– Во-вторых, – перебил его Филип, – на часть сегодняшней ночи я должен буду покинуть ваше тайное убежище.

– Вот как?

– В конюшне Барти, возле «Льва и ягненка», стоит наша двуколка с багажом. Однако ехать в открытой двуколке слишком опасно. Вы добудете мне закрытую карету и надежного кучера. Я отправлюсь в полночь, а вернусь часа в три ночи. Нет, не бойтесь, я не сбегу! Где мне прятаться?

– И потом, – вмешалась Дженнифер, загадочным образом появляясь из-за спины Филипа, – я остаюсь у вас заложницей. Неужели он меня бросит?

– Дорогая мадам! – вздохнул мистер Хордер, надевая на себя, словно облачко, маску добродушия и снимая треуголку. – Вы, разумеется, как всегда, правы. Согласен! Есть ли другие условия?

– Нет.

– Тогда нам надо идти – по проходу, который ведет из театра в «Льва и ягненка».

– Гленарвон! – позвал мистер Шеридан.

– Осторожно, сэр! – воскликнул Сэмюэль Хордер, эсквайр. – Если всем станет известен полный список ваших долгов…

– Если вы не можете поступить иначе, Гленарвон, – продолжал мистер Шеридан, пропуская слова Хордера мимо ушей, – позвольте сказать вам пару слов наедине. – Отведя Филипа под арку Инвернесского замка, он хрипло прошептал: – Попросите осмотреть ринг завтра в три часа пополудни! Понимаете?

– Нет!

– Сейчас – ни слова больше. Но завтра в три часа пополудни попросите осмотреть ринг.

Бум! – послышался тяжелый глухой удар во входные двери театра. Потом на двери обрушился уже град глухих тяжелых ударов, которые становились все сильнее.

– За нами гонятся ищейки! – вскричал мистер Хордер. – Если промедлите еще чуть-чуть, вам конец! Лорд Гленарвон! Что с вами?

Филип действительно смотрел в пространство и думал о чем-то своем, не обращая внимания на удары в дверь.

– Лорд Гленарвон!

– Эти удары… – рассеянно проговорил Филип. – Как в пьесе. И проклятые часы над конюшней в «Пристани»! Они не идут у меня из головы.

– Филип! – вскричала Дженнифер.

– Да, ты права! – воскликнул он, приходя в себя. – Дверь в «Льва и ягненка» – и бежать! Не бойся, Дженни. Возможно, еще до того, как те часы снова пробьют три, я сумею добыть доказательства своей невиновности.

Бамм! – прогудели часы над конюшней «Пристани». Один удар – час ночи.

Филип, сидящий в закрытой карете с одним опущенным окошком, ясно услышал бой часов. Они тихо ехали по пустынному берегу под яркой луной.

До «Пристани» оставалось каких-нибудь пятьдесят ярдов. Филип задвинул заслонку потайного фонаря и поставил его на пол, чтобы не обжечь пальцы. В пути он раз двадцать перечел записку Хопвита и отлично запомнил каждое слово, написанное в старомодной манере и старомодным почерком с завитушками:

«Извольте разыскать старого конюха по фамилии Мокам. Вчера он не спал всю ночь, мучимый зубной болью, и кое-что видел из своего окна. Если ваша светлость соблаговолит приехать, вы найдете меня возле конюшен – я буду ждать всю ночь. Ваш Дж. Хопвит».

Филип понятия не имел, кто такой старый Мокам. Но окна комнат над конюшней, в которых жили конюхи, выходили на тыльный фасад господского дома, расстояние от которого до конюшни составляло около пятидесяти футов. А спальня Хлорис находилась как раз с тыльной стороны здания.

Если старый Мокам что-то видел…

Высунувшись из открытого окошка, Филип прошипел кучеру:

– Уже близко. Остановитесь на обочине и ждите. Кучер немедленно повиновался. Филип закутался в плащ

и поднял повыше воротник, чтобы скрыть лицо. Затем осторожно поднял с пола потайной фонарь. Кучер спрыгнул с козел и распахнул перед ним дверцу.

– Сэр! – прошептал он. – Собираетесь грабануть домик?

– Да, в некотором роде.

– Могу помочь, – с тоской в голосе предложил кучер. – Я в серебре хорошо разбираюсь, знаю, где стоящая вещь, а где так, ерунда.

