Я прождал его полчаса на одном из переходных мостиков, аркой выгнувшихся между торговыми линиями.

– Извини, дружище. Только собрался идти, а тут телефон, – объяснил он, но, озадаченный моим заговорщическим видом, понизил голос и быстро спросил:

– Что стряслось?

– Прошлой ночью из моей квартиры увели Веру.

Юрий побледнел. Ему не надо было объяснять, кто такая Вера. Его аккуратно подстриженные усики, острые скулы и глубоко посаженные глаза придавали ему вид шаловливого грызуна, но сейчас он оставался совершенно серьезным. Он уже открыл рот, чтобы ответить, как вдруг в его твердом взгляде промелькнул страх – он что-то увидел у меня за спиной.

Оглянувшись, я заметил Мужчину плотного телосложения. Направлялся он прямо к нам. Узкое длинное пальто. Каменное лицо. Все внешние признаки агента КГБ. Поодиночке они никогда не ходят, предпочитают выслеживать жертвы втроем. Я забегал глазами, отыскивая других. Юрий еле удерживался, чтобы не дать деру, но бежать было поздно – они застукали нас на переходном мостике. Я же прикидывал, как бы поудобнее спрыгнуть вниз. В этот момент человек из КГБ быстро прошел мимо, мельком бросив на нас безразличный взгляд, и буквально расцвел при виде женщины, которая кинулась в его объятия, глупо хихикая, будто школьница.

Юрий с облегчением вздохнул. В этот момент я бы сумел опустошить водочную бутылку прямо из горлышка, на одном дыхании. Конечно, мы слышали о роспуске КГБ, даже своими глазами видели признаки его кончины. Но нас запугивали десятилетиями. На то, чтобы преодолеть страх перед органами, потребуются тоже десятилетия. Некоторое время мы приходили в себя, а затем молча побрели на другой конец мостика.

Наконец Юрий успокоился, вытащил сигарету и вкратце сообщил, что ему стало известно о Воронцове: ему шестьдесят, родился в Жуковке, элитарном поселке под Москвой, изучал экономику в Плехановском институте, затем перешел учиться в престижный институт международных отношений; номенклатурный работник, принадлежит к привилегированной партийной иерархии, работал в советских посольствах в Лондоне, Берлине, Токио и Вашингтоне; в настоящее время контролирует деятельность комитета по управлению государственным имуществом.

– Контролирует? А я-то думал, что Госкомимущество – самостоятельное учреждение.

– Было таким, пока не одолела его коррупция и Министерству внутренних дел не поручили курировать комитет.

– Стало быть, Воронцов как бы контролер?

Юрий кивнул, уточнив:

– Один из таких надсмотрщиков.

– Он чист или замаран?

– Понятия не имею. А что?

Юрий был явно ошеломлен, когда я вкратце рассказал ему об убийстве.

– А ты отдаешь себе отчет в том, что теперь у тебя в руках? – спросил он.

Я кивнул, а он между тем продолжал:

– Это дело угрожает становлению и развитию рыночной экономики. Если начнут уклоняться от выполнения обязательств, то частные капиталовложения в нашу экономику станут быстро сокращаться. Но эта… эта… наша внутренняя коррупция – это тебе не переметнувшийся конгресс США, это не перебежчики, предавшие Ельцина и захватившие в свои руки Белый дом. То, что они свергнут нынешнее правительство, объявят в стране чрезвычайное положение и распустят парламент, – это лишь вопрос времени. Но Ельцин пока еще может поломать все их затеи. Если он этого не сделает, тогда можно сказать «гуд бай» всем нашим начинаниям и распрощаться с получением твердой валюты в том числе. Не будет ни долларов, ни франков, ни фунтов, ни марок. Ничего не будет. – Он остановился на секунду-другую, сам поразившись обрисованной перспективе, а затем, озабочено глядя мне в глаза, сказал: – На твоем месте я бы ко всем этим фактам подходил с особой осторожностью.

Я снова согласно кивнул, но давать обещание воздержался. Дойдя до конца мостика, мы побрели вдоль торговой линии на втором этаже.

– Откуда у тебя такие факты? – спросил он – Из «Новостей»?

