Вот каковы дары святых; вот что даруют стопы святых, вернее же сказать, даже гораздо больше того. И если бы не слишком пространна была моя речь, я перечислил бы много таких даров. Но как в том случае, когда их почитают, они приносят такие дары, так наоборот, когда относятся к ним с пренебрежением, они навлекают казнь и огнь неукротимый. Но то, скажешь, был Петр, то был Илия. Что ты говоришь, скажи мне? Пусть то были Петр и Илия: но разве они имели не ту же самую природу? Разве они не тем же путем, как и мы, явились в жизнь? Разве не одной и той же питались пищей? Разве не одними и теми же пользовались условиями? Разве некоторые из них не имели даже жен и детей? Разве иные не занимались житейскими ремеслами, а другие не дошли даже до самой глубины порока? Ты скажешь, что они получили великую благодать? Но если бы нам повелевалось воскрешать мертвых, отверзать очи слепым, очищать прокаженных, исцелять хромых, изгонять демонов и врачевать другие подобного рода недуги, то такое оправдание с нашей стороны еще было бы уместно; если же вопрос идет теперь о надлежащем образе жизни, о проявлении послушания и удалении от пороков, то какое отношение к этому может иметь такое оправдание? Ведь и Христос дает награды не тем, кто просто лишь творил чудеса, - а тем, кто исполнил Его повеления. "Приидите", - говорит, - "благословенные Отца Моего, наследуйте Царство, уготованное вам от создания мира", не за то, что вы совершали чудеса, а за то, что "алкал Я, и вы дали Мне есть; жаждал, и вы напоили Меня; был странником, и вы приняли Меня" (Мф. 25:34, 35). Если бы, следовательно, благодать ныне и упразднила чудеса, это нисколько не может повредить нам, но, с другой стороны, не может и оправдать нас, когда мы будем давать отчет в своих делах. Жизнь правая и без чудес получит венцы; а жизнь преступная и с чудесами не сможет избежать наказания. Итак, будем стараться о приобретении таких добродетелей, которые вместе с нашим собственным спасением могли бы приносить пользу и ближним. Такова милостыня. Отсюда получают свою силу и молитва, и пост, и всякая другая добродетель. Если, например, ты постишься, то без милостыни это даже и в пост не вменяется, а оказывается настолько же хуже пресыщения и пьянства, насколько жестокость составляете более тяжкий порок, чем роскошь. Да что говорю я - пост? Хотя бы ты сохранял целомудрие, хотя бы пребывал девственником, ты останешься вне брачного чертога, если не имеешь милостыни. Между тем что может равняться с девством, которое даже и в новом завете не сделано обязательным законом ввиду его особенной высоты? Если же девственники извергаются вон, когда не имеют в надлежащем обилии милостыни, то кто же может получить прощение без нее? Никто, поистине никто; неимеющий ее должен непременно погибнуть. Если в житейских делах. никто не живет только сам для себя, а все - и ремесленник, и воин, и земледелец, и купец - все трудятся на общую пользу и благо ближнего, то гораздо более должно делать то же в делах духовных; в этом ведь и состоит главным образом жизнь; а кто живет только для себя одного, всех же других презирает, тот напрасно и существует, и даже не человек он, и не нашего рода. Итак, кто хочет стать богатым, пусть станет бедным, чтобы сделаться богатым; пусть тратит, чтобы получить; пусть расточает, чтобы собрать. Если это кажется странным и невероятным, то посмотри на сеющего и размысли, что и он не может иначе собрать большего, если не посеет того, что имеет, и не расточит готового запаса. Почему, в самом деле, ты не подаешь нуждающимся? Скажешь: у меня куча детей, и я желаю оставить их богатыми. Так зачем же ты делаешь их бедными? Если ты оставишь все им, то вверишь все свое богатство опять ненадежному хранилищу; если