Хоронили меня - поскольку пантеон был исключен, - на старом городском кладбище в Багеби. Бренные останки моих родителей покоятся далеко за городом, вовсе в непрестижном месте, и воссоединить меня с ними государственные органы сочли не вполне удобным. Спорное, но с учетом извилин моей биографии, понятное решение. Вся земля в Багеби давным-давно распределена, так называемые "выморочные" участки можно заполучить только по блату или за большие деньги, но в моем случае роль блата выполнило ходатайство упомянутых выше органов, деньги же пришлось заплатить семье, так как государство не пожелало еще и тратиться на своего блудного сына. Возлежа при свечах на древней деревянной тахте, под зеленым бархатным покрывалом, мне пришлось стать невольным свидетелем горячих споров, разгоревшихся по данному поводу между моими ничего не подозревавшими родственниками. Если отвлечся от неизбежных в таких ситуациях словесных выпадов, обусловленных всеобщим ослаблением эмоционального контроля, то следует признать, что без существенной финансовой поддержки, оказанной моей семье чуть ли не посторонними людьми, мой прах так и увезли бы далеко за городскую черту, что в дальнейшем создало бы моим детям и детям моих детей немалые затруднения и, насколько могу судить о человеческой натуре, было чревато дурной ухоженностью моего последнего пристанища... Ну, это в мирных условиях, конечно.

   Но вот головная часть медленно бредущей по узкой дорожке, похожей на удав процессии, достигла места печального назначения, гроб опутали толстыми канатами и стали осторожно опускать в заблаговременно выкопанную могильщиками яму. Меня, мертвого, вновь охватило уже немного притупившееся ощущение неопределенного страха. Что если погружение в мир мертвецов означает повторную, уже всамделишную смерть? Я всерьез испугался, что в ту самую минуту, как меня накроет землей, навсегда потеряю самое драгоценное, единственно ценное, что у меня осталось - Его Величество Слух. Изо всех потусторонних сил вслушивался я в окружающий, еще так недавно родной мне, а нынче такой зыбкий мир, и сквозь смесь разнообразных звуков, гомон толпы, рыданья бедной моей супруги, мерную дробь моросящего с утра дождя о крышку гроба, будучи наполовину уже засыпленным землей, вдруг отчетливо разобрал слова, произнесенные одним из землекопов: "А позавчера-то, когда мы отсюда косточки повыкапывали, земля, кажись, была посуше".

   Я был возмущен. Участок, понятное дело, выморочный, но так откровенно... Но чуточку после, когда на крышку гроба упал последний комочек земли, а Слух мой так и остался при мне, мое возмущение улеглось. Какая, в самом деле, разница? Земля - это земля. А потом даже стало смешно. Неужели душа моего истлевшего предшественника витает поблизости, поминая недобрым словом как корысть и шарлатанство живых людей, так и созданные ими законы всеобщей конкуренции?

   Черт с ними, с живыми мошенниками! Сами того не ведая, они оказали мне большую услугу. Мне нравится Багеби. Это ведь не только кладбище, полвека назад здесь начиналась маленькая деревушка, кончался город. Отсюда отходили автобусы в дачные поселки, отстроенные на склонах окружавших Тбилиси с юга невысоких горных кряжей. Ныне же это местечко - старый уютный мостик, связывающий меня с детскими, да и не только с детскими годами, здесь мне не холодно, не тоскливо и совсем не одиноко. Здесь я почти дома, среди своих. Конечно, за прошедшие десятилетия тут многое переменилось; понастроили немало жилых домов, гостиниц, а чуть повыше по склону - и вилл, капитально расширили дорогу, разбили несколько миниатюрных сквериков, воздвигли памятники царю Георгию Блистательному и классику грузинской поэзии Тициану Табидзе, но кое-что осталось нетронутым, таким же как тогда. Совершенно не изменился невзрачный вход на кладбище, неизменны вечные мраморные надгробия - некоторые из них по пышности не уступают фараоновым усыпальницам, - с высеченными на них датами рождения и кончины, да и приезжие вертихвостки - обитательницы старенькой Вакинской турбазы, - все так же привлекают местных донжуанов. Мир и спокойствие, оказавшись сильнее времени, наделили бесчувственные предметы живым содержанием, обратили их в переживших меня ровесников. Ведь очень скоро выяснилось, что под землей вовсе нет той гробовой тишины, которой все мы так страшимся. Трудно пока сказать, изменились ли мои представления о времени, а если изменились, то каким именно образом, - но уже через несколько загробных часов, до меня сквозь земную толщу донеслись звуки - чего бы вы думали? - смеха. Раскатистый мужской гогот, бесполое хихиканье, затем опять гогот - будто кто-то, несмотря ни на какое кладбище, рассказал сальный анекдот.

