— Да ладно, просто бабки предъявите, — заявил Щербина. — И вперед.

— Деньги при вас? — поинтересовался Краюшкин.

— Нет, конечно, — ответил Говоров. — Я не думал, что можно вот так, сразу.

— Почему нет?

— А подготовка? Неужели все настолько просто?

— Совсем не просто, но вполне доступно. Если хотите, я покажу вам аппаратуру. Донору будет полезно подготовиться к процедуре заранее.

— Ну, пойдем, — с легким испугом в глазах заявил Щербина. — Может, оно мне и не надо?

Говоров поморщился. За тот неполный день, что он был знаком с потенциальным донором, Щербина успел ему порядком надоесть. Или раздражение вызывали не повадки и высказывания уголовника, а неосознанное чувство вины, которое испытывал сам Альберт Игоревич? Вроде бы ничего особенного Щербина не говорил. Только смотрел иногда многозначительно, и жесты его были еще красноречивее слов. А по поведению казалось, что Говорова он одновременно презирает и боится, хочет обмануть, но не знает как.

Изобретатель привел посетителей в небольшую комнату с множеством аппаратуры и двумя кожаными креслами. Но в первую очередь в глаза бросались не кресла и не аппаратура, а стены комнаты. Они были обшиты красными медными листами.

— Помещение нужно экранировать, — объяснил Краюшкин. — Медь для этой цели весьма подходит. Лучше бы серебро, но на серебро пока денег нет. Да и доноры норовили бы кусочек от стены отколупнуть.

По лицу Щербины было заметно, что он был бы не прочь разжиться и медью, но сдерживается из страха быть пойманным.

Рядом с одним из кресел находился большой медный колпак с какой-то сложной начинкой. Поверх колпака также было закреплено несколько блоков разного размера и формы. За эстетикой изобретатель явно не гнался — выглядел колпак кустарно, без претензий на технологичность.

Перед другим креслом стояло вогнутое зеркало, а на подлокотниках располагались крепления вроде кандалов.

— Не нравится мне это, — кивнул на кресло Щербина.

— А это не для вас, — ответил Краюшкин. — Ваше кресло со шлемом. И в процессе передачи vis vitalis вы будете испытывать только приятные ощущения. Жить — хорошо. Тратить жизненные силы — приятно. А вот рождаться заново — больно, поэтому господину Говорову придется испытать довольно много неприятных эмоций и напрячь всю свою волю. Но с этим, я полагаю, проблем не возникнет.

— Не возникнет, — согласился Альберт.

— Так, а со мной что будет? — поинтересовался Щербина. — И сейчас, и потом?

— Вас облучат, — объявил Краюшкин. — Хотел бы я сказать, что процедура безопасна для здоровья, но это не совсем так, точнее, совсем не так. Ваша жизненная сила будет приходить в упадок, и вы должны четко это осознавать и не противиться. Иначе возможны накладки. Но гарантирую вам, что непосредственно после процедуры серьезные заболевания прогрессировать не будут, более того, симптомы имеющихся на время пропадут. Несколько понизится жизненный тонус. И вы постареете — буквально в течение нескольких дней. Но оставшуюся жизнь будете жить так, как договоритесь с реципиентом. То есть с Альбертом Игоревичем.

— Помимо разового вознаграждения, я буду выплачивать донору пенсию. Скажем, в размере средней зарплаты по стране, — вздохнув, сообщил Говоров.

— А ты меня не грохнешь, чтобы деньги не тратить? — насторожился Щербина. — С деньгами-то я лег на дно, и все дела. А тут — домик, мама… Сети плетешь?

— Я не бандит, господин Щербина, — устало ответил депутат.

— Когда деньги на кону, и порядочные себя по-разному ведут, — скривился будущий донор. — Ну да ладно, разберемся. Завтра бабки приготовишь, депутат? Я готов жертвовать здоровьем.

— Деньги будут, — кивнул Альберт.

— Помните: вы должны реально желать помочь, — повторил для Щербины изобретатель. — Все движения vis vitalis контролируются приборами.

— Да не лечи. Понял. Не тупой.

— В таком случае, до встречи. А с Альбертом Игоревичем я хочу еще перекинуться парой слов.

— Подожди меня в машине. Поедем ужинать, — приказал Говоров.

