— Мачеха, она и есть мачеха, — сказала Прапра. — Пусть хоть красивая, пусть хоть порядочная, а мачеха мачехой и останется. — И как бы в подтверждение своих слов Прапра громко чихнула.

— Будьте здоровы! — сказал Фридрих.

«Ещё, чего доброго, насморком от меня заразилась», — подумала Ромашка в полусне и опять закрыла глаза. Но Прапра не умолкала:

— «Мачеха, она и есть мачеха» — так гласит древняя народная мудрость. Раз уж он вздумал жениться, нечего ему девочку к себе забирать. Разве ей у меня плохо? Ведь как хорошо! Ну сам скажи: хорошо?

— Хорошо, — ответил Фридрих. — Ясное дело, хорошо.

— В воскресенье приведи ему Ромашку, да ещё ничего ей не говори — пусть это будет приятный сюрприз. Хорош сюрприз! Мачеха! Бедная Ромашка!

— Бедная Ромашка! — повторил и Фридрих.

— Бедная Ромашка, бедная Ромашка… — пробормотала и сама Ромашка. Она всё слышала, но была так слаба, что даже не могла об этом как следует подумать. «Бедная Ромашка… — повторяла она про себя, словно речь шла о какой-то совсем другой девочке. — Надо спросить у Гины…» — И она снова уснула.

Она не совсем проснулась и тогда, когда Прапра подошла померить ей температуру и дать какое-то питьё. Молоко, что ли?.. Она и вкуса-то не почувствовала, только всё глотала, глотала и тут же снова уснула…

Ромашка очнулась. В комнате было полутемно — не то вечер, не то раннее утро. На кухне, позвякивая посудой, возилась Прапра. Пахло кофе… Значит, утро: вечером она кофе не варит…

Ромашка потянулась. А кровать-то уже маловата!.. Ей было так тепло и уютно. Может, она уже выздоровела? В школу ходить ещё, конечно, нельзя, но, может быть, можно вставать?.. И чтобы пришла Гина… «Хитроумная Гина»… Да! Ведь она хотела её о чём-то спросить. Только о чём?.. И тут Ромашка всё вспомнила: «Мачеха, она и есть мачеха… Бедная Ромашка…» И вдруг всё изменилось. Ей уже не было больше тепло и уютно. Может быть, у неё жар? Нет, жар, он какой-то другой. Это страх… Значит, в воскресенье она пойдёт к отцу знакомиться с мачехой. Она так боялась воскресенья… А какой день сегодня? Она задумалась. Наверно, четверг. Тогда ещё есть время…

Вошла Прапра с градусником. Температура у Ромашки оказалась нормальная, и ей разрешили встать. Умытая и причёсанная, сидела она за столом, пила молоко и ела бутерброды. Всё как всегда. И всё совсем по-другому. Она сидела тихая-тихая, ничего не говорила, не пела. Даже когда одевалась, не пела. Бедная Прапра очень беспокоилась, потому что Ромашка оставалась такой и на завтрашний день и на послезавтрашний… Пришла Гина из школы и принесла Ромашке уроки, но она куда-то спешила и сразу ушла. Да и Ромашка всё равно не могла бы её спросить: Прапра ни на шаг от них не отходила.

«Да что же это с ребёнком? — всё думала бабушка. — И есть она ест, и пить пьёт, и занята чем всегда, а вот петь не поёт. И глядит так серьёзно. Может, она ещё нездорова?»

— У тебя, может, горло болит? — спросила она Ромашку, но та покачала головой. Нет, горло у неё не болело. А вот на сердце было так тяжело… Но сказать этого она не умела.

…В пятницу Ромашка пошла в школу и, возвращаясь домой вместе с Гиной, задала наконец ей вопрос, который давно уже собиралась задать:

— А это правда, что мачеха и есть мачеха? Ведь мачехи злые.

— Глупышка, — улыбнулась хитроумная Гина, — Прапра небось опять тебе сказочку рассказала про мачеху и про ведьму?

— Нет, — сказала Ромашка, — никакую не сказочку. У меня будет мачеха. Прапра говорила Фридриху. Она думала, я сплю.

Гина остановилась от изумления посреди дороги.

— Ну да! А кто она?

— Не знаю. Прапра не сказала.

— А ты бы её спросила!

Они уже снова шагали рядом. Ромашка покачала головой:

— Нельзя мне её спрашивать. Я ничего не должна знать. Это будет сюрприз. И ты никому не рассказывай. Пока это тайна.

Уж в тайнах-то Гина толк знала. Но её разбирало любопытство.