Кучер, крепко сбитый здоровяк, хвастал, что он – копия сэра Джона Лейда, знаменитого парламентария; он, мол, умеет крепко держать поводья, не хуже Джека Лейда и всех прочих! Теперь двойник Джека Лейда дрожал от нетерпения на ночном холоде. Но, поскольку у кучера недоставало одного глаза, а другой косил, Филип усомнился в его сходстве со знаменитым политиком.

– Я не собираюсь грабить в том смысле, как вы это понимаете! Вы получили приказ. Оставайтесь здесь и ждите моего возвращения. Если со мной что-нибудь случится…

– Что, сэр?

– Не знаю, – вздохнул Филип. – И все равно, не удирайте, даже если услышите шум. Вам можно доверять?

– Само собой. Только собак берегитесь!

– Здесь нет собак. Моя… хозяйка дома их не любит.

Подойдя ближе, Филип увидел «Пристань», которая угрюмо высилась громадой серо-белого камня в лунном свете. Все было тихо. Ни в одном окне не горел свет. Очень трудно было без шума пройти по мощенной гравием аллее, но ему удалось обогнуть дом, не слишком скрипя.

Длинное и высокое здание конюшни тоже казалось неосвещенным. Здесь под ногами была утоптанная земля. Филип медленно повернул за угол; сердце его отчаянно билось. Тут рядом с ним, словно ниоткуда, вдруг появился Хопвит – в его седых волосах играл лунный свет.

– Ваша светлость хорошо сделали, что приехали, – прошептал он.

– Хопвит! Есть новости?

Невнятно извинившись, Хопвит повел его в тень.

– Новости есть, – грустно сказал он, – но, боюсь, они не особенно нам помогут.

У Филипа снова екнуло сердце. Неужели ему судьба вечно быть битым? Всегда он прислоняется к рухнувшей стене, надеется на чудо!

– Милорд, я упомянул о Мокаме. Он сидел у окна почти до рассвета. Рядом с ним сидела его жена – она выхаживала его. Оба утверждают, что в спальне ее светлости в три часа ночи горел свет, и еще… – Хопвит вдруг вздрогнул: – Что-то не так, милорд?

Когда Филип ставил потайной фонарь на землю, рука у него ужасно дрожала. Казалось, запах горелого масла навсегда впитался в ноздри. Он схватил Хопвита за плечо:

– Слушайте меня внимательно. Сегодня судья, наверное, весь день допрашивал свидетелей. Вы слышали, о чем он с ними говорил?

– Откровенно говоря, да, милорд.

– И все свидетели утверждают, что Молли убили около трех часов ночи?

– Именно так, милорд. И леди Олдхем, и молодой мистер Ричард Торнтон вполне в том убеждены.

– А теперь подумайте сами! Все обвинения против меня, Хопвит, основаны на одном-единственном пункте: что убийство произошло в темноте. Все считают, будто я по ошибке принял Молли за свою жену и задушил ее. Если бы в спальне в три часа ночи горел свет, я бы не мог принять Молли за Хлорис, даже находясь в будуаре. Убийство Молли становится бессмысленным, а дело рассыпается! Вы согласны со мной?

Хопвит опустил голову и некоторое время молчал.

– Милорд, – сказал он, – вплоть до этого времени я ни разу в жизни не считал себя дураком. Но теперь считаю. Вы правы. И потом…

– Они говорили что-нибудь еще?

– Как раз около трех – сразу после того жена Мокама слышала, как пробили часы на конюшне, – сама Молли приподняла штору и выглянула наружу. Она выросла у них на глазах, и они узнали бы ее в любом обличье. Потом она отвернулась, словно разговаривала с кем-то, стоявшим у нее за спиной, и опустила штору.

– Погодите! – воскликнул Филип.

– Милорд, мне больно. Если вы будете так добры и отпустите мое плечо…

Филип разжал руки. Он попытался изгнать из головы картину, леденящую кровь: Молли у ярко освещенного окна, а сзади прячется убийца.

Неужели все прежние подсчеты времени, включая и догоревшие свечи, разрушаются этим новым свидетельством? Нет, нисколько. По его версии, Молли гасит свечи и ложится спать около четверти третьего.

Но убийца, который проскользнул в загадочным образом незапертую дверь из коридора в будуар, должно быть, не встревожил ее. Ничего не опасалась, Молли снова зажгла свечи. В конце концов, чтобы убить, не требуется много времени. Если убийца, перед тем как уйти, снова задул свечи, никто ничего не заметил. Но если так…