По словам самых умеренных из русских, проживавших в Вене, вряд ли потребуется прибегнуть к крайним мерам, к “азиатскому средству”,[16] так как их правительство само собой вступит в свою естественную колею. Императору Александру, говорили они, опротивел французский союз; глаза его открылись, и достаточно самого легкого усилия, чтобы снова и уже окончательно привлечь его на сторону правого дела. Многие факты как будто оправдывали эти предсказания: так, в салонах Вены члены русского посольства, не двинув бровью, без всяких возражений, выслушивали самые резкие выходки против Франции. После свидания в Эрфурте граф Толстой, бывший посланник в Париже, отправляясь в Дунайскую армию, ехал через Вену. В Вене, где антифранцузские чувства были хорошо известны, он был блестяще принят и сделался на некоторое время героем дня. С непоколебимой уверенностью он ручался за благосклонность своего правительства, и его слова, озаренные блеском его ранга, его недавним положением, его известными связями с интимным кружком царя, имели характер почти официальный.[17] Группируя эти многочисленные симптомы, сопоставляя их с эпизодами, которые имели место во время и после свидания в Эрфурте, австрийский кабинет чем дальше, тем больше отказывался отнестись серьезно к франко-русскому союзу. Он видел в нем только бессильное пугало, призрак, который исчезнет при первом же прикосновении. Мало того, существующее положение казалось венскому кабинету настолько благоприятным, что он намеревался вступить с Александром в непосредственные объяснения. Один из наиболее видных представителей австрийской аристократии, князь Карл Шварценберг, только что получил назначение отправиться в качестве посланника в Петербург, где у императора Франца в продолжение нескольких месяцев был только поверенный в делах. Князь готовился к отъезду. Его миссии предсказывали большой успех и надеялись, что его мощное красноречие рассеет последние колебания Александра и довершит уже далеко подвинувшийся в нем поворот к прежнему. По мнению Наполеона, чтобы прекратить эти происки и сразу же отнять у Австрии всякую надежду, достаточно было, чтобы Александр, если он действительно хотел сдержать свои обязательства, высказался во всеуслышание определенно, тоном, не допускающим никаких возражений и никаких разговоров, чтобы его энергичное, не допускающее неправильных толкований слово заставило замолчать австрийцев и русских, – всех, кто осмеливался предвидеть его вероломство; чтобы он, немедля же, объявил, что только он может распоряжаться в России, что он готов властно вмешаться в дела Европы, что он подавит попытки нарушить мир на континенте и не оставит их безнаказанными. Итак, Наполеон возвращался к идее, которую тщетно пытался осуществить в Эрфурте; заставить Александра обратиться с угрозой к Австрии. Теперь, для того, чтобы убедить царя, он располагал более многочисленными и более сильными доводами, которые обстоятельства предоставили в его распоряжение. Во время свидания Австрия не обнаружила еще бесспорными признаками своего желания воевать; можно было вполне законно сомневаться относительно ее планов. Но то, что происходило в Вене после Эрфурта непрерывные военные приготовления, тон, принятый обществом, кабинетом, одним словом, все – не доказывало ли это очередности твердого и заранее обдуманного намерения вести войну? Текущие события доставили Наполеону доводы против сомнений Александра, и при условии, что царь был искренен, трудно было допустить, чтобы он и в настоящее время отказался от действий, пользу которых он еще недавно оспаривал.

Важно было, чтобы Россия оказала нам эту услугу как можно скорее, прежде чем Австрия вступит на путь, с которого нет возврата. Необходимо было, чтобы теперь же оба союзника условились, какие требования предъявить ей и как придать им надлежащий вес. Одною из причин, которые ускорили возвращение Наполеона во Францию, и было желание приступить к переговорам по этому поводу и придать им более быстрый темп. Он спешит из Вальядолида в Париж главным образом для того, чтобы застать в Париже Румянцева. Между тем русский министр, окончательно убедившись в бесплодности попыток сговориться с Англией, объявил о своем отъезде. Он говорит, что крайне важные обязанности призывают его в Россию. До его отъезда Наполеон хочет повидать его, поговорить с ним, убедить его в необходимости действовать в Вене решительно и безотлагательно.[18]