же оставишь им в качестве сонаследника и защитника Бога, то оставишь несметное сокровище. Если, следовательно, ты хочешь оставить детям большое богатство, то оставь попечение Божие. Тот, кто без всякой заслуги с твоей стороны и дал душу, и создал тело, и даровал жизнь, когда увидит проявленную тобою такую щедрость, как не отверзет им всякого богатства? Если Илия, напитанный небольшим количеством муки, когда увидел, что вдовица предпочла его своим детям, сделал ее жилище гумном и точилом, то подумай, какие щедроты обнаружит Владыка Илии? Если хочешь оставить детей богатыми, оставь им должником Бога. Если они получат деньги, то не будут даже и знать, куда их деть; а если ты сам наперед дашь их в заем Богу, то сокровище останется уже вне всякой опасности, и возвращение последует с большою скоростью. Бог бывает благодарен нам, и когда должен нам, и когда уплачивает, и благосклоннее взирает на своих заимодавцев, нежели на тех, кто ничего не дал Ему взаймы; и кому особенно много должен, тех особенно и любит. Если, следовательно, желаешь иметь Его другом, сделай Его должником. Подлинно, не так радуется заимодавец, имея должников, как веселится Бог, имея заимодавцев; и кому Он ничего не должен, от тех и удаляется, а кому должен, к тем и приближается. Итак, зачем ты отдаешь деньги на хранение людям? Пред тобою стоит Христос, готовый принять и сохранить, и не только сохранить, но и умножить, и воздать тебе с великою лихвою. Из Его руки никто не похищает. И Он не только сохраняет их, но за это самое освобождает тебя и от всех опасностей. У людей бывает так, что принявшие клады считают, что делают нам одолжение, сохраняя взятое у нас; у Христа же наоборот: когда Он принимает их от тебя, то признает, что Он не оказал благодеяния, а сам получил. При том, принявши деньги на хранение, требует за это у тебя платы, тогда как Христос дает тебе за это даже награду. Для того Бог и велел тебе давать деньги другому, чтобы ты сам владел ими, потому что пока ты один только будешь иметь их, и сам не будешь владеть ими, а когда дашь другому, тогда и сам получишь. Подобно тому, как кто-нибудь дал бы деньги маленькому ребенку, чтобы он крепко держал их в руках, или даже слуге приказал крепко сторожить, чтобы желающему нельзя было похитить, так точно делает и Бог: дай их, говорит, нуждающемуся, чтобы кто-нибудь не похитил их у тебя, как, например, клеветник, или диавол, или вор, или напоследок смерть. Пока ты сам владеешь ими, ты владеешь ненадежно; а если дашь их Мне в лице бедных, то Я тщательно сохраню их тебе во всей целости. Я беру не заем, чтобы лишить тебя их, а чтобы умножить и тщательнее сохранить, чтобы сберечь их тебе на то время, когда никто не даст уже в долг, никто не пожалеет. Зачем ты, богатый, напрасно трудишься прятать в своих кладовых достояние бедных? Что ты негодуешь, когда они просят у тебя, как будто ты тратишь свою собственность? Они желают принадлежащего Отцу, а не твоего; желают того, что вверено тебе ради них, а не родившегося вместе с тобой. Отдай то, что ты получил, и стяжи прибыль из пользования; довольно для тебя, что ты поставлен давать, не получать. Зачем ты предаешь сокровище земле? Дай, говорит, в Мою руку. Ужели Владыка земли кажется тебе менее достойным доверия, чем земля? Я, скажешь, дал. Но не следует никогда переставать делать это; только тогда ты оправдаешься, когда ничего не будешь иметь, когда ничем не будешь владеть; а пока ты что-нибудь имеешь, то хотя бы ты дал тысячам людей, а остаются еще другие алчущие, нет тебе никакого оправдания. Итак, ни богатый пусть не величается тем, что много дает, ни бедный пусть не унывает, как будто мало давая, потому что последний часто дает больше первого. Многое и малое определяется