Настоящий моряк, адмирал Ватранг понимал лучше кого бы то ни было, какой тяжкий не только материальный, но и моральный ущерб потерпели шведы под Гангутом. Вот конец донесения Ватранга королю Карлу XII, который, сидя в Бендерах, лишь спустя долгие месяцы получал деловые бумаги из Стокгольма: «Какую глубокую душевную боль причиняют мне эти несчастные события, наилучше знает всевышний, которому известно, с каким рвением и с какими усилиями я старался выполнить возложенные на меня обязанности и как я усиленно старался отыскать неприятельский флот». Ватранг честно сознается королю, что русские, проявив разумную дерзость и необычайную активность, благополучно прошли мимо шведской эскадры: «К нашему великому прискорбию и огорчению, пришлось видеть, как неприятель со своими галерами прошел мимо нас в шхеры». Как пишет дальше Ватранг, его особенно огорчает, что он совершенно ничего не знает об участи шаутбенахта Эреншильда³. Но по этому поводу капитан первого ранга Н. В. Новиков в своей работе о Гангуте, совершенно справедливо и приводя неопровержимые доказательства, замечает, что Ватранг на самом деле уже на другой день после боя, т. е. 28 июля, хорошо знал о взятии Эреншильда в плен. Слишком горько Ватрангу было говорить об этих тяжких для шведского самолюбия подробностях славной русской победы, когда «военное творчество, воля к победе и мужество «вышних и рядовых» дали образец высокого искусства, против которого грозная сила, находившаяся в руках Ватранга, оказалась парализованной и неспособной к противодействию»⁴.

Радость Петра была безмерна. Он ликовал и хвалился особенно потому, что тут впервые был взят сам начальник морского отряда. Вот как царь сообщал об этой Гангутской победе князю Борису Куракину, своему послу в Голландии и одновременно в Англии: «Объявляем вам, коем образом всемогущий господь бог Россию прославить изволил, ибо по многим дарованным победам на земле, ныне и на море венчати благословил: ибо сего месяца (июля - Е. Т.) в 27 день шведцкого шаутбейнахта Нилсона Эреншелта с одним фрегатом и шестью галерами и двемя шхерботами, по многом и зело жестоком огне у Ангута (sic! - Е. Т.), близ урочища Рилакс Фиель, взяли. Правда, как у нас в сию войну, так и у алиатов (союзников - Е. Т.) с Франциею, много не только генералов, но и фельдмаршалов брано, а флагмана ни единого. Итако сею, мню, николи у нас бывшею викториею вам поздравляем».¹

После Гангута морская борьба против Швеции на долгое время приняла особый характер, который, собственно, и не менялся уже сколько-нибудь существенно до самого Ништадтского мира, т. е. в течение всех последних шести лет Северной войны. Это было перемежавшееся и вместе с тем чаще всего комбинированное осуществление двух стремлений: с одной стороны - держа наготове и постоянно усиливая как линейный, так и гребной флот и переводя лучшие сухопутные войска на Балтийское побережье, постоянно грозить шведам большим десантом, а с другой - беспрестанным крейсированием в Балтийском море упорно мешать торговле шведов с Европейским материком.

Кораблестроение продолжалось усиленными темпами. Корабль за кораблем спускались на воду. Гангутская победа особенно ободрила царя. Он придумал оригинальный, как сейчас увидим, способ соблюдать при кораблестроении экономию: он «дарил» новый корабль кому-либо из особенно проворовавшихся вельмож. Вот, например, зарисовка с натуры, сделанная Джорджем Мекензи, который присутствовал в самом начале октября 1714 г. при спуске нового линейного корабля «Шлиссельбург»:

«Как только корабль сел на воду, его величеству угодно было объявить, что он дарит его князю Меншикову, который хорошо понял смысл такого подарка; его светлость, как я слышал, чтобы отблагодарить за оказанную милость, тут же обещал не жалеть издержек на снабжение корабля и экипажем и украшениями и заявил, что постарается сделать его лучшим из 54-пушечных кораблей русского флота»².

Начиная с 1713 г. англичане и французы почти одинаково ревностно старались убедить Петра поскорее согласиться на мир со шведами.

