СЛОВО 25

О будущем суде.

Многие из находящихся среди нас людей, будучи пленены плотию и порабощены обстоятельствами настоящей жизни, полагают, что затем ничего не будет и, ссылаясь на Божие человеколюбие, говорят, что нет ни наказания, ни мучения. Так вот, если Бог человеколюбив, каков Он и есть действительно, то всенепременно Он и праведен; если же праведен, то каким образом не было бы справедливо, чтобы подвергнут был наказанию тот, кто, насладившись сначала тысячью благ, потом совершил достойное наказания и не сделался лучше ни от угроз, ни от благодеяний? Ведь, если вникнешь в правду, то (найдешь, что) по силе правды нам скорее следовало бы с самого начала и тотчас же быть наказанными, и даже было бы человеколюбиво, если бы мы потерпели и то, чего не случилось. Если кто обижает ни в чем неповинного, то по закону правды несет ответственность; а если кто не только обижает, но каждодневно своими поступками огорчает благодетеля, оказавшего тысячи благодеяний единственно по своему побуждению, а не в воздаяние за полученное добро, то какого он будет достоин снисхождения? Как, скажи мне, ты не страшишься, произнося такую дерзость и утверждая, что "Бог человеколюбив и не наказывает"? А если накажет, то, по-твоему, окажется уже нечеловеколюбивым? Почему же, скажи мне, ты, согрешая, не желал бы быть наказанным? Разве Он не предупредил тебя обо всем? Разве не угрожал? Разве не вспомоществовал? Разве не совершил многого для твоего спасения? Если злые не наказываются, то иной, быть может, скажет, что и добрые не увенчиваются; а в таком случае где будет человеколюбие и праведность Божии? Итак, люди, не обманывайте себя, прельщаемые диаволом, - потому что все это его (диавола) мысли. Если и судьи, господа и учителя добрых награждают, а дурных наказывают, то как было бы сообразно, если бы у Бога совершалось наоборот, если бы добрые и злые удостаивались одного и того же? Когда бы уже злые и отстали от зла? В самом деле, если и в ожидании наказания они не отстают от зла, то, будучи свободны от этого страха, не только не впадая в геенну, но еще и достигая царства, где злые остановились бы? Слышал я, как некоторые грехолюбцы говорят, что для острастки людям угрожал Бог геенной, так как будто бы невозможно, чтобы Он, будучи милосердым, наказал кого-нибудь, в особенности того, кто Его не знает. Скажите же мне вы, выставляющие Бога обманщиком, кто во дни Ноя излил волны на всю вселенную, произвел то ужасное кораблекрушение и устроил гибель всего нашего рода? Кто ниспослал те молнии и громы на землю Содомскую? Кто потопил весь Египет? Кто истребил шестьсот тысяч в пустыне? Кто сожег сборище Авироново? Кто повелел земле раскрыть уста и поглотить соумышленников Корея и Дафана? Кто во время Давида поразил в одно мгновение семьдесят тысяч? Кто во время пророчества Исайи умертвил в одну ночь сто восемьдесят пять тысяч? А каждодневных несчастий, которые мы согрешая переносим, разве не видишь? Какой был бы смысл, если бы одни наказывались, а другие не наказывались? Подлинно, если Бог не есть неправеден, - а Он именно и не есть неправеден, - то и ты непременно понесешь за грехи наказание; если же Бог не наказывает, потому что Он человеколюбив, то и тем не следовало понести наказание. Вот даже и за эти самые слова, нами переданные, Бог наказывает многих и в настоящей жизни, чтобы, если вы не поверите словам угрозы, то хотя бы поверили делам кары. И чем нам убедить возражателей, что учение о геенне не есть басня? Тем разве подтвердить его истинность, что не мы одни, но также поэты, философы и риторы любомудрствовали о будущем воздаянии и говорили о наказании злых в аду. Действительно, они, хотя и не могли говорить об этом согласно с истиной, но все же восприняли некоторое подобие суждения, руководствуясь умозаключениями и тем, что от нас услышали. Так некоторые говорят о Коцитах-реках и пламененосных реках, о воде Стикса и о Тартаре, настолько отстоящем от земли, насколько земля от неба, говорят и о многих видах наказания; еще (говорят) и об елисейских полях, и об островах блаженных, и о цветистых лугах, и о великом благовонии, и о приятности воздуха; и еще - о хорах там пребывающих, и об одетых в светлую одежду, и о поющих какие-то песни; вообще же - о воздаянии, предстоящем для добрых и злых после отшествия из здешней жизни. Не будем же не верить в геенну, чтобы нам не впасть в геенну, потому что неверящий бывает более нерадивым, а нерадивый несомненно и пойдет в нее; напротив, будем верить без колебания, и говорить о ней