В дверь выглядывает офицер. На ломаном украинском языке спрашивает, в чем дело. Голос мальчика не дрожит. Он смотрит прямо в глаза офицеру. Так и так, он хочет сообщить, где скрываются партизаны.

Его ведут в избу. Там за столом сидят шестеро тех. Склонившись над картой, они трещат по-своему между собой. Глаза от карты поднимаются на вошедшего.

Так и так. Мальчик подсчитывает, примечает. Шестеро. Эполеты, знаки различия. Нет никаких сомнений — высшее офицерство.

За пазухой холодное прикосновение гранаты. Холодно смотрят детские глаза. Считают, рассчитывают. Как и куда надо подойти. Как надо сделать, чтобы удалось. Он отвечает спокойно, рассудительно. Так, мол, и так. Ушли из деревни партизанить. Все до одного.

Жесткие голоса нетерпеливо расспрашивают. Мальчик медленно, спокойно отвечает. Рассказывает целую историю. По-крестьянски, не торопясь, подробно. Чтобы было время рассчитать. Чтобы успокоить этих за столом, если они случайно что-нибудь заподозрят.

Наконец самый главный — он сидит посредине — машет рукой. Довольно. Он уже все знает — что ушли и как ушли. Осталось узнать одно: где они?

Переводчик повторяет мальчику вопрос:

— Где партизаны?

Мальчик делает шаг вперед. Вот он уже у стола. Лицом к лицу с шестерыми. Спокойным, недетским голосом он говорит прямо в лицо шестерым офицерам:

— Партизаны везде.

И молниеносным движением выхватывает из-за пазухи гранату. Молниеносным движением в тех за столом. Прежде чем они успели вскочить, прежде чем успели крикнуть, понять, что происходит, приходит смерть.

И с ними двенадцатилетний мальчик. Один за шестерых. Его детское личико застывает в жесткие, суровые черты взрослого человека. На мертвом лбу величие героя.

Его не схоронит никакая могила, его не засыплет родимая земля. Детское тело обратится в золотое пламя в сожженной хате. Золотым пламенем загорится над украинской деревней пламенное отроческое сердце.

И потому безразлично, как была его фамилия, каким именем звала его мать, когда он бегал по полю. Он один из сотен — этот порыв детского сердца, мужество ребенка, который знает, понимает и умеет любить так же горячо, как взрослый человек. И умеет погибнуть так же прекрасно, как взрослый человек.

По дороге движется большая черная машина. Поля серебрятся от росы. Дорога из серебряного блеска впадает в черную раму леса.

И тут сразу на опушке — оклик. Из рва выскакивают двое. Им не больше чем по пятнадцати лет. Деревенские мальчики. В руках оружие — старые берданки.

Машина останавливается. Осторожно, с нацеленными дулами они подходят к автомобилю. При блеске месяца ясно видно, как дрожат в их руках берданки. Крадущимися шагами, готовые на все, они подходят.

Подумайте — глухая ночь, на горизонте пожары, вдали монотонный непрестанный грохот. Черный лес, пустая дорога, и на пустой дороге большая черная машина. Не видно, кто сидит внутри. Быть может, там десяток вооруженных до зубов людей, быть может, пулеметы, быть может, черт знает что. Это могут быть торопливо несущиеся вперед диверсанты, шпионы, немецкие офицеры.

И навстречу этому неведомому из лесу выскакивают двое, не больше чем по пятнадцати лет.

— Стой!

Мы останавливаемся. Торопливо открываем дверцу. Торопливо прячем выхваченные револьверы.

— Пропуска!

Суровый детский голос. Конечно, мы показываем пропуска. Малец при лунном свете внимательно, со сдвинутыми бровями читает. Возвращает пропуска. На детском лице — облегчение. Теперь они уже спокойно разговаривают с нами. Их руки уже не дрожат. Караул, да, караул. Тут сейчас за лесочком их деревня. А они сторожат на дороге. Мало ли что может случиться.

