– И правильно сделала, что прогуляла, – одобрила ее женщина.

– Нет, неправильно, – возразил сухощавый пожилой мужчина в тюбетейке. – Нужно жить в реальном мире. А что будет, когда ей предложат водку на чьем-нибудь дне рождения?

– Вы правы, правы, но сегодня я не смогла бы удержаться, – застенчиво запротестовала Людмила. – Тут я не просто бы опьянела, а потеряла бы контроль над собой. Ну а потом… а потом произошло бы и другое.

– Что другое? – быстро спросила женщина. Опустив глаза, Людмила набиралась храбрости ответить.

– Я бы проснулась в постели рядом с незнакомым мужчиной и не вспомнила бы, откуда он здесь взялся… Я бы перестала себя уважать… но удержалась… знаю, что удержалась… Ну и это…

Раздался негромкий писк, она умолкла и растерянно огляделась, пытаясь понять, откуда идет этот звук. Во всем ее облике проскальзывала какая-то детская беззащитность. Что-то в ее глазах, в движениях так и просило: «возьми меня», «защити», и я мысленно представил, как она просыпается я моей постели. Секунд пять что-то пищало, и тут я почувствовал, что все настороженно глядят на меня. Черт побери! Да это мой бипер – такой карманный приборчик вызова к телефону. Суетясь, я вытащил его и выключил. Все с любопытством уставились на меня.

– Извините, – смущенно пробормотал я, – пожалуйста, не сочтите за обиду, но я должен выйти. Может, знаете, где в здании телефон-автомат?

Кое-кто мрачно мотнул головой, другие недоуменно пожали плечами и обменялись неодобрительными взглядами. Я натянуто улыбнулся и вышел из зала. Дверь со стуком захлопнулась за моей спиной, и я пошел по коридору, чувствуя, что будущие трезвенники поставили под сомнение как сами намерения влиться и их стройные ряды, так и мои умственные способности.

У партийных функционеров-аппаратчиков карманные биперы имелись уже давно, но рядовые граждане мало что знали о них, поскольку достать их было практически невозможно. Я приобрел один такой в «Стокманне», финском универсальном магазине, который открылся в Москве. По его каталогу можно было заказать какие угодно товары, начиная с американских лезвий для безопасной бритвы и кончая японскими спортивными автомобилями. Нужную вещь немедленно доставляли из Хельсинки железнодорожным экспрессом «Толстой», который каждое утро встречали на Ленинградском вокзале возбужденные толпы народа.

Крутящаяся дверь вытолкнула меня в холодную темноту. Температура была, наверное, около нуля. Март в Москве всегда отвратительный. Я заторопился прямиком к театру на Таганской площади, к ближайшему телефону-автомату. На бипер и смотреть не надо, я и без того знал, что вызывает меня Вера Федоренко. Только она знает мой номер. Опустив монетку в прорезь телефона, я набрал номер Петровки. В трубке длинно загудело: четвертый, пятый, шестой гудок.

– Диспетчер семнадцатый слушает. – Из шума огромного зала, куда поступают все телефонные звонки в Главное управление милиции, послышался наконец голос Веры. На такой же огромной электрифицированной карте Москвы зажглась соответствующая лампочка, показывающая место, откуда звонят.

– Это я, Коля. Что там случилось?

– Да многое что. Время сейчас тревожное, не до разговоров.

– Ты вызывала меня, Вера? Сигнал поступил в самый разгар моего выступления на встрече.

– А-а, да. Несколько минут назад сообщили, что у дома на набережной нашли труп.

– У дома на набережной? Кто-то очень важный?

– Понятия не имею. Подожди минутку. Еще откуда-то звонят.

Она переключила телефон, но мой не отсоединила.

Слушая в трубке шорохи на линии, я думал о доме на набережной. Вера не сомневалась, что новость меня изрядно заинтересует. Домом на набережной называли элитарный жилой комплекс на берегу Москва-реки, где проживали многие сотрудники администрации правительства. Сорок три года назад, когда я появился на свет, это был дом и моих родителей.

