Императрица учредила конференцию, или постоянный совет, собиравшийся во дворце два раза в неделю для суждения о важнейших государственных делах. Одним из усердных посетителей и работников в этом совете был Воронцов, проекты которого, как мы уже имели случай заметить, часто одобрялись Бестужевым. Но все-таки следует сказать правду, что вице-канцлер ничем особенным в своей государственной деятельности не выдавался и в совете по-прежнему доминировал знающий и изворотливый Бестужев. Во всяком случае, за Михаилом Илларионовичем нет перед отечеством особенных заслуг в делах политических, где ему, правда, и трудно было выделиться при Бестужеве. Но внимание историка останавливается на нем, как на деятельном и порядочном работнике, бескорыстном и добром человеке и как на подготовителе своих племянников Александра и Семена Романовичей к будущей их деятельности.

Отношения вице-канцлера к русскому гению Ломоносову способны только усилить наше уважение к бескорыстному и доброму меценату Воронцову: он помогал Ломоносову, ходатайствовал за него и переписывался с ним, относясь с искренним уважением к диковинному помору. Непокладистый и не спускавший даже “сильным мира”, Ломоносов, кажется, искренно уважал Михаила Илларионовича.

Ломоносов, как известно, был на все руки мастер и имел право произнести свой знаменитый и гордый ответ Шувалову. Последний, рассердившись на Ломоносова, сказал ему, что “отставит его от академии”, на что не дававший и вельможам спуску Михаил Васильевич отвечал:

– Нет; разве академию от меня отставят!

Граф Воронцов часто пользовался разнообразными услугами Ломоносова: последний сочинял ему надписи на транспаранты, писал стихи и устраивал иллюминации, хотя и в этом случае сказывалась неладица в денежных делах Михаила Илларионовича. Так, в одном из писем к Ломоносову он просит об устройстве иллюминации по случаю какого-то торжества, но жалуется на денежную “скудость” и потому желает уладить это дело “на 500 рублев”... Памятник на могиле Ломоносова в Александро-Невской лавре воздвигнут его искренним почитателем – Михаилом Илларионовичем Воронцовым.

Кроме переписки с Ломоносовым, Михаил Илларионович вел корреспонденцию и с другими просвещенными русскими людьми, например, Кантемиром. Многие письма Воронцова испещрены цитатами из Вольтера и других писателей. Замечателен факт, что многие из наших властительных вельмож, – даже самые отчаянные реакционеры, – упивались Вольтером и поддерживали оживленные сношения с этим резким разрушителем всяких кастовых привилегий и тонким борцом за свободу и гуманность. Этот факт, конечно, объясняется подражательностью и модою, и сомнительно, чтоб здесь участвовала разумная и ясная оценка со стороны наших тогдашних сановников деятельности великого писателя.

Наряду с важными государственными делами и поручениями Михаилу Илларионовичу приходилось нередко, как и другим крупным лицам, исполнять для государыни смешные комиссии. И этот факт характеризует вообще отношение тогдашних властителей к самым высокопоставленным лицам, как к личным их слугам и исполнителям прихотей. При Анне Иоанновне целый ряд представителей знаменитых фамилий забавлял ее шутовскими выходками, даже кудахтая по-куриному в лукошках в комнате государыни.

При Елизавете нравы были, конечно, мягче, но в деловой корреспонденции Михаила Илларионовича мы встречаем следы довольно странных поручений его повелительницы. В письмах, например, к Михаилу Петровичу Бестужеву (посланнику в Париже, брату канцлера) Воронцов просил “для высочайшего любопытства” немедленно доставить портрет в натуральную величину “славного карла короля польского Станислава”. Но все подобные черты, конечно, были в нравах того далекого прошлого, о котором мы здесь рассказываем.

Из записок княгини Дашковой видно, какое старание прилагал Михаил Илларионович к тому, чтоб дать лучшее воспитание своей единственной дочери вместе с подругою ее детства – известным впоследствии президентом Российской Академии. Обе они обучались у лучших тогдашних учителей разным наукам и знали четыре языка. Вице-канцлер, как мы уже знаем, заботился и о воспитании своих племянников, детей брата Романа, – человека еще не старого, отдавшегося светским удовольствиям и мало обращавшего внимания на свое потомство.

