– Привет, Чарли, – сказал он, окидывая взглядом помещение.

– Мистер Матер, – сказал Чарли. Он был толст, как евнух из гарема, и при ходьбе кокетливо покачивал бедрами, словно уличная девка.

– Мне надо поговорить с тобой.

– О, я в восторге, – сказал Чарли, – проходите сюда, пожалуйста, мистер Матер. Я только что отправился спать.

– Еще бы тебе не спать, – ответил Матер, – небось там, внизу, сегодня полный сбор?

– О, мистер Матер, ну и шутник же вы. У меня в гостях всего-то один или два мальчика, студенты из Оксфорда.

– Слушай, я ищу парня с заячьей губой. Лет двадцати восьми.

– Здесь его нет.

– Темное пальто, черная шляпа.

– Не знаю такого, мистер Матер.

– Мне бы хотелось заглянуть к тебе в подвал.

– Разумеется, мистер Матер. Там всего лишь один-два мальчика. Студенты из Оксфорда. Вы не возражаете, если я зайду к ним прежде, чем вы? Представлю вас. Так будет безопаснее.

– Я сам о себе позабочусь, – сказал Матер. – Сондерс, останьтесь в лавке.

Чарли открыл одну из дверей.

– Ну, ребята, не пугайтесь. Мистер Матер – мой друг.

От противоположной стены комнаты на Матера угрожающе уставились «студенты из Оксфорда» со сломанными носами, изуродованными ушными раковинами: жалкие ошметки кулачных боев.

– Привет, – сказал Матер.

На столах не было ничего – ни карт, ни выпивки, все исчезло в мгновение ока. Матер, тяжело ступая, сошел вниз, на каменный пол комнаты. Чарли повторил:

– Ну-ну, мальчики, нет нужды бояться.

– Почему бы тебе не пригласить в свой клуб еще и студентов из Кембриджа? – спросил Матер.

– О, мистер Матер, ну и шутник же вы!

Они следили за ним глазами, пока он шел через всю комнату; они не желали разговаривать с ним: он был – Враг. Им не нужно было дипломатничать, как Чарли, не нужно скрывать свою ненависть. Следили за каждым движением. Матер спросил:

– А что вы держите в этом шкафу?

Их глаза неотрывно следовали за ним, когда он направился к шкафу и взялся за ручку дверцы. Чарли попросил:

– Дайте мальчикам возможность поразвлечься, мистер Матер. Они ничего дурного не делают. Мой клуб – один из самых лучших в городе…

Матер потянул на себя дверцу. Из шкафа наружу вывалились четыре девицы. Они были одинаковые, словно куклы, отштампованные из одной формы, с ярко крашенными короткими пережженными волосами. Матер рассмеялся.

– Это вы тут все шутники, а не я! Вот уж никак не ожидал увидеть такое в твоем клубе, Чарли. Спокойной всем ночи.

Девицы поднялись на ноги, отряхивались. Никто из «мальчиков» не произнес ни слова.

– Правда, мистер Матер, – говорил Чарли, поднимаясь по лестнице и заливаясь краской, – мне очень стыдно, что такое случилось у меня в клубе. Но мальчики не имели в виду ничего дурного… Только… ну, вы же знаете, как это бывает. Они не любят, когда их сестренки остаются дома одни.

– Что такое? – спросил Сондерс сверху.

– Ну я им и сказал, пусть приводят, пусть милые девочки просто посидят здесь с ними.

– Что такое? – сказал Сондерс. – Д-д-девочки?

– Не забудь, Чарли, – сказал Матер, – парень с заячьей губой. Не забудь сообщить мне, если он здесь появится. Если не хочешь, чтобы твой клуб прикрыли.

– А награда объявлена?

– И награду получишь, можешь быть уверен.

Они вернулись в машину.

– Поедем заберем Фроста. Потом – к Джо. – Матер вытащил записную книжку и вычеркнул одно имя. – А после Джо – еще шестеро…

– Мы и к т-т-трем не закончим, – сказал Сондерс.

– Порядок такой. Его уже и в городе-то давно нет. Но рано или поздно он разменяет еще пять фунтов.

– Отпечатки пальцев?

– Полно. На мыльнице было столько, что на целый альбом хватило бы. Видно, чистюля. Да у него не осталось ни малейшей лазейки. Вопрос времени, всего-навсего.

Отблески огней Тоттнем Корт Роуд скользили по их лицам: витрины огромных магазинов все еще ярко сверкали.