непрестанно, - тогда и не согрешим скоро. Ведь памятование о таких словах, если только оно постоянно присуще нашей душе, подобно какому-нибудь горькому лекарству, в состоянии будет стереть всякое зло. Если ты жестокосерд и немилостив, то вспомни о тех девах, которые, потушив свои светильники вследствие того, что не имели елея, были извергнуты из чертога жениха, - и ты сейчас же станешь человеколюбив. Если тебе желательно хищничать, то послушай, как говорит судья: свяжите "ему руки и ноги, возьмите его и бросьте во тьму внешнюю" (Мф. 22:13), - и ты изгонишь эту страсть. Если ты стремишься напиваться и объедаться, то послушай, как говорит богач: "пошли Лазаря, чтобы" концом перста "прохладил" разожженный язык (Лук. 16:24), и не получает просимого, - и ты тотчас освободишься от стремления. Если у тебя есть огонь нечистого пожелания, то подумай об огне того наказания, - и этот (огонь) удалится потушенным. А хотя бы и не было огня, все же размысли, как велико наказание - быть отвергнутым Богом и уйти с позором: поверьте, это бедствие - невозможно и выразить словами, невозможно. И в самом деле, если те, которые не видят солнечного света, ведут жизнь прискорбнее всякой смерти, то что - полагать надо - претерпеваем мы, будучи лишены этого света? Разве мы живем, дышим и существуем, если не располагаем этим созерцанием? Если никто нам не дозволит тогда видеть нашего Владыку? Если человек, получивший благородное воспитание, будучи ввергнут в темницу, одну только вонь, лежание во мраке и заключение вместе с разбойниками почитает тяжелее всякой смерти, то подумай, что будет, когда будем там сжигаемы с разбойниками вселенной, когда и сами не будем видеть, и нас не увидят, но среди такого множества будем полагать, что мы находимся одни. Ведь мрак и темнота не допустят нас распознать своих ближних, и каждый будет считать, что он один это терпит, потому что хотя это и так называемый огонь, но он сумрачен и не имеющий света. В особенности же для нас страшно и ужасно, что он сильно жжет и не угасает, а света не имеет. Если же мрак только сам по себе так угнетает и смущает наши души, то что же будет, когда к мраку присоединятся такие страдания и жжения? Не думай, в самом деле, что если геенна называется огнем, то она похожа на обыкновенный огонь, - этот последний, что захватит, сожжет и перестанет, а тот однажды захваченное постоянно жжет и никогда не перестает. Потому-то он и зовется неугасаемым: ему желательно облекать грешников нетлением, но не ради их чести, но для того, чтобы иметь постоянный источник этого мучения. Но это и иное еще более тяжелое - в геенне; самое же лишение благ соединено с таким страданием, такою скорбью и теснотою, что если бы здесь не предстояло грешникам никакого мучения, одно это само по себе было бы достаточно, чтобы уязвить и потрясти наши души горче гееннских истязаний. Если же мы, входя в темницу и видя, как одни покрыты грязью, другие связаны железными узами, третьи объяты мраком, стенаем, трепещем и всячески стараемся, чтобы не попасть в такую же нужду и беду, то что почувствуем, что станем делать, когда сами мы связанные узами будем отведены на гееннские муки? И эти узы не из железа, а из огня никогда не угасающего, и наблюдать над нами будут не какие-нибудь равночестные с нами существа, которых нередко можно и умилостивить, но страшные и недоступные состраданию ангелы, на которых и взглянуть невозможно, - до того сильно они разгневаны оскорблениями, какие мы причинили Владыке. Там нельзя будет, как здесь, видеть, что одни предлагают серебро, другие - жизненные припасы, третьи - оправдательные речи, и получают облегчение, но все там неумолимо: будет ли то Ной, или Иов, или Даниил - никто из них не посмеет заступиться и протянуть руку при виде присных, испытывающих мучения, потому что естественное сродство будет тогда уничтожено. Ведь когда отыщутся праведные отцы у грешных детей, и добрые дети у злых родителей, то нужно, чтобы у них была чистая радость, а не примешивалось к наслаждению их теми благами сокрушение вследствие естественного родства: таковое, повторяю, будет истреблено и они будут негодовать вместе с Владыкой на порожденья собственной утробы. Итак, никто пусть не ждет добра, если сам не совершил ничего доброго, хотя бы он имел бесчисленное множество праведных предков. Если мы данное нам время издержим на то, на что не следует, то все отойдем туда и отдадим последний отчет за ненадлежащую растрату. Ведь и взявший деньги для торговых оборотов и расточивший их привлечен будет кредитором