Согласно нашей концепции то, что среди различных народов существовало под именем «традиция» являлось не чем-то относительным и обусловленным различными внешними и чисто историческими факторами, но всегда было связано с элементами сущностно единого знания, которые представляли собой "константы".

Так все традиционные учения в той или иной форме всегда и повсюду утверждали существование единой изначальной расы, носительницы трансцендентной духовности, которая по этой причине считалась расой «божественной» или "родственной расе богов". Мы определили эту расу как «олимпийскую», желая подчеркнуть тем самым ее врожденное превосходство, так как само ее естество уже в своей основе было сверхъестественным.

Сила, идущая сверху, была в этой расе постоянным «присутствием», и это «присутствие» высшей силы предрасполагало данную расу к правлению, к исполнению царственных функций, делало ее расой тех, "кто есть", тех "кто может", солнечной расой. Если тема золотого века, о котором в той или иной форме говорится в различных традициях, была воспоминанием о цикле этой расы, то одновременно можно говорить и о сверх-историческом понимании этой расы, ее функций и ее местопребывания. То, что некогда было явным, с течением времени стало все более и более скрытым. В силу прогрессирующей инволюции человечества, о которой также известно многим традициям, влияния и функции этой расы становились постепенно невидимыми, и прямой контакт между историческими и сверх-историческими элементами прервался. Именно в этом смысле следует понимать, к примеру, учение Гесиода, утверждавшего, что существа золотого изначального века не умерли, но стали невидимыми вождями смертных.[1] Тема золотого века постепенно перешла в тему метафизического царства, в таинственном, объективном и онтологическом контакте с которым состояли все высшие властелины — как те, кого можно считать реальными наследниками примордиальной традиции, так и те, кто сознательно и с большей или меньшей степенью совершенства воспроизводили это метафизическое царство на тех или иных землях и в тех или иных формах цивилизации, в типе сакральной империи, regnum.

Это зафиксировано в традиционной концепции "Царя Царствующих", "Вселенского Господина", "Короля Мира" и в сопряженных с ним символах, причем некоторые из них основаны на прямых аналогиях, а другие представляют собой мифологизированные воспоминания о земле или землях, где протекал этот изначальный олимпийский цикл.

Эти символы в первую очередь выражают идею центральности: центр, полюс, регионы центра мира, центральный камень или камень, лежащий в основе, магнит. Далее они подчеркивают стабильность: остров посреди вод, скала, неразрушимый камень. А также символы несокрушимости и недоступности: невидимый замок или страна, к которым невозможно найти дороги, высокая гора, покрытая лесом; подземные города. Можно часто встретить в этом контексте образы "Световой Земли", "Земли Живых", "Святой Земли", и самые различные вариации символизма золота, который также тесно связан с идеями солнечности, света, царственности, бессмертия и нерушимости. Все это обязательно имеет отношение к примордиальной традиции и к веку, называемому золотым. Другие символы отсылают нас к идее «Жизни» в высшем смысле этого слова ("вечная пища", "Древо Жизни"), к трансцендентному знанию, к непобедимой силе, и все эти образы комбинируются в самых различных сочетаниях в фантастических, символических и поэтических описаниях различных традицией невидимого царства, regnum, "высшего центра мира", — либо его самого, либо его различных проявлений и эманаций.[2]

Как мы сказали, доктрина о золотом веке составляет часть доктрины о четырех веках, которая говорит нам о прогрессирующей духовной инволюции, протекающей в ходе истории, начиная с самых древнейших времен. Каждый из этих веков, однако, имеет морфологический смысл, выражает типическую и универсальную форму цивилизации. После золотого века следует серебрянный, соответствующий жреческому типу духовности, более женственному, нежели мужественному: мы называем это лунной духовностью, поскольку символически серебро относится к золоту так же как луна к солнцу: луна, в отличие от солнца, — это женственное светило, не имеющее в себе самом источника своего собственного света. Отсюда и переход к духовности, обусловленной опосредующей функцией, к экстравертной духовности, характеризующейся «девоциональностью», отказом от своей самости, страстным и жертвенным экстазом. Здесь мы сталкиваемся с истоками «религиозного» (в строгом смысле этого слова) феномена, в его экстатически-девоциональных, мистических вариациях. Потом одичавшая и материализованная мужественность поднимается против этой формы духовности, и это составляет архетип бронзового века. Здесь имеет место деградация касты воинов, их восстание против духовной касты, которая сама по себе является более не олимпийской божественной кастой правителей, а лишь совокупностью жрецов. Восставшим воинам свойственны отказ от жреческих принципов, гордыня, насилие, воинственность. Миф, соответствующий этому периоду — люциферическое или титаническое восстание, прометеическое стремление узурпировать олимпийский огонь. Это — эра «титанов», эра Волка, эра "существ стихий", память о которой сохранилась в традициях, в отдельных фрагментах легенд и эпоса разных народов. Последний век — это век железный или, в терминах индуистской традиции, темный век. Появляется десакрализированная цивилизация, знающая и прославляющая только земное и человеческое. В противовес такой форме упадка возникает идея цикла возможной реставрации, который Гесиод называет "циклом героев" или "веком героев". В этом случае термин «герой» надо рассматривать в узком, чисто техническом и отличном от обычного смысле. По Гесиоду, "поколение героев" порождено Зевсом, то есть олимпийским принципом, как возможность восстановить примордиальное состояние и дать жизнь новому «золотому» веку.[3] Но чтобы реализовать эту возможность, которая остается только возможностью, а не обусловленной естественной стадией, необходимо преодолеть и «лунную», жреческую духовность, но и статус простого воина и титана. Эти черты можно увидеть во всех «героических» фигурах самых различных традиций. Именно в таких терминах ахейско-эллинская традиция описывала Геракла, прототипа «Героя». Его главным врагом была Гера, основная фигура пантеистически-лунного культа. Геракл достиг олимпийского бессмертия, став союзником Зевса, олимпийского принципа, в войне с «гигантами»: и согласно одному из мифов этого цикла посредством Геракла «титанический» элемент (Прометей) был освобожден и примирен с элементом олимпийским.

Если понимать под «титаном» того, кто не хочет признавать ограниченности человеческого состояния и стремится похитить божественный огонь, то «героя» от «титана» отличает только один штрих. Уже Пиндар предостерегал от желания "стать как боги", и в иудейской мифологии проклятие Адама представляет собой аналогичное предупреждение, указующее также и на рискованность такой попытки. Тип титана — или, в иной перспективе, тип воина — остается, в сущности, первоматерией героя. Однако для позитивного решения, то есть для олимпийской трансформации и реинтеграции в изначальное состояние, необходимо выполнить двойное условие.

Прежде всего: испытание и подтверждение мужеской квалификации — откуда целая цепь похождений, приключений, схваток, — но в такой форме, чтобы это не стало самоцелью, чтобы не произошло закупоривания «Я», чтобы не была парализована способность открыть себя для трансцендентной силы, только благодаря которой огонь и может превратиться в свет и освободиться. С другой стороны, такое освобождение не должно означать конца внутреннего напряжения, так как дальнейшее испытание заключается в адекватном утверждении мужеского качества на сверхъестественном уровне, что и должно привести к олимпийской трансформации, к обретению достоинства, которое всегда в инициатических традициях называется «королевским». Именно здесь состоит радикальное отличие героического опыта от мистических экстазов и пантеистических экзальтаций. И здесь следует вспомнить в первую очередь о символизме "женщины".