Мы уезжаем, оставляя за собой этот караул, двух пятнадцатилетних мальчиков, которые с берданками в руках сторожат дорогу у своей деревни. Двух мальчиков, которые выскочат из рва, кто бы ни появился на дороге. Двух мальчиков, которые в эту жуткую лунную ночь, полную шепота и вздохов деревьев, глядят на розовеющее зарево в небе, слушают далекий грохот и несут на своих плечах всю тяжесть ответственности за этот отрезок дороги. Нервы натянуты до крайности. Воля напряжена до последних границ. Легко быть героем, когда не понимаешь, что такое тревога. Но эти двое героически преодолевали в себе обыкновенный детский страх. Страх перед ночью, войной, страх перед неизвестным. Эти двое вопреки дрожи в руках шли навстречу чему-то, что могло оказаться смертельной опасностью, что в их представлении, когда они выскочили из рва, и было опасностью.

Двое пятнадцатилетних. А сколько их вчера, сегодня караулит по лесам, по дорогам, по околицам деревень и поселков? Сколько их, заменяющих ушедших на фронт мужчин, на оклик «стой» получают пулю в сердце! Кто назовет имена их всех, запишет деревни и местечки, где они жили и в которых уж никогда не достигнут возраста взрослого человека!

Имя им легион.

Собственной кровью платят наши дети долг родине, которая дала им солнечное, счастливое детство советского ребенка. Собственную кровь льют наши дети на чашу весов, которую мужество, любовь и истина перетянут на нашу сторону.

Ванда Василевская

Он по нескольку раз с горящими глазами перечитывал письма отца с финского фронта.

Володя гордился отцом. Он рассказывал всем ребятам в школе о том, как красноармейцы бьют белофиннов, и авторитет его и в школе и в отряде возрос необычайно; и на его белокурую голову ложился отсвет славы его отца.

В один зимний день пришел почтальон. Володя бросился к нему. Давно не было писем с фронта. Почтальон подал ему конверт необычной формы, странно посмотрел на мальчика, ласково погладил по голове и быстро ушел, не сказав ни слова.

Это не предвещало ничего хорошего. Мамы не было дома, и Володя до самого ее прихода не решался вскрыть странный конверт. Так и застала его мать заснувшим на подоконнике, с вытянутым грустным личиком. Конверт был крепко зажат в руке.

Командование сообщало, что «лейтенант Илья Арсентьевич Козырев погиб смертью храбрых за родину».

Когда началась война с немцами, Володе только что исполнилось четырнадцать лет. Он вместе с сестренкой Зиной отдыхал в пограничной деревне у тети, купался, ездил верхом. Но каждый вечер бегал в сельсовет за газетами. С дружком Женей Яковлевым и седым пастухом Фролом Игнатьевичем они усаживались на завалинке и долго обсуждали сложные международные вопросы.

Бои происходили совсем недалеко. Из села эвакуировали детей. Мать была на работе в Ленинграде и не могла приехать за ребятами. Тетя увезла маленькую Зину. А Володя категорически отказался уехать. Он не спал целую ночь. Он долго, совсем не по-детски думал. Наутро вместе с Женей Яковлевым Володя ушел в лес.

Фрол Игнатьевич сказал им, что в лесу расположились красноармейцы. Вот они и понесли бойцам две кринки молока и два каравая хлеба. В лесу их встретил политрук. Поблагодарил за молоко и хлеб, внимательно выслушал просьбу: принять их в армию, чтобы бить фашистов.

— Нет, — сказал политрук, — принять вас в армию нельзя, вы еще малы. Но помогать красноармейцам вы можете.

Оказалось, что политрук был на финском фронте, слыхал о лейтенанте Козыреве и даже находился с ним по соседству. Политрук тут же дал ребятам задание: сбегать в соседнее село узнать, подошли ли туда немцы, сколько их и какие у них машины.

Это было настоящее боевое поручение. Володя и Женя прибежали в свое село. Жителей там почти не осталось. Даже седой как лунь Фрол Игнатьевич ушел с колхозным стадом на восток.

В опустевшем отделении милиции они нашли две старые берданки, прихватили их с собой и побежали к соседнему селу. Не доходя до околицы, Володя заметил солдат в незнакомой одежде. Немцы! Он ухватил Женю за полу рубашки, и оба упали на дно канавы. Они очень перепугались сначала. Но ведь у них было боевое поручение! Ребята спрятали берданки в канаве и пошли дальше. В селе действительно были немцы. Они хозяйничали там, резали кур, свиней. Солдаты не обратили никакого внимания на двух босых ребятишек в выцветших голубеньких рубашках. Ребята прошли по всему селу. Володя запомнил количество танков, машин, мотоциклов, сосчитал даже людей. Затем ребята незаметно выбрались из села, взяли в канаве свои берданки и побежали в лес.