не мерой подаяния, а размером имущества подающих. Кормя прихлебателей и льстецов, ты так радуешься, как будто расточаешь какие источники; а если увидишь бедняка, тотчас на тебя нападает страх бедности. Давай нуждающемуся, и не давай плясуну, чтобы вместе с твоими деньгами тебе не погубить и его душу, потому что ты являешься виновником его погибели через неуместную твою щедрость. Ведь если бы плясуны знали, что их занятие будет для них безвыгодно, они давно бы уже перестали заниматься этим. Слепой, которому оказано сострадание, может руководить в царство небесное; тот, который натыкается на стены и падает в ямы, делается путеводителем восхождения на небо. Когда ты делаешь не на показ людям, то хотя бы весь мир знал о твоих делах, никто не знает, потому что ты делал не с таким намерением. Не просто сказал Христос: не делайте пред людьми, но присовокупил: "с тем, чтобы они видели вас" (Мф. 6:1). О, сколь велико достоинство бедности! Она является личиной Бога; в бедности скрывается Бог; бедняк протягивает руку, а принимает Бог. Когда случится с тобою какое-нибудь горе, подай скорее милостыню; возблагодари за то, что оно случилось, и ты увидишь, какая найдет на тебя радость. Духовная прибыль, хотя бы и небольшая, столь велика, что покрывает всякую материальную потерю. А если не верите, испытайте, и увидите славу Божию. Но, о, легкомыслие, о, неблагодарность! Все время живем мы во грехах и пороках, а если когда-нибудь и сделаем маленькое доброе дело, то, как неблагодарные рабы, с торгашескою мелочностью исследуем и справляемся о воздаянии, есть ли какая-нибудь награда за это дело. Между тем награда бывает больше, если ты делаешь не руководясь надеждой на награды: нужно, ведь, все делать ради Христа, а не ради надежды на награду. В самом деле, если Бог, сотворивший нас вначале, без всякого с нашей стороны доброго дела, тотчас же даровал нам столько благ, то чего не дарует Он потерпевшим за Него и понесшим столько трудов и подвигов? Тогда как мы ради себя же самих с трудом решаемся пожертвовать даже ничтожным количеством золота, Он предал за нас даже Своего Сына. Ради дружбы с людьми мы часто бываем готовы даже подвергаться опасностям, а ради человеколюбия Божия не жертвуем даже и деньгами? И как не постыдно, что Христос и душу предал за нас, и драгоценную кровь пролил ради нас, которые не были ни преданы Ему, ни праведны, а мы ради Него не проливаем даже и денег, и равнодушно смотрим на нагого и странника, который умер за нас? И кто избавит нас от будущего наказания? Если бы не Бог, а мы сами наказывали себя, то не произнесли ли бы мы обвинительного приговора над собою? Не осудили ли бы себя на гееенский огонь, оставляя томиться голодом Того, кто положил за нас душу свою? Да что говорить о деньгах? Если бы мы имели тысячи душ, не надлежало ли бы все их отдать за Него? Если бы кого-нибудь из нас вели на смерть, а затем предложено было, отдав все свое имущество, освободиться, то мы почли бы это счастием; между тем, когда мы ведемся в геенну, и можно, хотя бы отдав половину, освободиться, мы предпочитаем подвергнуться наказанию и безрассудно сохранить свое имущество, чтобы погубить свои блага? Но какое мы будем иметь оправдание, какое извинение, лишая себя и здешних, и тамошних благ, когда есть возможность безопасно воспользоваться и теми и другими? Если иные за мирское достоинство часто отдают все свои средства, за достоинство, которое должно остаться здесь, да и здесь даже не удерживается долгое время, - так как многие еще задолго до смерти лишаются связанной с этим достоинством власти, а другие из-за нее часто лишаются даже и самой жизни, и, тем не менее, зная это, делают ради нее все, - итак, если из-за этой власти столько делают, то что может