Проживая в нем в детстве, я пользовался немалыми привилегиями: играл на ухоженном дворе, плавал в зимнем бассейне, обедал в фешенебельном ресторане и ходил в специальную школу № 19 вплоть до постыдных событий весны 1968 года, когда Брежнев бросил на Прагу армаду советских танков, а пробудившаяся совесть моего отца и его опасения, что опять возвращается волна репрессий, обернулись тем, что его, мыслящего человека, профессора политэкономии, объявили врагом государства. За десять лет до пражских событий Хрущев положил начало «оттепели» – опустились немного цензурные рогатки, прекратились репрессии и террор, а Солженицыну разрешили издать «Один день в жизни Ивана Денисовича». Отец искренне всему радовался, воспрянул духом. «Тогда была весна», – частенько вспоминал он те дни, и память о них придавала ему силы еще долгие годы.

– Извини, Коленька, – раздался в трубке голос Веры, отрывая меня от воспоминаний о прошлом.

– Известна причина смерти? Есть какие-нибудь сведения?

– Нет. Больше ничего не знаю.

– И на том спасибо. Дай Бог, чтобы это был какой-нибудь бомж, споткнувшийся о бордюр.

– А не хочешь, что он из аппарата правительства, а его укокошила проститутка по заданию ЦРУ?

– Уверен, это израильская проститутка, а он высокопоставленный член правительства. Мне нужно бежать.

– Подожди. Мне прийти к тебе попозже?

– Конечно же.

– А кофе у тебя есть?

– Кофе? Да в магазинах его уже давно нет.

– Ну ладно. Я принесу немного. Если дело окажется стоящим, будешь тогда писать всю ночь напролет.

Я повесил трубку, удивляясь, где это Вера исхитрится достать кофе, и заспешил на угол площади ловить такси. Всего несколько лет назад в Москве не было такого таксиста, который за пачку «Мальборо» не развернулся бы в обратном направлении, чтобы выскочить из дорожной пробки. И хотя до сих пор я постоянно держу при себе парочку «Мальборо», теперь при сделках главенствуют американские доллары. Таксисты зрят их в кромешной темноте за сотни метров. А около тех, у кого их нет, они даже не притормаживают. О плате за проезд нужно торговаться. Я шагнул с тротуара, зажав в руке рубли, и принялся голосовать. Несколько свободных такси пронеслись мимо без задержки, наконец остановился какой-то частник-калымщик.

– К дому на набережной, – попросил я, наклоняясь к приоткрытому окну.

– Шесть сотен, – пробормотал водитель.

– Три.

– Пять.

– Уж очень много заломил, – проговорил я, забираясь в машину.

– Знаю, но я как раз там только что был. Милиция оцепила все вокруг, так просто не проехать. Придется давать в обход.

Оцепление? Из-за мертвого бомжа? Нет, это не тот случай. Я слегка улыбнулся: может подвезти, если убит кто-то из важных персон, тогда я высоко взлечу. А окажется все впустую, то волноваться и переживать по поводу того, что не устоял от соблазна выпить, тоже не буду. Бутылка-другая водки не очень-то разорят меня.

Москва-река извивается по центру огромного города гигантской ночной рептилией, сверкая в лунном свете обледенелой чешуей. Стоящий между двумя мостами по дороге в Кремль, дом на набережной напоминает неприступную крепость. В тот вечер его серый фасад был залит ярким светом прожекторов с милицейских автомашин, загромоздивших подъездные пути.

Водитель подъехал прямо к деревянному ограждению, около которого стояли милиционеры; изо рта у них вырывался серо-голубой парок, как раз под цвет форменных шинелей.

– Пресса, – громко произнес я, перекрикивая потрескивание портативных раций.

Меня осветил ручным фонариком какой-то сержант. Луч зашарил по моим глазам, затем уперся в грудь, где должна висеть аккредитационная карточка.

– Не вижу пресс-карточки, – усомнился сержант.

– Я свободный журналист.

– Извините, но без карточки не пропускаем.

Только я хотел выразить протест, как в темноте за сержантом полыхнула фотовспышка, на мгновение осветив группу людей в штатской одежде, толпящихся вокруг одной из машин. Вспышка сверкнула еще раз – фотографу явно нравилась моя растерянность.