– Смотри, какой спальный гарнитур славный, – сказал Матер.

– Вс-с-се это п-пустая с-суета, – заявил Сондерс. – П-подумаешь, к-какие-то банкноты. Когда м-может начаться в-в-в…

Матер ответил:

– Если бы парни там, на континенте, знали свое дело, как мы, войны могло бы и не быть. Мы бы уже схватили убийцу. Тогда весь мир увидел бы, сербы это…

Мимо проносились витрины Хилза: мягкие цвета обивки, сверкание стали.

– Эх, – вздохнул Матер, позволив воображению увлечь себя до самого, почти невозможного предела. – Хотел бы я заняться работкой вроде этой. Убийца – и весь мир затаив дыхание ждет.

– А т-т-тут к-какие-то банкноты, – жалобно произнес Сондерс.

– Да нет, ты не прав, – сказал Матер, – главное – каждодневная рутинная работа. Сегодня – банк-ноты. В следующий раз – что-нибудь получше. Но рутинная работа – это самое важное. Так мне кажется. – Матер говорил, позволив своим поставленным на якорь мыслям до предела натянуть якорную цепь. – Не так важно, будет война или нет. После войны я все равно буду делать свою работу.

Машина объехала Сент-Джайлз-Сёркус и направилась к Севен Дайелз, останавливаясь у каждой дыры, где мог бы укрыться грабитель. Матер говорил:

– Я люблю организованность и порядок. И хочу быть на стороне тех, кто организует. Конечно, на противоположной стороне оказываются всякие замечательные гении, но и разное жулье тоже. И жестокость там, и эгоизм, и себялюбие, и гордыня.

В заведении у Джо все это было налицо, кроме гордыни. Никто не препятствовал осмотру помещения. Пустые глаза над пустыми столами: лишние тузы исчезли в рукавах, разбавленная водой выпивка убрана с глаз долой; каждая физиономия со своим собственным отпечатком жестокости, эгоизма и себялюбия. Впрочем, может быть, присутствовала и гордыня: в углу, согнувшись над бесконечным двойным табло крестиков и ноликов, кто-то играл сам с собой, не пожелав найти себе партнера в этом клубе.

Матер вычеркнул еще одно имя в записной книжке, и они направились на юго-запад, в сторону Кеннингтона. По всему Лондону сейчас шли такие же машины, делая то же дело: Матер был лишь частью огромной организации. Он не стремился быть лидером. Не стремился и стать подчиненным у какого-нибудь ниспосланного свыше лидера-фанатика: ему нравилось чувствовать себя одним из тысяч более или менее равных друг другу людей, работающих ради конкретной цели. И цель эта была – не равные возможности, не правительство народа ради народа, не власть самых богатых или самых достойных. Цель была – уничтожить преступность, потому что преступность означала неуверенность, неопределенность, нестабильность. А он хотел чувствовать себя уверенным, знать, что когда-нибудь, достаточно скоро, он обязательно женится на Энн Кроудер.

Радио в машине сообщило: «Полицейским машинам вернуться и прочесать район Кингс-Кросс. Ворон прибыл на Юстонский вокзал около семи вечера. Предположительно, не мог уехать поездом». Матер нагнулся к водителю.

– Поворот на сто восемьдесят и назад, к Юстону.

Сейчас они были у Воксхолла. Другая полицейская машина обогнала их, выехав из туннеля. Матер приветственно поднял руку. Они поехали вслед за ней, через мост. В ярком свете прожекторов часы на здании концерна «Шелл-Мекс» показывали половину второго. В одной из башен Вестминстера светились окна: шло ночное заседание парламента: оппозиция проигрывала борьбу против объявления всеобщей мобилизации.

Когда они возвращались на Виктория Эмбанкмент, было шесть часов утра. Сондерс спал. Он пробормотал: «Все замечательно». Ему снился сон: он больше не заикался, у него было достаточно денег; он пил шампанское с девушкой; все было замечательно. Матер, набрасывая что-то в записной книжке, сказал, обращаясь к Сондерсу: «Он точно сел в один из поездов. Пари держу…» – потом заметил, что тот заснул, прикрыл ему колени пледом и снова погрузился в свои мысли. Машина въехала в ворота Нового Скотленд-Ярда.

В окне главного инспектора горел свет, и Матер поднялся к нему в кабинет.

– Есть о чем докладывать? – спросил Кьюсак.