11 апреля (н. ст.) 1713 г. Англия и Франция подписали в Утрехте мир, положивший конец тяжкой для обеих держав долголетней войне за испанское наследство, и с той поры обе державы почти одинаково страшились полного разгрома Швеции Петром в случае продолжения борьбы на Севере. Однако царь категорически отказывался даже от перемирия на время ведения переговоров и громогласно заявлял, что речи не может быть ни при каких условиях об отказе России от отвоеванных у шведов южных берегов Балтики. Конечно, после гангутской победы и после удачных походов вдоль берега Финляндии уверенность Петра в конечном успехе еще более возросла.

И ни угрозы короля Карла XII, вернувшегося, наконец, в ноябре 1714 г., в Швецию из Турции, откуда он не мог после Полтавы выбраться в течение пяти лет и пяти месяцев, ни убедительное красноречие английских посланников и Версальского двора ровно ничего не могли поделать. Почему Петр так верил в конечную победу? Он этого ничуть не скрывал: потому, что у него теперь был флот. Вот что доносил 26 ноября (7 декабря) 1714 г. Джордж Мекензи лорду Таунсенду о разговоре с царем: «Что касается того, что может случиться, если шведский король возобновит войну в этой стороне, то слова царя всегда сводились к тому, что он сам стоит за мир, но если ему нельзя будет заключить хороший мир, то он постоянно будет пускать в ход все усилия, чтобы сделать войну утомительной для его противника. Царь разговаривал при этом с видимым равнодушием и не преминул высказать (высокое - Е. Т.) мнение, которое он имеет о своем флоте, и что этот флот может ему помочь получить хорошие условия мира»³.

Угроза самому существованию Швеции, слухи о могущественном русском флоте, готовом высадить у Стокгольма крупные силы, - все это очень занимало умы в Англии в эти первые времена только что воцарившейся в стране ганноверской династии. Первый король этой династии Георг I был в то же время ганноверским курфюрстом. Ганновер был под ударом и с русской и со шведской сторон, причем с русской стороны больше, чем со шведской. Ганноверские интересы в тот момент рассматривались в британском парламенте вовсе не как исключительно династические дела нового короля. Напротив, и деловой мир лондонского Сити, и вигистская аристократия, и вигистская часть сельского дворянства (джентри) видели в ганноверских владениях нового короля некоторый придаток политической силы Англии. Пока шла бесконечная война между Швецией и Россией, в Англии не были уверены ни в том, что Швеция не будет завоевана (или, по крайней мере, что русский флот и армия не овладеют Стокгольмом), ни что Ганновер уцелеет.

Чем ближе дело шло к открытию навигации, тем более необходимым казалось лорду Таунсенду послать военный флот в Финский и Ботнический заливы и этим, во-первых, оградить шведские берега от русского десанта, во-вторых, оказать давление на царя в смысле ускорения заключения мира со Швецией и, в-третьих, наконец, поддержать просьбу британских купцов о восстановлении торговли через Архангельск (против чего боролся царь, желавший направить торговлю через Балтийское море в Петербург). Но ничего из этих проектов не вышло. Едва только к концу марта 1715 г. Петр получил верные известия о посылаемой в балтийские воды английской эскадре, как он велел держать наготове все галеры и полугалеры, какие были приготовлены в Петербурге для отправки при первом же открытии навигации в Або. Джордж Мекензи и теперь, в начале апреля, столь же категорически, как и в январе, предваряет своего начальника, что угрозой от русских ровно ничего не добьешься. Он даже рискует слегка поиронизировать над своим увлекающимся начальником, который полагает, что можно будет потребовать у Петра заключения перемирия со шведами: «Если галеры царя уже окажутся в Ботническом заливе, то мы можем потребовать перемирия, но царь уверен, что мы не можем заставить его согласиться на перемирие, так как он (царь - Е. Т.) знает, что он в состоянии производить по всему побережью (Швеции - Е. Т.) вторжения, в то время, как мы ни в малейшей степени не будем в состоянии спасти Швецию нашими крупными кораблями». Вообще же знающие люди не советуют английским военным судам заходить восточнее Ревеля. Наконец, и относительно окончательного подтверждения указа царя о сохранении торговли в Архангельске, изданного было по просьбе англичан, тоже ничего ясного и окончательного достигнуто не было. Царь не подтвердил указа, а, напротив, старался повлиять на русских купцов, чтобы вызвать с их стороны просьбу отменить этот указ (и тем самым окончательно передать почти всю заграничную торговлю Архангельска Петербургу)⁴.