4. Потому мы, сподобившиеся этой печати, вкусившие этой жертвы, участвующее в безсмертной трапезе, будем сохранять свое благородство и честь, так как отпадение не безопасно. И те, которые еще не удостоились этого, пусть не будут самонадеянны, так как кто грешит с тем, чтобы принять святое крещение при последнем издыхании, тот часто не получает его. Поверьте мне: не для возбуждения в вас страха я скажу то, что намереваюсь сказать. Я знаю многих, с которыми это случилось, которые много грешили в ожидании просвещения (крещением); но в день кончины отошли, не приняв его. Бог дал крещение для того, чтобы разрушать грехи, а не для того, чтобы умножать грехи. Если же кто будет пользоваться им для того, чтобы свободнее предаваться большим грехам, то такой виновен в безпечности. Такой, если бы не было крещения, жил бы воздержнее, не ожидая отпущения (грехов). Видишь ли, как на нас исполняются слова: "И не делать ли нам зло, чтобы вышло добро" (Рим. 3:8)? Потому, увещеваю вас, которые ещё не приняли таинства: бодрствуйте; пусть не приступает никто из вас к добродетели, как наёмник, как неблагодарный, как к чему-либо тяжкому и невыносимому; напротив будем приступать к ней с усердием и радостью. Если бы не была обещана награда, то неужели не следовало бы быть добродетельным? Но будем добродетельными по крайней мере из-за награды. Не стыдно ли, не крайне ли безсовстно говорить: если не дашь мне награды, то я и не буду целомудренным? Могу сказать на это вот что: хотя бы ты и сохранял целомудрие, ты никогда не будешь целомудренным, если делаешь это из-за награды; ты ведь нисколько не ценишь добродетели, если не любишь её за неё саму. Впрочем, Бог, по великой нашей немощи, благоволит побуждать нас к ней по крайней мере наградою; но мы и при этом не делаемся добродетельными. Положим, если хотите, что какой-нибудь человек, совершивший множество грехов, отходит, сподобившись крещения, хотя это, я думаю, бывает не часто: как, скажи мне, он отойдёт туда? Он не будет осужден за дела свои, но не будет иметь и дерзновения, - и справедливо. В самом деле, если он, проживши сто лет, не сделает ни одного доброго дела, но только то, что не грешил, или даже и не это, но только то, что спасся одною благодатью, а других увидит увенчанными, прославленными и превознесенными, то, скажи мне, может ли он не унывать, хотя и не впадёт в геенну? Объясню это примером. Представим двух воинов; пусть один из них ворует, обижает, захватывает чужое; а другой пусть не делает ничего такого, но ведёт себя хорошо, оказывает много доблестей, на войне одерживает победы, обагряя руку свою кровью; после, с течением времени, пусть он из того звания, в каком был вместе с вором, будет возведён на царский престол и облечётся в порфиру, а вор пусть останется там же, где и был, но только по милости царской будет свободен от наказания за свои проступки, поставлен на последнем месте и подчинён власти царя: не будет ли этот последний, скажи мне, чувствовать скорби, видя, что тот, который был равен ему, достиг самой высоты почестей, прославился и управляет вселенной, а он остаётся в низком состоянии, и самое избавление от наказания получил не с честью, но по одной милости и человеколюбию царя? Царь простил его и освободил от осуждения, но он сам со стыдом будет вести жизнь. И другие не будут удивляться ему, потому что, при таких милостях, мы удивляемся не получившим дары, но подающим их, и чем выше эти дары, тем стыднее получающим их, если они были виновны в великих грехах. Какими глазами будет, он смотреть на тех, которые находятся в царских чертогах, показывают множество своих ран и подвигов, тогда как он сам не имеет показать ничего, но и самое избавление получил единственно по человеколюбию Божию? Как если бы какой-нибудь человекоубийца, вор, или прелюбодей, ведомый на казнь, был освобождён от неё по чьей-нибудь просьбе и получил приказание явиться в преддверие царских чертогов, то он не в состоянии был бы смотреть ни на кого, хотя и освобождён от наказания, - так точно и он.