Он имел в виду «Московские новости», самую осведомленную газету, сотрудничающую с движением «Гласность», она раньше всех воспользовалась свободой печати, активно поддерживала политические реформы, ее переводили во многих странах, в том числе в Англии, Франции, США, а в Израиле распространяли на русском языке. Так она начинала, но все это ушло в прошлое, после того как газета перешла в боязливые руки других редакторов.

– А ты все еще ее выписываешь? – не ответив, спросил я, хотя знал заранее, что он скажет.

– Нет. Я переключился на «Независимую газету», – ухмыльнулся Юрий, назвав беспартийную аналитическую газету, которая хотела быть похожей на «Нью-Йорк таймс», а стала сильно смахивать на «Нью-Йорк пост».

– О-о, как же так?

– Видишь ли, для меня «Новости» стали степенной респектабельной газетой. Они утратили свою независимость.

– А почему же ты решил, что я черпаю информацию у них?

– Мне кажется, эта газета больше отвечает твоему стилю.

– Степенная газета? Утратившая независимость?

– Тебе лучше знать, Николай. «Новости» отличаются зрелостью мыслей и содержательностью. Ну, а «Независимая» – она тенденциозна и злободневна. Хотя обе газеты по-своему интересны.

– Да, все тащат свои статьи именно в эти газеты. Образовался как бы рынок спроса.

– А где его нет? У «Коммерсанта»? «Аргументов и фактов»? У «Огонька»? – перечислял Юрий популярные либеральные издания.

– У «Правды» нет.

– У «Правды»? – переспросил Юрий, иронически хмыкнув. – Я-то считал, что «Правда» сошла с дистанции.

– Временно. Теперь она возвращается на беговую дорожку как сугубо политическая газета. Разоблачение скандальных происшествий придало бы ей характер поборника попранных прав. Да такой поворот уже сам по себе новость.

– И все же «Правда» – это истрепанная коммунистическая газетенка. Ее номерам место в унитазе.

– А это как раз и создает рынок предложений.

– Вовсе нет. Поэтому-то они и платят гроши.

– Ну, моя информация стоит дорого.

– Да, на тех страницах ее никто всерьез не воспринимает. Тебе лучше знать об этом. Недаром ведь шутили, что «Правда» означает истинную правду.

– Насмешки можно пресечь, лишь опубликовав в конце концов истинную правду. Другого варианта нет. Я намерен предложить им такой шанс.

– Если только ты прав. Если можно доказать существование этой недоказанной пока коррупции. Если ты сумеешь…

– Хватит. У меня насчет этого верные предчувствия, Юра. Очень верные. От этого перевернется вся моя жизнь.

– Или на этом и оборвется.

– А разве есть что-то новое? Мы годами имели дела с головорезами. С громилами Сталина, Хрущева, Брежнева. Они сошли со сцены, а мы все еще здесь.

– Верно говоришь, – задумчиво произнес Юрий. Эскалатор подвез нас к толпе покупателей, суетливо метавшихся из одной очереди в другую. – Но теперь распознать их намного труднее.

– Она так и не возвращалась, – проскрипела бабушка Парфенова, подметая холодный тротуар метлой из березовых прутьев.

– Спасибо, что предупредили. Сколько времени прошло, а я ничего о ней не узнал.

Она угрюмо кивнула, сметая сор со ступенек лестницы.

– Больше никто не приходил сюда? – на всякий случай спросил я.

– Вы имеете в виду тех людей, так ведь?

Я кивнул. Она прекратила орудовать метлой и буркнула, что никого не было. Затем глаза у нее затуманились.

– Вы еще не успели спросить, а я все еще не могу припомнить.

– Что? Что именно?

Она досадливо затрясла головой и ткнула метлой, показывая, чтобы я шел домой.

На этот раз не было запахов духов, кофе, не было никаких неожиданностей. Меня встретила холодная, пустая квартира. Несколько часов я обрабатывал полученную от Юрия информацию, сочиняя небольшой репортаж и пытаясь складно и завлекательно выстроить услышанное. Напечатав, я в нетерпении вытащил из каретки последнюю страничку, но не потому, что закончил работу. Нет, это не конец, а только начало ее. Копирку и копии репортажа я сложил отдельно, а оригинал, закрепив скрепкой, положил в плоский кожаный кейс.