Все сходится. А нелегко, оказывается, придумывать пьесы!

Лежа на ветру в спальнике, я начал припоминать события первого акта нашего путешествия. Да, в отношении Дани — Саши все сходится; логично, сказал бы Сергей… Ладно, бог с ним, с Сергеем. Хотя все же обидно, даже поделиться не с кем. И дневник запущен. Между прочим, вдруг подумал я, размолвка началась с того момента… именно в тот момент, когда мы решили, будто обогнали «Мечту»!

Вот чья роль действительно непонятна! Гулящий катамаран возник где-то за кулисами, немного попортил кровь действующим лицам — и исчез. Но исчез ли? Может быть, ему еще суждено выплыть на сцену? Где гарантия, что на траверзе Карадага мы обогнали именно «Мечту» или именно ту самую, нашу «Мечту»? У яхт это имя так же распространено, как фамилия Иванов — русских или у греков — Попандопуло. Пошленькое название, злорадно подумал я; впредь буду называть «Мечту» катамараном «Попандопуло»… Тут я задремал, и приснился мне усатый катамаран под рыжим стакселем и в фуражке с крабом.

Сон оказался вещим: наутро сведения о «Попандопуло» не заставили себя ждать. Их сообщил дед, стороживший причал.

Это был уже третий страж керченской стоянки. Когда яхта зашла в порт, нас встретил дед номер один. Суетливый добряк, он называл нас «хлопцами» и «сынками». Во что бы то ни стало он хотел оформить стоянку яхты на законных основаниях: звонил диспетчеру порта, хлопотал. Диспетчер неизменно отвечал, что яхты его не интересуют — где стали, там пусть и стоят. Первый дед нам порядком надоедал.

Дед номер два начал свою вахту с того, что обвил пирс канатами, повесил таблички «вход воспрещен» и начал бегать от узла к узлу свитой им паутины. Это был вахтер с паучьими наклонностями. Нам он портил кровь, запрещая купаться, когда ловили рыбу, и ловить рыбу, когда готовили обед. Второй дед нас порядком раздражал.

А психология третьего деда идеально соответствовала ремеслу сторожа. Керченцы спокойно удили с пирса, Саша разжигал примус, дети плескались под винтами «Комет». Дубленое лицо вахтенного было невозмутимо. Третий дед прогуливался по дощатому настилу, напоминавшему палубу, важно курил и поглядывал на море из-под козырька «мицы». Он был мужествен и молчалив, как хемингуэевский старик, и Данилыч проникся глубоким уважением.

— Это местный Старожил. Он должен Знать Погоду…

Прежде всего нас интересовало, сколько продержится ветер. Третий дед долго молчал. Мы благоговейно ждали, чувствуя, как дух Старожила вопрошает богов, ответственных за перепады атмосферного давления. Наконец старик отверз уста. Из его слов явствовало: норд-ост, коли уж задул, продержится две недели. Идти нельзя. Недавно какой-то катамаран его не послушал, ушел и больше не вернулся. Да, стаксель у них был рыжий…

Около полудня ветер стих. Ожидая норд-оста, мы даже не собирались. Тем временем погода улучшалась, проявляя все признаки устойчивости. Часа в три, при мертвом штиле, Данилыч снова рискнул обратиться к сторожу. Керченская Сивилла, пожевав пророческими губами, дала новый прогноз. Оказывается, на том участке Евразии, где мы находимся, штиль устанавливается минимум на две недели. Идти можно. Он не помнит, как назывался тот одесский катамаран. Может, и «Мечта». Что-то похожее.

— Пошли, — приказал шкипер.

— А если с погодой дедок опять напутал?

— Я и сам ему что-то перестал доверять, — признался Данилыч. — Но нас и так опередили. Да всего и дел — пересечь какое-то Азовское море!..

Древний Рим непочтительно именовал Азовское море Меотийским болотом, а также Скифскими или Сарматскими прудами. В известной степени мы разделяли предубеждение латинян.

