Свиридова похоронили (опять со слов ТВ) в середине «Новодевичьего кладбища» рядом с Райкиным, Папановым, Пляттом. Не рядом с Булгаковым, Чеховым, Станиславским, Качаловым, Москвиным.

11 января, воскресенье.

Ощущение, что я иду по очень тонкому льду, когда не знаешь, где затрещит и ты окажешься в холодной воде — старость. Полюбил тупо смотреть по телевидению кинокартины. Не интересует ни сюжет, ни мелькание новых предметов, мебели, светильников, машин невиданных марок, новейшего дизайна — тупое мельтешение, мелькание кадров.

Со вчерашнего дня В.С. в Матвеевском.

13 января, вторник. Расписание: работа, подписывал бумаги, беседовал с Дм. Ник. о планах — поручил ему «встречи», потом ездил на телевидение к Шаталову, потом был в особняке МИДа, где состоялся небольшой прием и фуршет, посвященный 200-летию со дня рождения Пушкина. Интересно было лишь прекрасное чтение Э. Марцевичем стихов Пушкина и пение дивной колоратуры Ольги Чесноковой.

Интервью с Шаталовым прошло, как обычно, в темпе, довольно остро, хотя сделают из всего этого что-то свое и наверняка традиционно приспособленческое. Говорили об «Антибукере», лауреате Галковском с его «Бесконечным тупиком» и премиях вообще. Играют ли премии какую-либо роль в писательской судьбе? Я думаю, что для настоящего писателя роль играют только деньги на жизнь, чтобы накормить ближних и продолжать продуцировать без помех тексты и дальше. Не дали Нобелевскую ни Толстому, ни Чехову. А когда дали Шолохову за «Тихий Дон», ни для Шолохова, ни для признания «Тихого Дона» это не имело никакого значения. Когда Галковский отказался от премии «Антибукера», то это наверняка только литературные соображения. Значит, минимум денег есть, а вместо максимума он предпочел литературную славу. Отказ Пастернака от Нобелевской премии тоже лишь рассчитанный, и неплохо рассчитанный, литературный ход. Умер бы Пастернак, любимец всех режимов, от голода? Или с ним что-либо сделали? Отправили бы в лагерь? Исключили бы из Литфонда? Отобрали бы литфондовскую дачу, но осталась бы квартира в Лаврушинском переулке. Высылали Солженицына — ничего, кроме литературной славы и денег, ему это не принесло. Гонорары Солженицына — это одна из составляющих той цены, которую Россия заплатила за перестройку, за разрушение страны и гибель социалистического образа жизни.

На студии, на лестнице, я встретил А. Н. Яковлева. Я, правда, знал, что Шаталов его записывает, и предполагал, что встреча могла бы произойти. Если бы он вошел в комнату и меня ему представили, я бы демонстративно не подал ему руки. Я прошел мимо него по лестнице, не поднимая глаз. Федя, который шел рядом, сказал мне позже, что вроде тот хотел что-то мне сказать. Демон перестройки спускался вниз, я поднимался вверх.

Говорили мельком, кроме прозы «Антибукера», о стихах и книге «Прощание с Нарциссом». Уже позже внес в свою записную книжку и теперь переписываю: «Постмодернизм — это метод, который позволяет большей части интеллигентной и грамотной молодежи, в основном еврейской, мечтающей стать писателями, но не обладающей настоящими способностями и, главное, адреналином, который надо на творчество тратить, создавать произведения, вернее, тексты, почти похожие своей внешней оболочкой на литературу, по крайней мере вследствие огромного количества иллюзий по отношению к настоящей литературе».

14 января, среда.

Жить стало легче. Потому что можно поступать менее осмотрительно. Все как бы уже позади, и нет смысла бояться за основной урожай. Сегодня в Доме литераторов видел, спускаясь по лестнице, как внизу на каталке санитары вывозили какого-то писателя, который или умер, или которому стало плохо. Не такая уж невероятная для меня сегодня ситуация. Уже без особой трагической паники думаешь, что всегда можешь оказаться в этом положении.

Был на вечере московской писательской организации, вернее, на вечере «Московского вестника». Насколько это интересней даже самого увлекательного смотрения телевизора. Неожиданно в выступлениях прозвучал панегирик Литинституту, как удивительному в России месту. Он интересно назвал общежитие — Бутырский хутор. Выступало довольно много писателей. Я еще раз удивился, как интересно пишут эти обрюзгшие, плохо одетые и неопрятные люди, как они талантливы, как глубоки, остроумны. Брагин в стихотворении о президенте: «Он ляжет на рельсы, когда перестанут ходить поезда».

Утром был в общежитии, смотрел, как ремонтируют душ.

Проезжая по Москве, я вдруг заметил, что, кроме храма Христа Спасителя и нескольких новейших зданий банков, все остальные новостройки в Москве — это лишь реставрации, пристройки, надстройки, достройки на старых фундаментах. Все еще живет на хребтине старого, ныне проклинаемого властями государства.

Сегодня убили еще одного помощника депутата от ЛДПР, фамилии не помню, пропустил, даже было неинтересно. Это, как сказало ТВ, одиннадцатое убийство помощника депутата от этой партии. Убитому парню двадцать пять лет. Любопытно: почти всех этих предприимчивых политических деятелей, убивали сидящими в «мерседесах». А вот я в «мерседесе» не езжу.