быть несчастнее нас, когда ради достоинства вечно пребывающего и неотъемлемого мы не жертвуем даже и малым, и не даем того, что немного спустя должны невольно оставить здесь? Какое же безумие, когда можно добровольно отдать и взять с собою то, чего мы невольно будем лишены, не желать этого? На слуг, на мулов и лошадей мы надеваем золотые ожерелья, а на Владыку, когда Он ходит нагим, проводит ночи под открытым небом и протягивает руку за подаянием, не обращаем никакого внимания, а часто даже смотрим суровым взглядом. Что может быть хуже такого безумия? В самом деле, когда Бог посылает к нам бедных, повелевая дать им из принадлежащего Ему, а мы мало того, что не даем, еще и с надругательством прогоняем их, то подумай, каких громов, каких молний достоин наш поступок? Если бы твой слуга, которому ты приказал пойти к другому слуге, имеющему твои деньги, и взять у него, не только возвратился с пустыми руками, но и подвергшись оскорблению; то чего бы ты не сделал оскорбившему? Какому не подверг бы его наказанию, как бы уже сам получивший оскорбление? Если же так бывает у людей, то насколько же более у Того, кто есть Владыка и людей, и всех тварей? Если ты не хочешь ничего дать просящему бедняку, то для чего еще поражаешь его душу укоризнами? Разве он подошел бы к тебе, если бы ожидал услышать их? Но он, скажешь, нахален, и пристает с криком. Что ты говоришь? Как часто бывает, что, когда стол уже готов, ты, позвав прислуживающего раба, если тот замешкается, из себя выходишь из-за маленькой только задержки, хотя отлично знаешь, что если и не тотчас, то немного спустя ты получишь удовольствие; и однако себя самого, когда ты приходишь в ярость из-за пустяка, ты не называешь безстыдным, а бедняка, который боится и трепещет из-за более важного (потому что весь страх у него не о замедлении, а о голоде), называешь наглым и безстыдным? Разве же это не крайнее безстыдство? Если ты, видя какую-нибудь ничтожную каплю, упавшую с потолка, зовешь и слуг, и мастеров, и шумишь на весь дом, то как же ты равнодушно смотришь на бедняка в лохмотьях, лежащего на соломе, в грязи, и терпящего всякий холод? Какой зверь не смягчился бы, видя такое бедственное положение? Кто так жесток и безчеловечен, чтобы не стать от этого кротким и сострадательным? Между тем есть люди, которые дошли до такой жестокости, что не только не жалеют, не плачут и не облегчают несчастий, а часто даже оскорбляют бедняков и говорят, что они терпят это заслуженно. Почему, скажи мне, они заслуживают этого? Потому ли, что они хотят питаться, а не голодать? Нет, говоришь, а потому, что они предаются праздности. А ты не ленишься, предаваясь удовольствиям? Не занимаешься часто делом, худшим всякого бездействия, грабя и притесняя других, предаваясь любостяжанию? Лучше было бы, если бы и ты предавался такой праздности, потому что так предаваться праздности гораздо лучше, чем заниматься любостяжанием и грабить. Итак, когда ты увидишь нищего и скажешь: изумляюсь, что юноша, и такой здоровый, ничего не имея, хочет питаться, оставаясь без дела,- скажи эти самые слова самому себе или, еще лучше, позволь нищему смело сказать их тебе: изумляюсь, что ты, будучи здоров, предаешься лености и не делаешь ничего из того, что повелел Бог. Ты порицаешь его за праздность, а он тебя еще и за дурные дела, за то, что ты грабишь, лихоимствуешь и разрушаешь домы других. Но он большей частью лжет и обманывает? Но и за это он достоин сожаления, что впал в такую нужду, что даже и такого дела не стыдится. Между тем мы не только не жалеем его, а говорим еще вдобавок такие жестокие слова: не получил ли он и раз, и два? Что же? Разве не нужно уже опять питаться, если однажды напитался? Почему ты и своему собственному чреву не