Скоро станет ночь светлее.
С первым проблеском зари
Выйди, милая, скорее
И на звезды посмотри!
"Заря" в поэзии народовольца Николая Морозова была тем же, чем была она для декабристов, Александра Пушкина, Александра Полежаева и Владимира Соколовского. Только у него эта прозрачная символика часто полнилась более определенным содержанием, которое несло время:
Вот и в сознаньи рассвет занимается:
Мысли несутся вольней,
Братское чувство в груди загорается.
Старых богов обаянье теряется,
Тускнут Короны...
После освобождения из Шлиссельбурга Николай Морозов не поверил в конституцию, которую обещал Николай II, как не поверили в нее, обещанную прапрадедом самодержца, декабристы, взявшиеся за оружие. Стихотворение саркастически называется "Гаданья астролога в Старой Шлиссельбургской крепости в ночь на 6 августа 1909 года":
Скоро, скоро куртку куцую
Перешьют нам в конституцию.
Будет новая заплатушка
На тебе, Россия-матушка!
И вот за эту и другие "звездные" песни, напечатанные в книжке, Николая Морозова снова сажают в крепость, на сей раз в Двинскую. Снова одиночка и снова работа! За год заключения он овладел одиннадцатым языком древнееврейским, написал три тома "Повестей моей жизни", полемическую атеистическую книгу "Пророки", несколько научных статей, ответил на множество писем, что шли к нему со всех концов России. В ее тысячелетней тяжкой истории не было, кажется, аналога этому чудовищному факту - один из самых светлых умов русского народа двадцать девятый год томился в застенке...
Удивительный все же был человечище! Вскоре после его освобождения началась первая империалистическая война, и шестидесятилетний Николай Морозов отправляется... в действующую армию. Оказывает первую помощь и выносит с поля боя раненых солдат, корреспондирует в газету. Во время одной из поездок на позиции его продувает на холодном ветру, и ослабленные тюремными болезнями легкие поражает жестокая пневмония. Нет, этот чудо-человек не погибает. Возвращается в родной Борок, что в Ярославской области, излечивается и предпринимает длительную лекционную поездку по Сибири и Дальнему Востоку. Омск, Барнаул, Томск, Иркутск, Чита, Хабаровск. Это была триумфальная поездка - его все и везде знали и любили, встречая как героя. Он же, под впечатлением встреч с сибиряками, писал с дороги Валерию Брюсову: "Не верю я, что с таким населением Россия будет долго еще плестись в хвосте остальных европейских народов..."
Кстати, Валерий Брюсов тоже стоит в ряду русских поэтов, вдохновляющихся звездным небом. Его творческое воображение пленяла, в частности, мысль о будущем могуществе человека, способного управлять полетом в космосе... всего земного шара!
Верю, дерзкий! ты поставишь
Над землей ряды ветрил,
Ты своей рукой направишь
Бег планеты меж светил.
Н. А. Морозов не встречался с К. Э. Циолковским, но они заочно знали друг друга, обменивались письмами и книгами, а в голодном 1919 году по инициативе и при деятельном участии бывшего шлиссельбургского узника, ставшего председателем Русского общества любителей мироведения, бедному многодетному калужскому учителю был установлен двойной совнаркомовский продовольственный паек и пожизненная пенсия в пятьсот тысяч рублей тогдашними дешевыми деньгами. Великий самоучка мог продолжать свои исследования и опыты, важность коих подтвердило не столь далекое будущее.
После революции Н. А. Морозов передал государству наследное отцовское имение, но по рекомендации В. И. Ленина Совет Народных Комиссаров вернул Борок в пожизненное пользование владельцу, принимая во внимание его "заслуги перед революцией и наукой". В 1932 году Н. А. Морозов был избран почетным членом Академии наук СССР...