Когда донор ушел, Краюшкин по-родственному взял Альберта Игоревича под руку и повел из лаборатории к себе в кабинет. Там он достал из шкафчика квадратную бутылку виски, два фужера, налил себе и Говорову.

Полагая, что речь пойдет о деньгах, Говоров молчал, предоставляя инициативу изобретателю, смаковал двенадцатилетнее виски. Но Краюшкин заговорил не о вознаграждении, а о своей теории.

— Понимаете ли, Альберт Игоревич, на самом деле атрибуты человека современного общества — богатство, власть, интеллект — иллюзорны. Яснее всего это может осознать больной индивидуум. И деньги есть, и положение в обществе, и ум — но случись что-то со здоровьем, человек стремительно глупеет, деньги ему уже не нужны, почет и уважение окружающих — тем более. Но и здоровье всего лишь производная. Напрасно материалисты утверждают, что бытие определяет сознание. Более тонкие структуры руководят материальными объектами. Одна из эфирных материй — vis vitalis. Наверное, она не самая мощная, более того, наиболее приземленная. Куда мощнее силы, отвечающие за интеллект, за любовь. Но работать с ними я еще не научился — только слежу с благоговением. A vis vitalis уже могу перекачивать, распределять между людьми. С их помощью, и только с их помощью. Жизненная сила своенравна, ее не отнять насильно.

Краюшкин вынул из ящика стола плитку шоколада — можно было подумать, что какой-то скромный посетитель отблагодарил ею сельского врача-терапевта, — разломил и протянул Говорову несколько кусочков.

— Вот взять хотя бы Фельдмана, — продолжил изобретатель. — Пошел на риск, потому что терять ему было совершенно нечего. Оставалось меньше года. Собирал студентов для участия в опытах по всему городу. Каждому отлично платил. Раздал половину состояния или даже больше. А забирали мы у них крохи: месяц, два, максимум — год. Остались ли эти студенты в проигрыше? Честно говоря, не знаю. Мне кажется, в детстве и юности vis vitalis еще имеет способность увеличиваться. Но даже если и нет — зачем студентам пять лет жизни в нищете, когда четыре года можно прожить в достатке? Нужен ли этот нищий год?

— Студенческая жизнь — самая счастливая, — тихо сказал Говоров. — Я в это время тоже был далеко не богат, а вспоминаю жизнь в общежитии с удовольствием.

— Верно. Только мы отняли у студентов год старости, а не студенческой поры. А молодые их годы сделали гораздо счастливее. Понимаете?

— Пожалуй, понимаю. Так, может, и мне лучше к студентам обратиться?

— Не стоит. Очень дорого. К тому же таким образом мои эксперименты рано или поздно привлекут слишком много внимания. Официальная медицина и ее приспешники сделают все, чтобы остановить их, а меня упрятать в тюрьму или в сумасшедший дом. Пока я не могу тягаться с ними на равных.

— Поэтому вы и предлагаете свои услуги сильным мира сего? — догадался Альберт. — Деньги для вас не главное, нужна поддержка?

— Деньги тоже нужны, — заявил Краюшкин. — Власть без денег и деньги без власти мало значат. Так что бродяга надежнее.

— Мне показалось, вам его жаль?

— Мне? — изобретатель презрительно сморщился. — Почему вы так решили?

— Вы настойчиво выспрашивали, как я собираюсь его вознаградить, понимает ли он, на что идет.

— Не нужно проецировать на меня свои комплексы, — наставительно произнес Краюшкин, расправляя примявшийся воротник белого халата. — Я беспокоился о корректности эксперимента. Vis vitalis — материя тонкая, клещами ее из человека не вытянешь. Точнее, вытянуть-то можно, а направить туда, куда требуется, не получится. Жалкие обрывки никому не нужны и способны только навредить. Нам полезна лишь чистая, незамутненная сила.

— Понятно, — выдавил Говоров. Ему стало грустно. К тому, что все продается и покупается, он привык. Но жизнь? Сама жизнь? И неважно, покупателем он выступает или продавцом.

— А о бродяге не беспокойтесь. Вы платите ему больше чем достаточно. Впервые в жизни он совершит что-то полезное для своих близких и для общества. Ваша жизнь гораздо ценнее, чем его. Согласны?