Еще до отъезда из Испании, Наполеон обращается непосредственно к царю. Он отправляет из Вальядолида одного из своих ординарцев, Понтона, приказывая чтобы он, как можно скорее, ехал в Петербург. Ему поручается письмо к императору Александру, в котором Наполеон напоминает о себе своему союзнику и посылает ему свой пожелания на новый год. Другое письмо дается ему же для герцога Виченцы.[19]

В этом последнем, которое есть не что иное, как наскоро написанная инструкция, Наполеон предписывает своему посланнику, чтобы он дал почувствовать Александру необходимость неотложного совместного дипломатического воздействия, и намечает его план. Следует, говорится в ней, чтобы петербургский кабинет вместе с Коленкуром составили представление Австрии по поводу ее действий. Нота должна быть изложена в решительных выражениях, в ней должно быть предъявлено Австрии требование прекратить вооружение и перейти на мирное положение. Представители обоих государств в Вене, посланник Франции и русский поверенный в делах, должны предъявить ее вместе, в форме тождественных нот. Сверх того, они должны получить предписание: если они признают ответ, который им будет дан, неудовлетворительным, покинуть немедленно Вену, по собственному почину, в одно и то же время, не дожидаясь дальнейших приказаний. По мнению императора, этот одновременный отъезд, за которым должны последовать, если к тому будет повод, более внушительные меры, может заставить Австрию одуматься и внушить ей спасительный страх.[20]

Уже заранее Наполеон доводит до всеобщего сведения, что он уверен в России, что русский двор идет за ним, что он смотрит на положение его глазами и присоединится ко всем его действиям. В каждом из писем, которые он диктует для своих братьев, для зятя, для немецких государей, он приобщает Александра к мнениям, которые сам высказывает, и заставляет его скреплять свою свирепую, едкую критику на австрийский дом. Он уведомляет Евгения: “Известия, которые я получаю со всех сторон, ясно говорят мне, что Австрия готовится к войне. Не только я, но и Россия возмущена тем, что она так чрезмерно храбрится”. Жерому: “Если австрийский император сделает хоть малейшее враждебное движение, он перестанет царствовать, – вот что вполне ясно. Что же касается России, то никогда еще мы не были в лучших отношениях”. Саксонскому королю он пишет: “Прошу сказать мне, что думает Ваше Величество об этом безумии венского двора. Россия возмущена его поведением и не может его понять”. Обращаясь к вюртембергскому королю, он говорит и от своего имени, и от имени царя. “Мы никак не можем понять, говорит он, что за дух заблуждения овладел австрийским двором”.[21] Наполеон распространяет по всему свету слухи о своих в высшей степени дружеских отношениях с Россией, надеясь, что они, подобно эху, отзовутся в Вене и запугают ее. С дерзкой самоуверенностью поднимается он на противника и хочет застращать его предполагаемыми намерениями Александра; еще не зная их, он предсказывает их и оглашает.

Итак, сдержать и запугать Австрию, пользуясь для этого Россией, – такова по-прежнему его преобладающая мысль. К этой цели сводятся все его усилия, и, поистине, вовсе не плохой сюжет для исследования представляет то, что в деле предупредительной политики он на шестьдесят лет определил самого грозного врага, какого только встречала пред собой Франция в течение девятнадцатого века, и наметил ему путь. Накануне нашего разгрома в 1870 году министр, создавший величие Пруссии, готовясь к войне с нами, боялся, как бы плохо примиренная Австрия, сохраняя в сердце горечь недавнего поражения и памятуя суровое с ней обращение, не поднялась против Пруссии и не поставила ее между двух огней. Он сразу же понял, что Россия, в силу ее географического положения, ее массы, ее внушительного внешнего престижа, лучше всякого другого государства могла оказать в Вене парализующее действие. Создав пред ее глазами мираж Востока, обольстив ее выгодами, скорее кажущимися, чем действительными, он добился того, что она вынудила Австрию к бездействию, наложив запрещение на ее воинственный порыв. Это была буквально та же самая роль, какую Наполеон, пользуясь теми же приемами, пытался навязать царю во время свидания в Эрфурте и которую он ему снова предложил в январе 1809 г. Судя по тому, как отзовется Александр на его призыв, возобновленный при наступлении более трудных и более тяжелых обстоятельств, он и решит вопрос о дальнейших к нему отношениях.