— Вот оно, — говорил педагог, укладывая последнее звено, — теперь понял? — Я кивал, и мы переходили к теме «циклевка палубы».

За работой капитан менялся. Исчезала медлительность речи, благосклонная важность. Он беззлобно и необидно поругивался. От гордой личности командира отщеплялась новая ипостась, которую я привык называть запросто — Данилыч.

После рабочего дня мы отмывались в лимане. На остановке автобуса Данилыч, переодетый во все чистое, гордо откидывал голову. И я почтительно говорил:

— До свидания, Анатолий Данилович…

Сергей тем временем готовил документы. Это был процесс куда более трудоемкий.

Черное море — пограничное море. Для выхода на однодневную рыбалку — всего лишь! — необходимо:

Захватите с собой еще несколько бумажек — талон о техосмотре лодки, права на вождение малотоннажных судов — и ступайте ловите рыбу. Но учтите: для похода на яхте, который продлится не один день, документов требуется больше. Гораздо больше.

Сергей прогадал. Сидя на работе, будущий судовой врач неумело бил по клавишам печатной машинки. У него еще студентом выработалась дурная привычка: в минуты душевного волнения втягивать воздух сквозь стиснутые зубы, производя вопросительное шипение — чшшшш? — похожее на звук закипающего чайника. Теперь казалось, что к служебной машинке «Ятрань» подсоединен самовар. Кипение прекращалось только при появлении начальства; при появлении начальства маршрутные листы с именами далеких портов стыдливо прикрывал «Справочник по специальным функциям».

Мы с Сергеем оба работаем на физическом факультете Одесского университета. Сюда, в храм науки, доходят лишь отголоски борьбы за трудовую дисциплину. Взыскания ограничиваются тем, что у заведующего кафедрой грустнеют глаза. И все же будущий поход мы старались не афишировать.

На работе сгущалась атмосфера тайны. Я никому ничего не говорил; но все чаще меня отводили в сторону и требовали:

— Расскажи. Мне можно.

— О чем?

— Сам знаешь. Не маленький.

Завкафедрой, наоборот, ни о чем не спрашивал, даже о судьбе заброшенной статьи «К теории правила Урбаха». Видимо, он ничего не знал; и только его темные восточные глаза грустнели.

Я сам не вполне понимаю: зачем мы с Сергеем пытались хранить секрет? Не все ли равно, по какой причине сотрудник бездействует?.. Скорее всего в нас говорила суеверная боязнь спугнуть удачу. Предстоящее путешествие — удача, это подтверждали и вопросы сослуживцев. Была в их вопросах какая-то тревожная зависть. Завидовали даже не нам, не походу на яхте как таковому, а скорее самому факту случайности везения.

Мне кажется, что наше поколение не привыкло к подаркам судьбы. По-моему, нам все дается с запозданием, даже лучшим из нас. Опять недовольны, скажет другое, старшее поколение; да нет, мы довольны… Я не о довольстве говорю — о радости. Мы слишком долго не командуем полком. Чуть дольше, чем нужно, ходим в молодых специалистах. Чуть позже, чем хотелось бы, выходят в свет наши книги. Так — по ощущениям. Может быть, все строго по заслугам, по справедливости и вовремя; но вовремя — это чуть поздно для радости. И ревнует в каждом из нас неистребимый мальчишка не к заслуженному чужому успеху, вовсе нет. Хочется найти в старом башмаке под елкой хлопушку — просто так, ни за что. А может быть, это свойство не только моего поколения?

Как-то уже в конце нюня заведующий кафедрой вызвал меня в кабинет, долго молчал. В его глазах стыла уже не грусть — мировая скорбь. Я почувствовал, что краснею. Профессор отвел взгляд и попросил:

— Расскажите… ну, вы знаете о чем. Мне — можно.

Единственным, кто не считал, что нам — и заодно им — повезло, были родственники.

— От таких предложений не отказываются! — убеждал я дома.