— Да я-то не проболтаюсь. Но Прапра твоя хороша! Даже имени сказать не могла!

— Прапра говорит, она красивая. Потому я и боюсь.

— Боишься, потому что красивая? Вот это да!

— У Белоснежки мачеха тоже была красивая. Я про это всё думаю.

— Вот видишь, — хмыкнула Гина, — значит, всё-таки из-за сказок! Верно мой брат говорит: «Забивают детям голову!» Может, у неё, по-твоему, и зеркальце волшебное есть?

Ромашка смутилась:

— Да не зеркальце… А вдруг она мне будет завидовать?

— Ромашка, — строго сказала Гина, — ты просто воображала! Да разве ты красавица? И вообще ты ещё маленькая девочка!

— А ведь правда, Гина! — воскликнула Ромашка, просияв. — Белоснежка-то была уже невеста! А пока она не подросла, мачеха ничего ей не делала. — Но тут вдруг она опять всё вспомнила и тяжело вздохнула: — Мачеха, она и есть мачеха…

Хитроумная Гина опять остановилась и громко сказала:

— Мачехи вовсе не злые. А некоторые даже, наоборот, очень добрые. Вот, например, у Волчка — у него тоже мачеха. Какой он был сорванец! А стал мальчик как мальчик. И вовсе она не строгая. А думаешь, мало таких мачех? — И снова шагая рядом с Ромашкой, она докончила: — Вообще это глупое слово — «мачеха». Волчок зовёт её просто «мама». Он и забыл, что она мачеха.

Но Ромашка всё ещё сомневалась.

— Волчку повезло, — сказала она. — А может всё выйти и по-другому.

— Конечно, может, — ответила Гина с хитроумной улыбкой, — но ведь и родные матери бывают злые.

Ромашка хоть и не совсем успокоилась, но, придя домой, стала вынимать книжки из портфеля, тихонько напевая. «Поёт! — обрадовалась Прапра. У неё словно гора с плеч свалилась. — Что же это с ней было, с моей Ромашкой?»

И вот наступило воскресенье. После завтрака Прапра с Ромашкой пошли в сад. Прапра срезала большими садовыми ножницами разноцветные яркие хризантемы. А Ромашка их держала. Получился такой огромный букет, что Ромашкину голову было уже не видно.

— У нас ведь и вазы такой большой нет, Прапра! Ой, мне его не удержать!

— Держи, держи крепче! Мы отнесём его отцу — у него есть большая ваза.

И Прапра вздохнула. Ромашка тоже вздохнула. Она думала про мачеху. Так, значит, это для неё?..

Скрипнула калитка, но Ромашка из-за букета не могла сразу поглядеть, кто вошёл. И вдруг услыхала весёлый голос отца:

— Ромашка!

Он уже выходил из-за куста. Только не один. Ромашка быстро закрыла глаза и опять открыла. Нет, это не во сне… Она крепко прижала к груди букет.

Рядом с отцом стояла мачеха, которой она так боялась целых пять дней и целых пять ночей. Это была… Прекрасная Лило! Она засмеялась, наклонилась к Ромашке и поцеловала её, а Ромашка и сказать ничего не могла, только тоже её поцеловала, тогда Лило поцеловала Прапра — так крепко, что даже её чёрный беретик съехал немного на ухо и бабушке пришлось его поправлять. Но и Прапра поцеловала Лило. А отец поднял Ромашку вместе её огромным букетом высоко-высоко. Все смеялись, целовались и веселились. А Фридрих глядел на это веселье из окна чердачной каморки и улыбался.

…Теперь у Ромашки была мачеха, и Ромашка была очень счастлива. С Прекрасной Лило можно было говорить обо всём, о чём хочешь, и задавать ей какие хочешь вопросы. На всё она знала ответ. Она ведь была гораздо моложе Прапра и гораздо больше её училась. Но всё-таки Ромашка по-прежнему любила слушать сказки Прапра.

Прекрасная Лило разъезжала со своим кукольным театром по всей стране. Её всё чаще приглашали в школы, пионерские лагеря и детские сады — театр становился знаменитым. Когда она бывала в отъезде, Ромашка всегда жила у бабушки. Для Прапра это было самое счастливое время. Её старый домишко словно просыпался, разбуженный Ромашкиным голосом. Если только Ромашка не делала в эту минуту уроки, она не закрывая рта рассказывала Прапра всякие новости. А если и замолкала, то тут же начинала тихонько напевать или громко распевать какую-нибудь песню. И Прапра с радостью думала; «Вот так-то оно лучше, чем моя воркотня да бормотание». Потому что ворчать и бормотать вошло теперь у неё в привычку.