствор и глюкозу.

— Тогда берите у меня эти сто грамм!

Женщина вопросительно посмотрела на врача, а тот внимательно посмотрел на лежавшего мужчину с твердо сжатыми губами. Подумал и кивнул:

— Берите, раз майор настаивает.

Развернулся, чтобы уйти, но Стаценко остановил:

— Борис Васильевич, Даша будет жить?

Хирург сдвинул марлевую маску с лица вниз и вздохнул:

— Будет-то будет… Только не уверен, что вполне здоровой. Пуля оказалась со смещенным центром тяжести. Войдя в плечо под углом, она раздробила плечевую кость и ключицу, разорвала мышцы и застряла возле шейной артерии. Я извлек пулю, ее нельзя было оставлять в теле… Это великое счастье, что артериальное кровотечение началось у меня на столе, а не по дороге сюда. Собрал осколки костей и сделал все, что мог для вашей подопечной. Теперь дело за ней. Организм молодой, но полностью ослабленный физически и душевно. Она не борется за жизнь. Вы бы слышали только, как билось ее сердце во время операции! Мои медсестры измучились, проверяя ей пульс и прислушиваясь к дыханию. Можно было подумать, что на столе лежит труп. Эта девушка работала на износ. Надо в Махачкалу везти.

Майор тихо сказал:

— Я знаю, что на износ, но не в силах остановить. Даже если я приказываю остаться, она все равно уходит. Однажды я приказал ее связать и вы помните, что из этого вышло. За последний год она не ночевала в палатке ни одной ночи. Отправлять ее в Ханкалу даже в таком тяжелом состоянии бессмысленно. Дашка чуть оправится и сбежит оттуда. И не дай Бог, если не вернется к нам! Она ненавидит чеченцев. Догадываетесь, Борис Васильевич, что произойдет?

— Но поймите и вы меня, Юрий Григорьевич. У меня совсем мало коек для раненых. Вокруг одни мужчины. Не могу же я выделить целую палатку для одного человека? Ее просто некуда положить!

Стаценко твердо сказал, как отрезал:

— Ко мне в палатку положим. Пополам разделю ее брезентом или простыней и положим. Даше нельзя быть среди чужих, когда очнется.

Хирург пожал плечами и вышел, поняв, что военного не переубедить. Майор тихо спросил медсестру:

— Могу я сейчас поговорить со своим заместителем? Капитан у палатки должен стоять.

— Только через стенку. Внутрь нельзя.

— Тогда попросите Алексея подойти к стене. Пожалуйста.

Медсестра сразу же вышла. Из-за брезента вскоре раздался голос Самохина:

— Юрий Григорьевич, я здесь.

— Леша, разгороди нашу палатку пополам брезентом или чем найдешь. Хоть из-под земли, но достань хорошую кровать с матрасом. Нам придется потесниться. Я не разрешил эскулапу отправить Дашу в Ханкалу. Она будет находиться в нашей палатке.

— Сделаю. Кровь еще потребуется? Я пятерых ребят привел. Весь отряд рвался, да я этих отобрал, покрепче…

— Нет. Спасибо передай от меня лично. Я скоро приду. Командуй пока сам.

В висках начало постукивать, красные и черные пятна мелькали перед глазами. Голова кружилась. Анна Николаевна вытащила иглу из его вены, перевязала сгиб локтя бинтом. Помогла сесть:

— Все, Юрий Григорьевич! Голова кружится? Это обычное явление после сдачи такого количества крови. Выпейте вот это…

Она протянула ему пластиковый стаканчик с чем-то темно-вишневым, налитым до краев. Он машинально взял и удивился: рука заметно дрожала и жидкость из стаканчика едва не выплескивалась. Юрий плотно прижал край пластика к губам и несколько раз глотнул. Поняв, что это, перестал пить:

— Это же вино! Откуда?