5. Впрочем, когда говорится о царствии, не подумайте, что все удостоятся одного и того же. Если здесь в царских чертогах бывают и епархи, и приближенные царя, и еще низшие сановники, и занимающие место так называемых десятских (δεκανών), хотя великое различие между епархом и десятским, то тем более будет так в горних царских обителях. Говорю это не от себя; но Павел полагает там еще большее различие. Какое различие, говорит он, солнца от луны и звёзд и малейшей из звёзд, такое же будет и в царствии небесном; и для всякого очевидно, что различие между солнцем и малейшею звёздою гораздо большее, нежели между так называемым десятским и епархом. Солнце вдруг освещает всю вселенную и делает её светлою, закрывает луну и звёзды; а звезда часто бывает невидима, даже и во мрак; есть много звёзд, которых мы не видим. Итак, когда мы увидим других, сделавшихся солнцами, а сами займём место малейших звёзд, которые даже невидимы, то какое нам будет утешение? Нет, увещеваю вас, не будем так безпечны, не будем так ленивы, не станем небрежно принимать подаваемое от Бога спасение, но будем делать из него куплю и умножать его. Хотя бы иной был только оглашенным, но он знает Христа, знает веру, слушает слово Божие, не далек от боговедения, понимает волю Владыки своего; почему же он медлит, для чего выжидает и откладывает?

Нет ничего лучше добродетельной жизни, и здесь и там, и у просвещенных и у оглашенных. И что, скажи мне, нам предписано трудного? Имей жену, говорит заповедь, и будь воздержан. Неужели, скажи мне, это трудно? И как (может быть это трудным), когда многие и без жены бывают воздержными, не только христиане, но и язычники? Что язычник совершает из тщеславия, того неужели ты не совершишь из страха Божия? "Из имения твоего", - говорит (Писание), - "подавай милостыню" (Тов. 4:7). Неужели это трудно? Но и здесь осудят нас язычники, расточавшие всё своё имение из одного тщеславия. Не сквернословь. Неужели это трудно? Но если бы и не было повелено, не следовало, ли бы нам самим сделать это, чтобы не показаться безчестными? Напротив сквернословие трудно, как видно из того, что человек стыдится в душе и краснеет, когда случится ему сказать что-нибудь подобное, и даже не решится сказать, если не будет в пьяном виде. Почему, сидя на торжище, ты не делаешь этого, хотя бы и делал у себя дома? Не ради ли присутствующих? Почему не вдруг сделаешь это и при жене своей? Не потому ли, чтобы не оскорбить её? Так, чтобы не оскорбить жены своей, ты не делаешь, этого; оскорбляя же Бога, не стыдишься? А Он вездесущ и слышит всё. "И не упивайтесь вином", - сказано (Еф. 5:18), - и хорошо (сказано), потому что само по себе пьянство разве не наказание? Не сказал: изнуряй тело, но что? "Не упивайтесь", т.е. не давай ему воли так, чтобы оно свергло с себя власть души. Как, неужели не нужно заботиться о теле? Нет, не это говорю я, но - не угождай его похотям. Так и Павел повелевает, когда говорит: "и попечения о плоти не превращайте в похоти" (Рим. 13:14). Не похищай чужого, сказано, не будь любостяжателен, не клянись. Каких трудов требует и это, каких подвигов? Не злословь, сказано, не клевещи. Трудно, ли это? А противное действительно трудно, потому что, когда ты скажешь о ком что-нибудь худое, то тотчас подвергаешься опасности и сомнению: не слышал ли тот, о котором ты сказал, хотя бы он был человек важный, хотя бы неважный; если он человек важный, то ты тотчас на самом деле испытаешь опасность; а если неважный, то он отплатит тебе тем же, и даже гораздо большим; он наскажет о тебе еще более худого. Нет, - ничего трудного, ничего тяжкого нам не заповедано, если только мы захотим; а если не захотим, то и самое легкое покажется нам трудным. Что легче еды? Но многие, по крайней изнеженности, тяготятся и этим. Я слышу, как многие говорят, что и еда составляете труд. Нет никакого труда во всём вышесказанном, если только, захочешь; в желании заключается всё, после высшей благодати. Будем же желать доброго, чтобы нам сподобиться и вечных благ, благодатью и человеколюбием (Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу со Святым Духом, слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь).