Стаценко тяжело вздохнул и замолчал. Самохин спросил:

— А вы не пытались с ней поговорить по душам?

— Пытался однажды. Она так взглянула, что мне стыдно стало. Я ведь тебе рассказывал, что был женат. С Галиной у меня такого чувства не было никогда. А Даша появляется и все внутри обмирает. Каждый раз холодным потом покрываюсь, как вижу ее раненую. Словно в самого пуля попала.

Самохин оперся локтями на разрушенную стену, посмотрел на темный город, на горы. Потом перевел взгляд на склоненную голову майора. Спросил:

— И что теперь? Так и будете молчать?

Юрий твердо ответил:

— Не буду! Вот поправится и поговорю с ней.

Оба мужчины какое-то время сидели молча, каждый думая о девушке в палатке. Вернулись в шатер. Волынцева бредила, повторяя прерывающимся шепотом вновь и вновь:

— Артем! Тёмушка! Не уходи!.. Не бросай меня, любимый. Мне так плохо без тебя…

Мужчины стояли рядом с кушеткой, не зная, чем помочь. А по щекам девушки катились из-под закрытых век крупные слезы. Стекали по щекам и впитывались в наволочку у подушки. Стаценко обернулся к заместителю:

— За этот год я впервые вижу ее слезы.

Самохин задумчиво сказал:

— Может и к лучшему, что в ней наконец-то слабина показалась. Душа, видно, оживать начала…

Он вдруг резко развернулся и выскочил на другую половину. Обернулся к удивленному майору и срывающимся голосом прошипел:

— До чего дожили! Женщин уберечь от войны не можем!

Прошло две недели. Волынцева по-прежнему находилась в палатке разведчика и он ревностно следил за тем, чтобы она не встала с кушетки. Каждый день после обеда за занавеску заходил хирург с ассистенткой и делал перевязку. Ни разу Стаценко не услышал даже стона, хотя после ухода доктора лицо Дарьи неизменно находилось в холодном поту, а губы были искусаны до крови. Кости срастались плохо, врач советовал усиленное питание. Разведчики раздобыли все продукты, какие требовались, но девушка почти ничего не ела. Майор решил с ней поговорить. Попросив Алексея выйти и никого не подпускать к палатке, он зашел за ширму.

Дарья лежала, глядя в потолок, как обычно. На появившегося майора лишь устало взглянула и снова уставилась в тент. Стаценко решительно пододвинул к кушетке ящик, служивший стулом. Сел на него, глядя в лицо девушке:

— Я пришел поговорить. Даша. Мне тридцать три года, а я чувствую себя перед тобой неопытным юнцом. Я знаю, через что ты прошла, но это не повод отгораживаться от жизни. Твой Артем был настоящим мужчиной, но его нет. Ты пойми, что ты все еще жива! Ты молода, красива, надо начинать жить заново. Уже почти год прошел, а ты как каменная. Я люблю тебя. Неужели не видишь?

Она молчала, все так же не мигая глядела в потолок. Ничто не изменилось на лице и Стаценко показалось, что он разговаривает со статуей. Мужчина не выдержал. Он вскочил, горестно махнул рукой и опустив голову пошел к выходу. Тихий дрожащий голос за спиной остановил его:

— Ты поможешь мне вымыть сегодня голову, а то у меня вши заведутся?

Он пулей бросился назад. Упал на колени перед кушеткой. Заглянул в зеленые глаза и горячо сказал:

— Конечно же помогу!

Она бессильно опустила исхудавшую руку на его запястье, посмотрела в лицо и со вздохом попросила:

— Ты не торопи меня, ладно?

Большой, сильный мужчина не выдержал. Уткнувшись в ее здоровое плечо, он заплакал навзрыд. Она устало гладила его ладонью по коротким темным волосам на затылке, а по щекам непрерывным потоком бежали слезы…

Волынцева пошла на поправку. Рана затянулась и кости начали срастаться. Через месяц она, опираясь на руку майора, вышла на улицу. Стояли на краю лагеря. Даша была в цветастом халате, принесенном ей Анной Николаевной и шлепанцах. Девушка грелась под ласковыми лучами августовского заходящего солнца, с удовольствием подставляя лицо теплу. Долго глядела на долину, на зеленые листья на деревьях. Тихо сказала:

— Ты знаешь, на моем счету множество трупов. Это только из винтовки. А сколько из автомата и на минных полях, про то не знаю. Но сейчас я чувствую, что убивать от ненависти больше не хочу. И ненависти во мне нет. Что мне делать?

Он слегка сжал ее руку:

— Я говорил с хирургом. Борис Васильевич готов комиссовать тебя хоть сейчас. Все льготы сохраняются. Вернешься в Петербург.

Она возразила:

— Не сейчас. Когда полностью поправлюсь. Мы уйдем с войны вместе. Тебе не кажется, что нам надо немного привыкнуть друг к другу?

Даша повернула голову и посмотрела ему в глаза. Майор покраснел, как мальчишка, не зная, что сказать. Подошли к реке и остановились. Она придвинулась ближе и устроила голову на его широком плече. Он вздрогнул, а сердце в груди бешено заколотилось. Волынцева попросила:

— Юра, обними меня!

Он как-то робко обнял ее за талию, не решаясь положить руку на загипсованное плечо. Тихо спросил:

— Даша, ты выйдешь за меня замуж?

Она ответила так же тихо:

— Спроси еще раз, но позже. Ладно? Я не готова ответить.

Стояли и молчали, глядя на бурлящий внизу Аргун. Эту идиллию прервал капитан Самохин:

— Прошу прощения! Юрий Григорьевич, получено срочное сообщение: бандформирования Исмаилова, Тураева, Батиева и Ходжабекова движутся в сторону Аргуна. Почти триста человек, а нас и ста пятидесяти не наберется во всем городе. Я уже запросил Грозный и Гудермес. Обещали прислать подмогу, но не раньше утра.

Стаценко отпустил Дашу:

— Что ж, мы предупреждены, это уже плюс. Стягивайте всех к мостам через Аргун, нам надо их удержать и не дать взорвать. Занять оборону, окопаться по обе стороны. Госпиталь свернуть и укрыть в одном из домов. Хозяев загнать в подвал и не выпускать.

Он обернулся к Даше:

— Дашенька, спрячься вместе с Борисом Васильевичем.

Она отрицательно покачала головой и твердо сказала:

— Я снайпер и буду с тобой. Фотографии главарей имеются? Срежь мне гипс до локтя, я займу позицию заранее. Где моя винтовка с глушителем?

Стаценко понял, что спорить бесполезно и грустно покачал головой. Они вместе вошли в палатку. Волынцева попросила:

— Помоги мне переодеться в камуфляж.

Через полчаса мучений, она все же стояла посреди палатки в пятнистой форме. Гипс был срезан до локтя и не виден. Волынцева примерила винтовку к раненой руке и осталась вполне довольна:

— Придержать винтовку смогу! Все нормально.

Поставила оптику в пазы, вставила полный магазин и забросила СВ-98 на здоровое плечо. Повесила на шею бинокль и автомат. Пару рожков к нему забила в карманы и сказала:

— Порядок! Ищи меня возле автомоста на крайнем здании. Пусть твои парни огня не открывают до тех пор, пока не заговорит моя винтовка. Я сниму глушитель. Может мне и удастся убить главарей. Береги себя.

Она подошла к майору вплотную, обняла здоровой рукой за шею и крепко поцеловала в губы. Мужчина не успел среагировать, а она уже отстранилась и выскользнула из палатки. Стаценко выскочил следом, но не увидел Волынцевой.

Дарья улеглась на плоской крыше брошенного дома. Укрытие оказалось почти идеальным, снизу ее невозможно было заметить. Дорога, поворот и оба моста лежали перед ней, как на ладони. Она посмотрела в бинокль на суетившиеся фигурки внизу, добавляющие на брустверы мешки с песком. Огляделась вокруг. Аккуратно разложила на глиняной крыше автоматные рожки и свинтила глушитель. Еще раз огляделась. Краем глаза заметила мелькнувшую слева тень на дороге. Пригляделась внимательнее, но ничего подозрительного не обнаружила.

Волынцева насторожилась и стала вглядываться в ту сторону еще пристальнее. Солнце медленно заходило за горы. Слева показались вначале две фигуры, потом еще пять. Бандиты наступали со стороны Ханкалы. Они ползком приближались к автомобильному мосту. Солдаты не видели их, так как обзору мешало разбитое здание. Дарья вгляделась в окуляры. Из-за насыпи выныривали все новые и новые боевики. Наконец она увидела нужный объект: это был Ахмад Тураев.