— При чем тут «любишь»? Полезно. Семь процентов минеральных веществ… — Матрос Нестеренко помолчал.

— Вот ты, кажется, физик? — Видимо, Саша считал, что этот факт моей биографии требует ежедневного подтверждения. — Объясни: почему маятник Фуко колеблется в одной плоскости?..

Я объяснил. Маятник маятником, но по совокупности все это даже загадочно. Если Саша таков, каким он кажется, и только, то кой черт понес его на яхту? Что он здесь надеется найти?.. Не все до конца понятно и в отношении к нему Дани: мастер по парусам вроде и подчиняется авторитету (какому?), и подсмеивается над «цельностью», но далеко не заходит, обязательно остановится… Их как будто связывает общая тайна или происшествие, в котором Даня чувствует себя виноватым. Что-то промелькнуло, например, во время «звонка матери»… Может, я и фантазирую, но ведь должен существовать у Сашиной однозначности какой-то человечный вывих!

Ладно. Поплывем — увидим.

Пока что куда больше, чем знакомство с попутчиками, и меня, и особенно Сергея занимало знакомство с хитрой наукой моря. Проложить курс — истинный и компасный, искоренить в себе пристрастие к метрической системе (одна миля равна 1,854 километра, один узел — скорость, равная миле в час); циркулем измерить расстояние на карте, разделить на скорость яхты (около пяти узлов); определить ориентировочное время перехода, записать данные в специальные графы судового журнала… Для профана, проделывающего все это впервые, нипочем тот факт, что движение в дневное время вдоль прямой Тендры вообще не требует навигации. Особенно подогревала наш пыл карта.

Современному человеку, если, конечно, он не член Генштаба и не шулер, при слове «карта» представляется страница из школьного атласа. Такая карта высокомерно презирает мелочи, домашние подробности, быт географии. Вот Черное море: передавленный овал с ромбиком Крыма. Нету ни бухт, ни лиманов, ни кос. Глядя на три сантиметра Кавказского побережья, прикидываешь, что там негде укрыться от западного ветра. Вранье!

Существует какая-то безнравственность крупномасштабного описания. Когда в детстве я бывал одинок и обижен, я ложился на тахту и подолгу разглядывал мелкий узор ковра. В тех давних горестях меня это почему-то утешало. Есть нечто человечное в малых подробностях, и есть жестокость неживого в несоизмеримых с человеком масштабах — ну, скажем, в холодном величии глобальных идей… Странно только, что подобные мысли вызвало воспоминание об атласе!

У нас была совсем другая, чудесная своей подробностью карта северо-запада Черного моря. Ее длинные косы — Тендровская и Кинбурнская — прикрывали кокетливо изогнутые колена Днепро-Бугского канала. Лентами вились изобаты глубин со вколотыми в них шпильками буев. Маяки строили глазки капитанам. Под водой прятались мели, лежали затонувшие суда. Карта увлекала изгибами берегов, дразнила недоступностью мелких заливов; она была как готовый сюжет авантюрной повести… «Гагарин» по-прежнему шел вдоль Тендры, а авантюрист Сергей уже прокладывал курс на Евпаторию.

— В Железном Порту к семнадцати тридцати будем, согласен? А теперь так: если по-прежнему норд-ост, идем рекомендованным курсом сто. Если начнется бриз, возьмем мористей… И в любом случае мы в Крыму, — Сергей выпрямился и жестом полководца бросил карандаш на штурманский столик, — в Крыму будем завтра к вечеру, от 18.00 до 20.00!

— Это если из Железного Порта пограничники выпустят, — ласково напомнил я.

— Ну знаешь… — Сергей, как закипающий чайник — чшш? — втянул в себя воздух. — Тут, Баклаша, навигация бессильна.

Ровно в семнадцать тридцать — согласно расчету! — на границе Тендры и горизонта возникло туманное изменение.

— Вот оно! — изрек Данилыч. — Железный Порт.

— А где же порт?..

Вопрос был резонный. На плоском берегу — ни кранов, ни пирса; только бетонные кубики погранзаставы росли на песке и чуть в стороне — покосившийся навигационный знак. Железо в нем присутствовало в составе ржавчины.

— А где ты видел на Большом Фонтане большой фонтан? — сказал Даня. — Так и здесь.