— Подобная возможность представляется раз в жизни! — патетически вторил Сергей, втягивая в себя воздух. Ему приходилось трудно: нужно было уговорить жену, отца, мать, сына Сашу.

Тещу…

Родственники сопротивлялись как могли. Суть семейных тревог выразил пятилетний

Сашка, сказав просто и серьезно:

— Утонете, папа.

Взрослые менее откровенны. Когда иссякали доводы о необходимости лечить зуб и белить кухню, они в отчаянии спрашивали:

— Ну почему о н пригласил именно вас?!

Это был единственный вопрос, на который не могли ответить ни Сергей, ни я. Хорошо зная друг друга, в глубине души мы оба были уверены: в данном случае большую глупость делает не тот, кто опрометчиво согласился, а тот, кто опрометчиво предложил…

Сегодня я думаю по-другому. В нелепом способе подбора экипажа, который применил Данилыч, мне видится высшая мудрость. Вы зовете «сходить в Астрахань» всех подряд; наконец кто-то соглашается. Тем самым выявлена натура с запасом авантюризма, достаточным для участия в подобном мероприятии.

Лето вошло в полную силу. Акация зацвела и отцвела. Студенты схлынули; в пустых коридорах университета пахло почему-то цирком: опилками. Город раскалился, асфальт расплавился, ежегодный миллион отдыхающих прибыл и разместился. Сергей оформил — на этот незначительный факт следует обратить особое внимание! — и свой, и мой отпуск с шестого, как он сказал, июля.

Любое долгожданное событие обладает следующей особенностью: чем ближе подступает, тем нереальней кажется. Вечер перед отходом. Рюкзак собран; даже батарейку для фонарика в конечном счете добыть все-таки удалось. Паспорт, бумажник… как будто все. За вечерним чаем, убедившись в необратимости происходящего, домашние нехорошо молчат. Они-то поверили; зато я разуверился. Именно сейчас, когда суматоха сборов позади. К завтрашнему отплытию я равнодушен по той причине, что этого не может быть. И немного грустно немного жаль, что закончен период подготовки, суетливый праздник предвкушения…

Утро. Сбегать из дому нужно именно утром. Знакомые вещи спят, и часы, бьющие в столовой пять ударов, бьют их сонно. Еще раз: паспорт, бумажник… как будто все. Накинув лямку рюкзака, я напоследок оглядел свою комнату.

Я ошибся: вещи не спали. Прямо на меня, в упор, укоризненно смотрел письменный стол. На столе стопкой, с вымученной добропорядочностью, были сложены книги и папки. Одна из книг лежала чуть в стороне, красноречиво распахнутая на середине научного предисловия. В одной из папок прятались выкладки, так и не доведенные до числа, и некая рукопись, застрявшая на странице четыре. Строго говоря, стол мой был прав. Одумайся, говорил стол, еще не поздно! У каждого своя жизнь; твоя, настоящая, — здесь. Ведь ты и сам не знаешь, зачем тебе понадобилось это дурацкое путешествие…

Тут в коридоре зазвонил телефон: Сергей сообщал, что готов. Вероятно, со стороны это выглядело бы странно: в пустой комнате, с рюкзаком за плечами, приличный молодой человек вдруг показал письменному столу язык. Резко повернулся, вышел. Щелкнул дверной замок. В подъезде, как всегда, пахло жареной рыбой. Дворничиха тетя Ира не спеша умывала двор. Автобус номер пятьдесят подвалил к остановке. Час спустя мы с Сергеем сошли в Бурлачьей балке. Под обрывом блестел лиман, покачивались лодки, поджидало непонятнее будущее.

Нам все еще везло.

Толком познакомиться с командой в день отхода так и не удалось.

Эта сцена запомнится мне надолго. С причала на палубу «Гагарина» перекинуты сходни; по ним, тяжело дыша, движется вереница людей. На мостках толпятся провожающие и сочувствующие. В стороне, на берегу, потявкивает свора «шанхайских» собак. Они волнуются больше всех.