Лудло. Нам нужно то, из-за чего мы бились: чтобы нация была управляема с ее согласия.

Кромвель. Я столько же, сколько всякий другой, стою за этот образ правления. Но где это согласие нации? У пресвитериан, индепендентов или анабаптистов?

Протектор мог бы спросить еще: где самая нация?

Любопытна также в этом отношении его речь о войне с Испанией. Он ежеминутно возвращается к той мысли, что эта война необходима по самой сущности вещей. Он сознает всю важность этой идеи, но у него недостает силы, чтобы хорошо сформулировать ее. И он повторяет ее десятки, сотни раз на тот или другой лад, в той или другой форме. А между тем мысль его очень проста. Он хочет сказать, что можно воевать (как и вообще поступать в жизни) под воздействием иллюзии, общественного самолюбия, вследствие собственного неправильно понятого интереса. “Вы в войне с Испанией, – говорил он. – Мы втянули вас в эту войну по необходимости – оправдательная причина для действий человеческих, стоящая выше всех писаных законов... Испанец – ваш величайший враг, враг естественный и как бы указанный Провидением, потому что он воплощенный папизм... Нет средства ни добиться от Испании удовлетворения, ни защитить себя от нее. Мы требовали от нее для наших купцов только дозволения иметь в кармане Библию и молиться по их вере... но нечего ждать от испанца свободы совести (первая причина естественной и необходимой вражды)... Намерение Испании – захватить в свои руки господство над всем миром; к осуществлению этого намерения она видит в нас, в нашей нации, самые сильные препятствия!.. Если вы заключили мир с государством папистов, вы с ним и в союзе, и не в союзе, потому что мир продолжается только до тех пор, пока папа не сказал: Аминь”...

Но раз человек опирается на необходимость жизни, то он должен и для нее находить высшую санкцию. И здесь она давалась Кромвелю религией. “Он верил, – говорил Карлейль, – что Бог, а не дьявол управляет миром. Он верил, что высшая справедливость должна быть воплощена в жизни и что все идет к этому путем усилий, путем борьбы... Хорошо быть в этой борьбе на стороне Бога, слишком нехорошо – на стороне Вельзевула”... Оттого-то факт и имел в его глазах такое громадное значение. В нем Промысел дает свои указания человеку.

***

Со спокойной совестью буду я излагать теперь дальнейшие события протектората Кромвеля. Читатель может составить себе самостоятельное представление о его деспотизме. Но вот, между прочим, слова Гизо, сказанные как раз по этому поводу:

Теперь факты.

“План Кромвеля, – говорит Маколей, – с самого начала имел значительное сходство с древней английской конституцией, но через несколько лет он счел возможным пойти далее и восстановить почти все части прежней системы под новыми названиями и формами. Титул короля не был возобновлен, но королевские прерогативы были вверены лорду верховному протектору. Государь был назван не величеством, а высочеством. Он не был коронован и помазан в Вестминстерском аббатстве, но был торжественно возведен на престол, препоясан государственным мечом, облачен багряницей и наделен драгоценной Библией в Вестминстерском зале. Его сан не был объявлен наследственным, но ему было дозволено назначить преемника, и никто не мог сомневаться, что он назначит сына”.

Палата общин была необходимой частью государственного устройства. В учреждении этого собрания протектор обнаружил мудрость и политический смысл, которые не были как следует оценены его современниками. Недостатки древней представительной системы, хотя вовсе не такие важные, какими они сделались впоследствии, уже замечались людьми дальновидными. Кромвель преобразовал эту систему на следующих основаниях: маленькие города были лишены привилегий, число же членов за графства было увеличено. Очень немногие города без представительства успели до того времени приобрести важное значение. Из этих городов самыми видными были: Манчестер, Лидс и Галифакс. Представители были даны всем трем. Прибавлено было число членов за столицу. Избирательное право было устроено так, что всякий достаточный человек, владел ли он поземельной собственностью, или нет, мог вотировать за графство, в котором жил. Несколько шотландцев и несколько колонистов-англичан, поселившихся в Ирландии, были приглашены в собрание, долженствовавшее издавать закон для всех частей Британских островов.