— Фонтанами именовались артезианские источники… — начал было Саша, но его прервал капитан:

— Готовьтесь на берег, господа… — и тяжко вздохнул. Лицо и вся осанка Данилыча — широкая грудь вперед, широкий подбородок кверху — как у многих людей небольшого роста, самой природой предназначены выражать гордую самоуверенность. Но еще в Очакове я заметил: куда все это девается в преддверии визита к пограничникам!

Визит должны были нанести мы с Даней.

— Скажете так, — напутствовал капитан, — ветер усиливается, яхту бьет о дно. Пусть скорей выпускают. Запомнили? Яхту бьет о дно, ветер усиливается… — Под эти драматические инструкции мы отчалили.

Мне предстояло впервые ознакомиться с пограничной системой лично. Косвенная сила запретов (на пляж ночью не ходить!), слухов (говорят, они снова Каролино-Бугаз закроют!), жалобы моряков (на рейде лишние сутки продержали!), неимоверные сложности для рыбаков-любителей и яхтсменов (причем своих, для болгарских яхт, например, все обстояло куда проще) — все это мне, одесситу, было известно с детства. Сила была неукоснительной и располагалась где-то вне жизни приморского города, над ней. Сила потребляла бумаги и выдавала бумаги же. В людях она как бы и не нуждалась: по-моему, до сих пор я ни разу в жизни и не встречал живого пограничника… Вся сложность сегодняшнего визита была в том, что следующий пограничный пункт — Скадовск. Он лежал в стороне от нашего маршрута; зайти туда означало потерять минимум сутки.

На заставе правил молодой, улыбчивый старший лейтенант Мы нарисовали ужасную картину: яхту бьет о дно, ветер усиливается. Губернатор Железного Порта понимающе хмыкнул.

— Могу дать выход до Черноморского, — сказал он. — Но вдоль берега.

Для нас это означало зигзаг вдоль всего побережья Каркинитского залива. Я развернул документы и победоносно ткнул в маршрутную карту.

— Вот видите: у нас курс прямо на Евпаторию.

На карте пунктирная линия действительно соединяла Гендру с Евпаторией; правда, рисовал линию Сергей и с тем же успехом мог провести ее и через Босфор.

— А где тут печать? — мудро улыбнулся старлей. Я понял, что нас видят насквозь, но сочувствуют — и взглядом остановил Даню, продолжавшего бубнить о киле, якобы бьющемся о дно.

— Вот что, ребята, — сказал старлей после тягостного молчания. — Сам я решить этот вопрос не могу. Будем звонить в отряд.

Он снял трубку и сразу приступил к делу.

— Как быть, товарищ полковник? Тут у меня яхта, в маршруте у них указана сразу Евпатория, — и старлей, улыбнувшись, открыл документы на той странице, где после Железного Порта была указана не Евпатория и даже не Черноморск, а Скадовск. Я покраснел.

Из трубки полился металл.

— Есть, — все тверже выговаривал старлей, приподнимаясь со стула, — есть. Понял. Так. Есть! Почему не понял? Я все понял, товарищ полковник.

Он повесил трубку. Мы с Даней тоже стояли, невольно вытянувшись.

— Вот что, ребята… — выдохнул старлей, и мы втроем, расслабившись, снова сели. — Идти нужно в Черноморск. Это факт. И при этом отметиться в Скадовске.

— Значит, заходить в Скадовск? — спросил я с отчаянием, пока Даня заводил пластинку о киле, ударах о дно и ветре.

— Нет. Заходить не надо, — неожиданно сказал старлей. — Я даю выход до Черноморска. Вы идете мимо Скадовска. Вас замечают, делают отметку: такая-то яхта, проследовала тогда-то.

— Так подходить же к Скадовску… — все равно же надо? — не понимал я. Старлей развел руками, пораженный моей тупостью.

— Ваше дело идти, так? Факт. Наше дело вас засечь. Вы идете себе на Черноморск, — он провел ладонью по столу, показывая, как именно мы идем. — Двухмильной зоны не нарушаете: это — ваша задача. Мы вас засекаем, это наша задача. А если мы вас не засекаем, это уже наша ошибка. Ошибка, понятно? Вы идете на Черноморск…

Я посмотрел на Даню; лицо мастера по парусам выражало неестественную степень хитрости. Потом я посмотрел в серые, чистые, очень русские глаза старшего лейтенанта. До меня наконец дошло.