к ответственности и понесет наказание: насколько же более (будет наказан) растративший попусту эту жизнь? И как мы требуем у наших слуг отчета не только в расходе, но и в приходе денег, откуда, сколько, от кого и каким образом получены деньги, так и Бог требует отчетности в трате и приобретении и у богатого, и у бедного: у богатого - из праведных ли источников, не из хищения ли и любостяжания он собрал богатство, издерживал ли богатство на блуд или же на бедных, на роскошество, неумеренность и пьянство или же на помощь угнетенным; а у бедного - мужественно ли и с благодарением ли переносил бедность, не унывал ли, не роптал ли, не винил ли промышление Божие, сам живя в нужде и видя, как другой роскошествует и не щадит имущества. Впрочем, не только богатые и бедные, но также властители и судьи подвергнутся с великою тщательностью испытанию - не нарушили ли они справедливость, не постановили ли приговора над подсудимыми по пристрастию или ненависти, не произнесли ли ненадлежащего суда вследствие того, что обольщены были лестно. И каждый, чем на большую взошел высоту власти, тем более строгому подвергнется отчету. Бестолковые удовольствия настоящей жизни ничем не отличаются от теней и сновидений: прежде чем кончится грех, удовольствие гаснет, а наказание за него не имеет конца, сладость кратковременна, а мука вечная. Потому-то Бог и говорит нам постоянно о геенне, чтобы мы получили большой плод от угрозы и от страха. Ведь если бы Он, намереваясь ввергнуть в нее грешников, не высказал наперед этой угрозы, то многие попали бы в нее. Если и теперь, когда души наши потрясены этим страхом, некоторые грешат с такою легкостью, как будто ее и нет, то каких ужасов мы не натворили бы, если бы ничего такого не было сказано и угрозы не произнесено? Таким образом это - дело не жестокости, а скорее милости и человеколюбия. И действительно, если бы при Ионе не угрожало крушение, то и не было бы предотвращено крушение; если бы не было сказано, что Ниневия разрушится, то и не устояла бы Ниневия. Так точно, если бы не угрожала геенна, все мы попали бы в геенну. Если бы для Бога не было никакой заботы в том, грешим ли мы или живем праведно, то еще был бы какой-нибудь смысл говорить, что нет наказания; а если Он прилагает такую тщательность к тому, чтобы мы не согрешали, и столько хлопочет о том, чтобы мы исполняли заповеди, то ясно, что Он грешников карает, а праведников венчает. Но обрати внимание на несообразность многих: здесь они ставят Богу в вину, что Он часто долготерпит и пренебрегает многими злодеями, развратниками, любостяжателями, не понесшими наказания, а там выступают сильными и строгими обличителями за то, что Он грозит им наказанием. Уж если последнее прискорбно, то первое должно бы быть принято с восхищением. Но, увы - безумие, увы – душа, любящая грех и похотение! Угрозой на словах пренебрегают, наказанию же на деле подвергнутся. Действительно, никто, не освободившись здесь от грехов, по отшествии туда не сможет избежать возмездия за них; но подобно тому, как из здешних темниц приводятся в цепях на судилище, так и отошедшие отсюда с различными цепями грехов ведутся на страшный суд. Вот, когда тебе случится быть в бане, истопленной сильнее, чем нужно, вспомни тогда гееннский огонь; и опять, когда случится тебе гореть в тяжелой горячке, перенесись мыслию к этому пламени, и тогда ты сможешь хорошо настроиться. В самом деле, если баня и горячка так нас тревожат и угнетают, то, когда впадем в ту огненную реку, влекущую к страшному суду, как мы себя будем чувствовать? И тот, кто отходит туда с добрыми и дурными делами, получит некоторое облегчение в наказании и этих муках, а кто добрых лишен, дурные же только приносит, тот нельзя и сказать что перенесет, будучи послан на вечное мучение. Там последует взвешивание дел злых и не злых; если последние перетянут весы, то немалую пользу окажут своему виновнику, вред же от совершения злых дел настолько будет силен, насколько сдвинуты ими весы с первоначального места, и если они перевешивают, то уводят в гееннский огонь, потому что обилие добрых дел не настолько велико, чтобы быть в состоянии устоять против этого сильного натиска. А из добрых дел ни одно, как бы незначительно ни было, не оставлено будет там судьею в пренебрежении. Если за грехи, за слова и помышления мы должны будем отплатить мучением, то тем более зачтутся добродетели, великие ли то или малые. Недостаточно поэтому освобождение от зла, но требуется и большое совершение добра, потому что для того, чтобы