   Чем больше проходило времени, тем достовернее и отчетливее различал я всевозможные звуки. Радиус их проникновения постепенно увеличивался и вскоре я уже без особых усилий улавливал шуршание шин мягко пружинивших по асфальтовому покрытию шестирядного хайвея с поэтическим названием "Пастораль" - возможно, намек на то, что и полвека назад здесь пролегало узкое шоссе, ведшее к утопавшему летом в праздности и прохладе, и расположенному всего в нескольких километрах от душной и скучной столицы дачному городку, название которого приезжим вертихвосткам всегда нелегко было выговорить - Цхнети. В те времена еще не существовало узаконенного ныне правила именовать все сколь-либо важные магистрали цветастыми прозвищами, да и автомобили были тогда совсем другими, немного недоразвитыми что-ли, но так уж получилось, что и поныне здравствует сей порядком разросшийся дачный поселок, действует автобусное сообщение между городом и Цхнети, а городские троллейбусы, устало подвывая на подъемах, довозят до конечной остановки - Багеби - возвращающихся с центрального тбилисского рынка цхнетских крестьян. По прежнему Цхнети является пристанищем множества частных и государственных дач, именно здесь расположен обновленный комплекс правительственных вилл; как и встарь, отдыхающие здесь летней порой семьи причисляют себя к элите. И вот, спустя некоторое время, мой обостренный слух стал улавливать даже быстрый топот прохожих, спешащих с конечной троллейбусной остановки на остановку автобусную и пытающихся обогнать друг друга, ибо длина очереди на местный автобус так и осталась неизменной, не подверженной ветрам времени величиной. Не исключено, что в дальнейшем я научусь определять, кому именно принадлежат те или иные шаги: подуставшему дачнику, спешащему к жене и детям с переполненной продуктовой сумкой в руках, возвращающемуся после удачной торговли урбанизированному крестьянину, или молодому парню у которого много ветра в голове. Может быть, частота звуков, рожденных шагами там, наверху, станет для меня чем-то вроде часов, и в будущем я смогу отличать беспокойное и живительное утро от сонного жаркого летнего дня, а ускользающие в прошлое вечерние минуты от покрывшей город и людей тягучей тьмы. А может случится и так, что я научусь угадывать по шагам настроение людей, сопереживать им, волноваться за них, вновь стану одним из них, все начну заново, кто знает, может быть!...

   Мысленно возвращаюсь к той счастливой поре, когда и сам был Молодым Парнем с Ветром в Голове. Ничем особенным среди сверстников я не выделялся, хотя нашлись бы и невзрачнее меня, не хочется быть к себе слишком уж несправедливым. Было много и других Молодых Парней, у тех под черепной коробкой свистел не то чтобы ветер, а сокрушительный ураган, слепой и беспощадный. И в то поистине счастливое для меня время, я неоднократно проделывал этот самый путь, с конечной троллейбусной остановки на начальную автобусную, и наоборот. Наверху, в Цхнетах, у моих близких родственников была дача, на которой в школьные года мне довелось провести не одни летние каникулы - владельцы ее всегда приглашали на отдых детишек своей не очень многочисленной родни и это было в порядке вещей. Родители обычно отправляли меня сюда на весь июль месяц, а с августа у отца начинался отпуск и тогда мы всей семьей отправлялись на море, куда-нибудь в Сочи, где так весело было собирать на пляже похожие на лайнеры мокрые камушки и... Но я отвлекся. Дача была по тем временам роскошная: двухэтажная, отстроенная качественным некрошащимся кирпичем оранжевого цвета, с флигельками, мансардами, просторной верандой на верхнем этаже, с подземным гаражом и массой подсобных помещении непонятного мне назначения, с винтовыми лестницами и фонтаном, в котором вода плескалась по причине отвратительного водоснабжения крайне редко - дача эта и нынче гордо возвышается над окружившими ее с течением времени на той же улочке строениями поменьше, ну а в те то годы... Главным достоинством дачи все же был, по моему, замечательный сад со всеми закоулками которого я был прекрасно знаком. Чего здесь только не было! Здесь росли и важные, преисполненные самоуважения и плодоносившие каждой осенью - увы, уже после каникул - ореховые деревья, и легенькие черешня с вишней, и неприхотливые яблони и груши, и поспевающие уже к середине июля сливы различных сортов, и ворчливо-колючие кусты ежевики вперемешку с молодыми и низенькими тутовыми деревьями, и, наконец, расцветавшие юной девичьей улыбкой красные и белые розы, это их нежными лепестками, бывало, усеивал игривый вечерний ветерок ведущие к фонтану дорожки. А виноградник, сей некоронованный король земли грузинской, венчал местную флору так, как венчает улетевшую молодость красотки обручальное кольцо. Здесь было, особенно в первую, жаркую половину дня, столько праздности и ничегонеделания, что я порядком от них уставал. До наступления вечера, как правило, царила скука, хотя и в дневные часы, несмотря на зной, мы - ребята, обитавшие в стоявших по соседству дачах, - иной раз гоняли мяч по пустырю под палящим солнцем, рискуя получить солнечный удар. Зато позже, когда светило склонялось к земле, наступало оживление. Бегать и играть можно было в полную силу, без опаски за здоровье, а часто нам удавалось даже общаться с девчонками, стайками высыпавшими на улочки и поляны. Этими ясными и теплыми вечерами так искренне, без оглядки на грядущие школьные испытания, верилось в громаду счастья и в бессмертие души и тела... Впрочем, движимый благостной ностальгией по прошлому, я, ненароком, рисую себе слишком уж идиллическую картину. Холод, отчуждение и вражда тоже не терялись и терпеливо ждали своего часа, оборачиваясь то грозой, то ссорой.