Замечательный ученый и революционер прожил сорок шесть лет в XIX веке, столько же в XX, и всего через одиннадцать лет после его смерти был запущен первый спутник Земли. Похоронен Н. А. Морозов в парке Борка, близ дома, в. котором он последние годы жил и работал и где сейчас мемориальный музей. Вспоминаю его строки:
И все ж не умер тот, чей отзвук есть в других,
Кто в этом мире жил не только жизнью личной...
*
Было у К. Э. Циолковского еще три до недавнего времени малоизвестных современника, носивших самые обыкновенные русские фамилии и к тому же - по необъяснимому совпадению - одинаковые, люди необычных, несколько странных судеб.
1896 год. Никому не ведомый двадцатичетырехлетний прапорщик Александр Федоров издает в Петербурге брошюру "Новый принцип воздухоплавания, исключающий атмосферу как опорную среду". Кадетский корпус, юнкерское училище, пехотный полк, переводы по неясным причинам из одного города в другой, увольнение в отставку сразу после выхода брошюры, заграница, работа в какой-то технической конторе, журналистика, изобретательство. Неуживчивый человек или мятущаяся, ищущая натура таится за этими внешними фактами его биографии? Быть может, Александра Федорова, названного в одной из недавних философских публикаций также "студентом Петербургского университета", снедала одна страсть, одна мысль, которая влияла на его поведение и настораживала окружающих, решительно не понимавших чудака, как это было с Каразиным и Циолковским? Откуда, из каких истоков зародилась у безвестного прапорщика его идея, в которой он сам, правда, не разобрался до конца, подменив расчеты неясными формулировками? Мы ничего об этом не знаем. Может, иллюминационные ракеты на праздничных фейерверках или усовершенствованные боевые ракеты генерала Константинова, применявшиеся в русской армии, натолкнули его на размышления о возможности создания ракетного двигателя для полета в безвоздушном пространстве?
К. Э. Циолковский: "В 1896 году я выписал книжку А. П. Федорова: "Новый принцип воздухоплавания..." Мне показалась она неясной (так как расчетов никаких не дано). А в таких случаях я принимаюсь за вычисления самостоятельно - с азов. Вот начало моих теоретических изысканий о возможности применения реактивных приборов к космическим путешествиям. Никто не упоминал до меня о книжке Федорова. Она мне ничего не дала, но все же всерьез она толкнула меня к серьезным работам, как упавшее яблоко к открытию Ньютоном тяготения".
Окончательные формулы реактивного движения были выведены К. Э. Циолковским на листке, помеченном 25 августа 1898 года...
Россия рвалась к небу. В самом начале нового века вышла книга военного инженера Е. С. Федорова "Летательные аппараты тяжелее воздуха" и работа К. Э. Циолковского "Аэростат и аэроплан". Носилась, как говорится, в воздухе идея ракетоплавания, и России действительно было суждено стать космической площадкой человечества, если через десять лет после физико-математического обоснования принципа реактивного движения К. Э. Циолковским и через семь лет после выхода его книги "Исследование мировых пространств реактивными приборами" русский инженер Фридрих Цандер самостоятельно занялся расчетами и практическим конструированием реактивных летательных аппаратов. Он шел своим путем и в начале 30-х годов нашего века создал и испытал первый ракетный двигатель на жидком топливе. А за несколько лет до этого молодой талантливый механик из сибирской глубинки, ученый-самоучка Юрий Кондратюк, никогда не слыхавший об Александре Федорове, Фридрихе Цандере и Константине Циолковском, выпустил в Новосибирске за свой счет мизерным тиражом теоретическое исследование "Завоевание межпланетных пространств", в котором не только первым предрек громадное значение космических полетов для нужд народного хозяйства и математически решил основные проблемы ракетодинамики, но и разработал схему полета и высадки человека на Луну.
Поразительная вещь - идея воздушных путешествий, ракетоплавания, покорения космоса пробивалась, затаивалась, таинственно самозарождалась вновь и вновь в русских умах; в этом воистину было какое-то историческое предопределение.