ставишь тех же законов и не говоришь ему: ты наполнилось вчера, сегодня не взыщи? Напротив, последнее ты переполняешь сверх меры, а тому отказываешь, когда он просит надлежащего. И как же ты сам, когда молишься, хочешь быть услышанным? Кто презирает находящегося в скорбях и не дает ему из собственных средств, как может желать получить что-либо из благ, не принадлежащих ему? Разве не достойно порицания то, что питая тунеядцев и льстецов, мы не считаем этого убытком, а если увидим подходящего бедняка, изнуряемого голодом и холодом, то не только презираем его, но и тотчас же набрасываемся с укорами? Почему, говорят, он не трудится, почему он питается, предаваясь праздности? А ты трудясь ли имеешь то, чем обладаешь? Не получивши ли в наследство от отца? А если даже и трудишься, неужели из-за этого упрекаешь другого? Но он обманщик. Что ты говоришь? Ради какого-нибудь куска хлеба или одежды называешь его обманщиком? Но он тотчас же, говоришь, продает полученное. А ты всеми своими средствами распоряжаешься хорошо? Да и неужели все бедствуют от праздности? Никто от кораблекрушения? Никто от судебных тяжб? Никто от воровства? Никто от болезни? Никто от смелых предприятий? Никто от других несчастных случайностей? Между тем едва только мы услышим, как кто-нибудь жалуется на такие несчастия, громко сетует и, всего лишенный, взирает на небо, - тотчас же называем его плутом, обманщиком, притворщиком. Не стыдно ли тебе называть кого-нибудь плутом? Уж не давай ничего, и не порицай бедняка. Но он имеет, скажешь, и притворяется только бедняком. Это твоя вина, не его; он знает, что подходит к людям жестоким, скорее к зверям, нежели к людям, и что, если даже будет говорить жалкие слова, никого не тронет; поэтому самому и вынуждается принимать на себя жалкий вид, чтобы тронуть состраданием твою душу. О, жестокость, о, безсердечие, о, безчеловечие! Если видим бедняка, подходящего с благородным видом, - это, говорим, обманщик, и подходит так, чтобы его считали человеком из знатного рода; а если видим нагого и одетого в лохмотья, и того охуждаем. О, безстыдное зверство! Если хочешь, дай; если не хочешь, прогони. Зачем ты жалок и несчастен? Зачем ты и сам не жалеешь, и желающих того отвращаешь? Ведь когда кто-нибудь услышит от тебя, что этот обманщик, тот притворщик, то он не даст ни тому, ни другому. Но для чего, скажешь, они обнажают изувеченные члены? Из-за тебя; если бы мы были сострадательны, им не было бы нужды прибегать к таким средствам; если бы они с первого разу склоняли к милосердию, то не употребляли бы столько хитростей. Кто так жалок, чтобы иметь желание во всеуслышание жаловаться на свою судьбу вместе с обнаженной женой и детьми? Не хуже ли это всякой бедности? И так несчастные не только не находят с нашей стороны сострадания, но даже порицаются нами, как безстыдные. Ты, если грабишь, не безстыден; а тот, если умоляет о хлебе, безстыден? Всякому "просящему у тебя дай, и от хотящего занять у тебя не отвращайся" (Мф. 5:42). Как не безсмысленно, что ты проводишь жизнь в чревоугодии и пресыщении, затягиваешь пиры до глубокой ночи и засыпаешь на мягкой постели, а на нагого, трепещущего и голодающего нищего не обращаешь никакого внимания? Да что я говорю о наготе и трепете, когда иные вынуждаются даже ослеплять своих детей в самом раннем возрасте, чтобы тронуть нашу безчувственность? Так как оставаясь зрячими и ходя нагими, они ни своим возрастом, ни несчастием не возбуждают сострадания у безсердечных, то к стольким бедствиям присоединяют новое, еще более тяжкое несчастие, чтобы избавиться от голода, находя более легким лишиться этого общего света и данного всем солнечного луча, нежели постоянно бороться с голодом и подвергаться самой жалкой смерти.