15 января, четверг.

Ученый совет, где Ю. И. Минералов отстаивал свои права. Удивительный человек, интересный, полноценный ученый — и такой суетливый. Не хочет довериться судьбе.

Приезжало НТВ, взяло у меня интервью о новом гербе, флаге и гимне. Ельцин настаивает на принятии орла и триколора, палата готова проголосовать за старую эмблематику.

По дороге домой заезжал в Дом журналистов, где происходило празднество по случаю вручения газете «Гласность» ордена Октябрьской революции. Я говорил об отношениях правящей партии и оппозиции, об умении вести диалог с инакомыслием. Привел пример с премьерой «Ревизора» в Александринке, когда Николай I первым захлопал, а потом послал сочинителю кольцо с бриллиантом.

Лужков по телевидению согласился с Куликовым в необходимости превентивных бомбардировок, «упреждающем ударе» по отношению к Чечне, и сказал так о Березовском и Чубайсе: «Чубайс — автор правил незаконной приватизации, а Березовский воспользовался этими правилами». Что-то почти дословно.

Вечером после диализа приехала В.С. и устроила почти беспричинный скандал. Я могу без конца разворачивать у себя в уме причудливую ткань наших семейных распрей, но, по сути, это всегда разный взгляд на людей и их долг по отношению к нам. На этот раз все началось с сумки с ее норковым жакетом, которую Федя вроде обещал, а Сережа, которого вроде она просила забрать с ее работы, не сделал этого. Она была больна и сумку оставила. Сережа заболел и сумку не взял. Федя, который работает по 12–14 часов, про сумку забыл. Я во всем оказался виноват. Здесь еще огромное раздражение по поводу моей поездки в Данию. Ей ездить уже нет возможности, но к поездкам она по-прежнему относится, как относились мы все в советское время, как к явлениям приоритетным, выделяющим человека из массы. Я разнервничался, у меня стало плохо с сердцем. Утром, скорее из чувства протеста, я решил в Данию не ездить, отменить командировку, хотя вряд ли я кому-нибудь что-нибудь докажу.

16 января, пятница.

Последний день на работе, твердо решил не ездить в Данию, но неделю отсидеть дома. У меня по меньшей мере 56 рабочих дней отпуска за прошлый год.

Днем заезжали Шувалов и Юра Беляев: с Академией не получается, решили, что организацию президиума, научных коллегий и Приемной коллегии возьмет на себя институт. Беляев во что бы то ни стало хочет где-нибудь получать зарплату за свои заслуги по пробиванию Академии и побаивается, что я начну интересоваться всеми людьми, которые попали в список этой Академии. Волнуется он за Валерия Поволяева, на счету которого десяток скверно написанных книг, а также элевации с Российским Литфондом; в список членов-корреспондентов вставили и жену Юры.

Вечером были «мои коммунисты» — штаб выборной кампании. Мы выпили две бутылки водки и съели огромный торт, который я купил. Были очень интересные сведения по выборам. Конечно, эти выборы выиграл я. Я добился результата без денег, хотя Копкина, которую поддерживал Боровой, истратила, по слухам, 200 тысяч долларов. Морозов — связанный с собственным, личным, огромным и не всегда прямым бизнесом — чуть ли не полтора миллиарда рублей. О Катушенке и говорить не приходится. У этих молодцов была возможность послать каждому избирателю по индивидуальному письму, благо технология была отработана еще при выборах Лужкова. Что касается Катушенка — то косвенно он свою кампанию начал за много месяцев раньше, стоя вместе с мэром у ковша городской благотворительности. Здесь платила и платит мэрия. Оказывается, мэрия пять раз проводила социологические опросы, которые докладывались только своим людям. Очень интересна была и ночь подсчета голосов. Случилось, как мы и предполагали, все, что и «планировалось»: сначала поломка компьютеров на избирательных участках, потом они заработали в одну сторону, на выдачу информации, потом — отключилась вся компьютерная сеть. Чем точнее и механизированнее счетные инструменты, чем дальше все от человеческого глаза, тем легче все сфальсифицировать. Чтобы закончить с этой темой, надо сказать, что в двух из трех избирательных участков, где избиратели почти недоступны для индивидуальной пропаганды и должны делать выбор на основании самых элементарных документов, без давления и без подарков — комплектов постельного белья: в СИЗО, в тюрьме и больнице — победил я. Как положительный результат можно рассматривать и то, что не прошел никто из знаменитых «демороссов»: ни Новодворская, ни Боровой. При выборах в прошлую Думу места распределялись так: «демороссы» — 31 % (ныне их только 7 %), «Яблоко» — 3 %, НДР — 1 %. И все же какое невероятное раздолбайство творится у коммунистов! Надеясь на меня как на одного из надежных кандидатов, они тем не менее послали меня в округ, где поражение любого кандидата было заведомо очевидно, кроме одного, много и давно дающего. А этот номер, когда Подберезкин выдвинул себя в последний момент в Центральном округе? Теперь ясно, почему он не отдал этот округ мне, когда я у него, при распределении, этот округ просил. Почему мне не отдали округ, где я живу? При всем желании победы блоку были и свои личные маленькие расчеты.