Из сказанного нами обрисовывается портрет первого высокопоставленного Воронцова. Это был добрый, хороший и просвещенный человек с большою душевною “мягкостью”, редкий экземпляр в то жестокое и невежественное время, что не исключало, однако, в нем известной нравственной стойкости в важных вопросах; трудолюбиво и с талантом занимавшийся государственными делами сановник, хотя и не отличавшийся, как его знаменитый современник Бестужев, чрезвычайными дарованиями. Редкий семьянин, гуманный и заботливый в попечениях о родных и знакомых, он и в этом отношении далеко выделялся из круга своих надменных современников. Его бескорыстие было несомненно. Разные современники – князь Щербатов, Манштейн и другие, оставившие нам записки о делах минувшего, не сходясь в оценке дарований Михаила Илларионовича, все единогласно отдают ему справедливость как человеку бескорыстному и чуждому интриг. Вероятно, последнее обстоятельство немало способствовало тому, что он не имел особенных врагов и что ему пришлось удержаться на достаточной высоте при всех позже последовавших на родине событиях. В общем, с этими же симпатичными, но не особенно выразительными чертами смотрит на нас образ Михаила Илларионовича и со страниц воспоминаний о нем его племянников – Александра и Семена Воронцовых, многим обязанных дяде и глубоко уважавших его.

Царствование Елизаветы было прекрасным временем для семьи Воронцовых. Две старшие племянницы Михаила Илларионовича (дочери брата Романа) были почти с детства фрейлинами императрицы, у которой часто собиралась молодежь на обеды и балы. В доме вице-канцлера, нынешнем пажеском корпусе, постоянно почти находились представители всей фамилии Воронцовых, в особенности часто дети Романа Илларионовича. Очень нередко запросто бывала там и императрица, как известно, очень приветливая и простая, когда этому не препятствовали суровые правила придворного этикета.

Но то время было чревато переменами и событиями огромной важности, которые захватывали в свой круговорот всех властных представителей современного общества... При дворе уже давно на смену Разумовскому появился Шувалов. Великая княгиня (впоследствии императрица Екатерина II), будучи 9 лет бездетною, разрешилась от бремени сыном... Это событие, упрочивавшее престолонаследие, необычайно обрадовало Елизавету и было отпраздновано бесконечными пирами и увеселениями, причем на окружающих пролились многие милости государыни... Приближалось уже время опалы Бестужева и возвышения Воронцова, время знаменитых побед русского оружия над Фридрихом Великим. Это время прибавляет несколько новых симпатичных черт к портрету Михаила Илларионовича, и мы теперь перейдем к названной эпохе.

Могущество Бестужева. – Опала Лестока. – Замыслы канцлера. – Ненависть к Фридриху Великому. – Союз с Францией и деятельность Михаила Воронцова. – Разгром Пруссии. – Щедрость на проекты. – Отступление Апраксина. – Опала Бестужева. – Назначение канцлером Воронцова. – Монополии и откупы. – Грех за Воронцовым по этой части. – Юноша Воронцов – послом в Англии. – Смерть Елизаветы. – Память о “доброй фее” у Воронцовых. – Воцарение Петра III. – Советы канцлера племяннику. – Осторожность дипломата. – Добрые отношения к подчиненным

Канцлер Бестужев достиг могущества в середине царствования Елизаветы. В костлявом и худом теле этого человека жила могучая душа, и борьба с ним была чрезвычайно трудна и опасна. Непомерное честолюбие являлось его господствующей страстью, но это честолюбие счастливо сочеталось с достижением результатов, полезных государству. Хитрый старик притом не забывал обид и не стеснялся в достижении своих целей никакими средствами. Мы уже видели, как он ловко удалил препятствовавшего его планам посланника Франции Шетарди. В своей ненависти к Фридриху II он пошел еще дальше и не постеснялся удалить из России принцессу Ангальт-Цербстскую, мать Екатерины II, слишком усердно и бесцеремонно интриговавшую в пользу прусского короля. Наступила очередь и Лестока.