— Кагор из личных запасов Бориса Васильевича. Он быстро восстанавливает кровь. Так что пейте смело и не бойтесь захмелеть. Советую, когда от нас выйдете, сходить на кухню и плотно покушать.

Стаценко залпом осушил стаканчик. Вышел в маленький «предбанничек» перед операционной, обулся и оделся. Громко спросил оставшуюся в операционной медсестру:

— Анна Николаевна, когда мы можем забрать Волынцеву?

— Можно сейчас, если у вас подготовлено место для нее.

— Минуточку, я схожу, проверю…

Когда майор подошел к своему временному жилищу, в палатку как раз заносили мягкую бархатную кушетку. Самохин извинился:

— Кровати не нашли. Думаю, кушетка вполне подойдет. Ребята среди развалин обнаружили. Целехонька! У мужиков нашлось одеяло, несколько простыней и даже подушка.

— Сейчас доктора спросим…

Хирург не возражал, но предупредил:

— Из-за раны я не стал полностью накладывать гипс, хотя руку и плечо частично загипсовали так, что двигать ими до поры до времени девушка не сможет. Медсестры по очереди будут приходить к вам в палатку для перевязок раненой и ухода за ней. Постарайтесь не курить в палатке и поблизости от нее. И не плохо бы куриным бульоном поить хотя бы первые два-три дня.

— Достанем бульон. И курить не будем.

— Сейчас медсестры подготовят ее к переносу и можно будет нести в вашу палатку. Но чуть что — немедленно приходите ко мне.

Четверо контрактников на носилках перенесли Волынцеву в палатку, осторожно переложили на кушетку. Стаценко сам укрыл ее одеялом до подбородка, отметив про себя серую, как пергамент, кожу. Торчащую острую ключицу с правой стороны и подумал: «Исхудала, девочка. Кожа да кости остались. Как я раньше этого не заметил?». Обернулся к молча стоявшим на другой половине парням:

— Поблизости от палатки не курить! Гонять нещадно всех, кто приблизится ближе десяти метров. Выставить караул.

Он вышел к ним и задернул за собой штору из пары плащ-палаток:

— Что у вас? Есть какие-то новости?

Гуськов доложил:

— На подходе к Пригородному наши задержали трех подозрительных мужчин и доставили сюда. Говорят, пастухи. Оружия при них не было, а куртки с правой стороны измазаны машинным маслом, у всех. Подозреваем, что это разведка Нурмурада Закаева. Самохин их «колоть» пошел.

— Еще что?

— Есть сведения, что банды Ризвана Шамриева и Кази Магомедова объединились для нападения в районе Чечен-Аула на наш блокпост. Капитан уже переговорил со спецназом и отправил два взвода для подкрепления. Ребята предупреждены.

— Откуда известно?

— Чехи вели переговоры по рации, а я перехватил. Записал на диктофон. «Аварец» перевел дословно.

— Так. Дальше. Чувствую, что это не все…

— Звонили из Грозного. Сам Громов. Спрашивал вас. Мы сказали, что вы отправились на блокпост на окраину. Потребовал доложить обстановку. Самохина уже не было. С генералом разговаривал я. Доложил все, как есть: о шатком затишье, об обстреле из минометов дороги Гудермес — Аргун, о сведениях разведки, о потерях в отряде, ранении снайпера и нехватке боеприпасов. Громов обещал подкинуть вертолетом патронов, гранат и минометы. Спрашивал, как с питанием? Я сказал, что пока нормально. Теперь все…

Стаценко сел за стол и побарабанил пальцами по краешку:

— Ладно. Тут вот какое дело… Дарье нужен куриный бульон. Купите где-нибудь курицу и сварите. Мясо сами съешьте, а ей бульон принесите.

Прапорщик замялся, оглянулся на приятелей и буркнул смущенно:

— Курица уже варится. Подслушали мы ваш разговор с доктором, а курочка рядом гуляла… В общем, мы ее и оприходовали.