Что это, в самом деле, за часть Мирового океана? Каждое море в чем-нибудь одном — «самое». Средиземное — самое синее, Балтийское — самое янтарное, Черное — самое сероводородное… Азовское может похвастать только тем, что оно самое мелкое. Смехотворная глубина — не больше пятнадцати метров — заставила бы покраснеть всякое уважающее себя озеро. Конечно, Сарматский пруд — отпрыск океана, только очень уж обнищавший. Атлантика вряд ли догадывается о существовании бедного родственника. Средиземное море — ее дочь от Гибралтара, Черное — внучка (там что-то Босфор напроказил); но какой-то Азов?.. Меотийское, говорите, болото? Склероз, не припомню — а впрочем, зашли бы как-нибудь вечерком…

Экипаж «Гагарина» считал, что истинно морская часть исхода уже окончена. Хоть в этом мы были едины. Яхта шла узкостями. Керчь-Еникальский судоходный канал утыкан буйками, как пляж пионерского лагеря. Берега покрывает частокол створных знаков. Горло Азовского моря ритмично функционировало, проталкивая абсолютно пресноводные баржи. Керченский пролив был обжит и лишен всякого намека на морскую романтику, как вход в курятник.

Видя вокруг себя огромное число ориентиров, старший офицер-навигатор задался целью наконец-то определить девиацию главного компаса.

— Держи левей! — командовал он скучавшему на руле Дане. Яхта делала попытку взобраться на невысокий берег Керченского полуострова.

— Правее! Нужно поймать створ Камыш-Бурунского и Чурубашского маяков, — просил он часом позже. Яхта направлялась к Тамани, по лермонтовским местам. Шкипер — он чувствовал себя уже лучше, но все еще кашлял — недоумевал:

— Чего ты мучишься? Девиация десять градусов, давно проверено…

— А в какую сторону?

Сергей суетился, Данилыч кашлял, остальные отдыхали. Возле переправы «порт Крым — порт Кавказ» Саша сфотографировал меня на фоне парома, деловито пересекавшего пролив. Паром был невелик. Гигантская надпись КРЫМ — КАВКАЗ странно выглядела на его скромном сереньком борту.

Затем берега пролива стали не спеша, с некоторой торжественностью раздвигаться. Одновременно они повышались. Слева, на крутом откосе мыса Фонарь, воздвиглась башня Еникальского маяка. Это был первый маяк Азовского моря.

Я спустился в каюту, аккуратно поставил на полку лоцию Черного моря и вынул вместо нее лоцию Азовского. Она была раза в четыре тоньше, но так же солидно открывалась Важными Предупреждениями и Обращением к Мореплавателям. В навигационно-географическом очерке я успел прочесть, что впервые лоция была издана в 1854 году, составил ее подпоручик А.Сухомлин. Мое презрение к Меотийскому болоту усилилось. Разве описание серьезного моря доверили бы подпоручику?..

Захватив лоцию, я вылез наверх. Берега пролива разошлись; впереди мягко колыхалось открытое водное пространство.

— Глуши мотор! — приказал шкипер. — Азов надо поприветствовать!

Ссора ссорой, но этот последний приказ был выполнен мгновенно. Как по мановению волшебной палочки возникла бутылка коньяка, рюмочки и скупая флотская закусь.

— Ну, за новое море «Гагарина»! Ура! — Шкипер поднял свою рюмку. Не глядя друг на друга, команда подхватила:

— Ура! Урааа!!!

— Наливайте еще, — решительно сказал Данилыч. — За что пьем?

— За Дон! За Волгу! За успех нашего предприятия! — Новое «ура!» пронеслось над тихой водой. Выпивая за успех, я случайно скосил глаза и увидел жирную цифру 13 на буе, возле которого «Гагарин» приветствовал свое второе море. Буй ехидно покачивался.

— Хватит, — приказал после второй рюмки шкипер. — Теперь давайте думать, куда пойдем.

Думали недолго. В Черном море пограничники запрещали ходить вдали от берега — следовательно, Азовское яхта пересечет напрямик, через самый его центр. Из тех же соображений экипаж высказался за ночной переход. Оставалось выяснить немногое: куда можно попасть, если ночью напрямик идти через середину Азовского моря?

— Сейчас посмотрю, — пообещал Сергей. Смышленый навигатор взял карту и провел от мыса Фонарь карандашную линию. Безупречная прямая уперлась в Бердянский залив.