В реформах Кромвеля заключается, конечно, зародыш всех последующих преобразований в области избирательного права. Но действовал он более чем осмотрительно: он не только не уничтожил ценза, но даже не уменьшил его. С другой стороны, история выборов во все его парламенты часто возмущала людей, стоящих на точке зрения права. Выборы эти всегда производились под сильным административным давлением, и протектор никогда не стеснялся прибегать к самым экстраординарным мерам, чтобы обезопасить себя от короля или протеста парламента. Так, однажды, например, 102 депутата, хотя и избранные совершенно правильно, не получили доступа в зал заседаний, так как Кромвель не счел их удобными для себя. Он слишком скоро убедился, что, ненавидимый и роялистами, и пресвитерианами, он мог быть в безопасности не иначе, как обладая абсолютной властью. Первая палата общин, какую народ избрал по его приказанию, выразила сомнение в законности его авторитета и была распущена, не успев издать ни одного акта. Вторая признала его протектором и охотно сделала бы королем, но упорно отказывалась признать его новых лордов. Ему не оставалось ничего более как распустить и ее. “Бог, – воскликнул он при расставании, – да будет судьею между мной и вами!”

В тщетных попытках обезопасить свою власть от всяких поползновений, Кромвель настойчиво искал для нее таких опор, которые не исходили бы прямо из его личного величия и гения. Оттого-то так настойчиво уподоблял он себя королю, где только это было возможно; оттого-то задумал он восстановить палату лордов. Это было очень трудное дело. Кромвель застал уже существовавшее дворянство, богатое, весьма уважаемое и настолько популярное между другими классами, насколько какое-нибудь дворянство когда-либо бывало. Если бы он как король Англии повелел пэрам собраться в парламент согласно древнему обычаю государства, многие из них без сомнения повиновались бы призыву. Но этого он не мог сделать. Он только предложил главам знаменитых фамилий занять места в своем новом сенате. Те отказались. С их точки зрения согласие было бы равносильно унижению достоинства, как своего, так и родового. Они тоже спрашивали ежеминутно: “Ваши полномочия, Ваше Высочество? Покажите нам их!” Протектор поэтому был принужден наполнить свою верхнюю палату новыми людьми, успевшими в течение последних смутных времен обратить на себя внимание. Это было наименее удачное из его предприятий, не понравившееся всем партиям. Левеллеры гневались на него за учреждение привилегированного класса. Толпа, питавшая уважение к великим историческим планам, без удержу смеялась над палатой лордов, в которой заседали счастливые башмачники и извозчики, куда были приглашены немногие дворяне и от которой все старинные пэры отворачивались с презрением.

В палате лордов Кромвель, между прочим, хотел найти противовес нижней. Та – как бы она ни избиралась, – очевидно, была непримирима. Чтобы успокоить ее, Кромвелю постоянно приходилось прибегать к самым экстраординарным мерам. Они были ему неприятны, он страдал от них. Не помогут ли лорды? Но – увы – лордов не было : были одни parvenus, возбуждавшие иронию и злобу своими громкими титулами. “Я не хочу, – сказал граф Варвик, – сидеть рядом с сапожником Гьютоном”. Ждали с любопытством, что сделает Артур Гаслерт, которого протектор назначил членом верхней палаты. Он не явился, скрывался несколько дней, а затем неожиданно пришел в палату общин и просил допустить его к присяге. Не решались принять его; сэр Артур упорно настаивал. “Я был избран народом для заседания здесь; я охотно дам присягу; я буду верен особе милорда-протектора. Я не хочу никого убивать”. Он был принят и тотчас же занял место во главе оппозиции.