избавиться от геенны, нужно удерживаться от порока, а чтобы достигнуть царствия, нужно прилепляться к добродетели. Так и во внешних делах обычаем принято венчать не того, кто никакого зла не сделал, - это пригодно ему только, чтобы избегнуть наказания, - но того, кто проявил великие благодеяния. Да и когда я думаю, что для избежания геенны достаточно уклонения от зла, мне представляется некоторая страшная угроза, сулящая наказание не тем, которые осмеливаются делать зло, а карающая тех, которые пренебрегли сделать добро. Что же это за угроза? "Идите от Меня, проклятые, в огонь вечный, … ибо алкал Я, и вы не дали Мне есть" (Мф. 25:41). Значит, мы веруем, что те, которые не уделяют нуждающимся из того, что сами имеют, не только наказаны будут лишением благ, но и посланы будут в гееннский огонь. Итак, мы научаемся, что совершившие доброе наслаждаются благами на небесах, а те, которых нельзя уличить ни в каком пороке, но которым недостает какой-нибудь из добродетелей, будут отведены в гееннский огонь вместе с соделавшими злое. Ведь если и на земле, кто преступает законы властителей, подлежит неумолимому наказанию, то тем более предан будет невыносимым мучениям тот, кто презирает заповеди небесного Владыки. Знаю, что вам тяжелой кажется беседа о геенне и великую производит печаль, но ведь насколько угрызает совесть, настолько получает пользы душа угрызаемых. Если бы там это нам говорилось, подобно тому как богачу в рассказе о Лазаре, то поистине следовало бы плакать, рыдать и стенать, из-за того, что у нас уже не осталось времени для покаяния, а так как мы слышим это находясь здесь, где и отрезвиться возможно, и очистить грехи, и приобрести великое дерзновение, и перемениться, устрашившись зол, приключившихся с другими, то возблагодарим человеколюбивого Бога, наказанием других возбудившего нас от лености и восставившего нас спящих. А для чего наказываются одни здесь, другие там, и не все здесь? Для того, что если бы так было, то все мы погибли бы, потому что все заслуживаем наказания. Далее, если бы никто здесь не наказывался, то многие сделались бы очень нерадивыми, и многие говорили бы, что нет промысла. В самом деле, если теперь, когда на виду много наказываемых грешников, многое такое суесловится, то что говорили бы, когда бы ничего этого не было? До какого бы безумия не дошли? Поэтому-то Бог одних здесь наказывает, других не наказывает. Именно наказывает некоторых, с целью истребить в них зло и облегчить тамошнее мучение, или даже совершенно от него освободить и их, живших во зле, сделать благоразумнее посредством наказания за зло; остальных же опять не наказывает, чтобы, если они образумятся и покаются, то почтили бы великодушие Божие и избавились бы от здешнего наказания и тамошнего мучения, если же пребудут в упорстве и нисколько не воспользуются Божиим незлобием, то за свое крайнее небрежение понесли бы большее мучение. Когда мы, согрешая, пользуемся честью от Бога за то, за что должны бы быть наказаны, то это самое по преимуществу более всего сможет ввергнуть нас в огонь. Ведь если кто, имея только в своем распоряжении великодушие, и не воспользовавшись им, как должно, несет очень тяжелое наказание, то если с великодушием он обладает также величайшими почестями, и все же пребывает в пороке, кем в таком случае он будет исторгнут от наказания? Подобно тому, как не понести возмездия за здешние грехи значит подготовить там тягчайшее наказание, так точно, когда грешники наслаждаются великим снисхождением и достатком, то это служит для грешников источником и основанием большего наказания. [Если назвавший брата своего глупцом достоин бывает крайнего наказания, то назвавший его злодеем, завистником и многими другими тому подобными именами какой огонь гееннский не навлечет на себя? Ведь со стороны оскорбительности слово "глупец" гораздо легче, чем сейчас упомянутые. Поэтому-то Христос, опустив эти последние, поставил первое, чтобы ты узнал, что если более удобовыносимое выражение навлекает на говорящего геенну, то тем более выражения тяжелые и несносные причинят то же самое. Если же некоторые, замечая гиперболическое значение слова, полагают, что эта угроза высказана только с целью устрашения, то смотри, как бы не освободить от названного наказания самих прелюбодеев и идолослужителей. Ведь если ради устрашения Он грозил ругателям, то ясно, что и этим ради того же, потому что, объединив их всех вместе, привел таким образом для них извержение из царства. Как же это, скажешь, злословец поместится туда же, куда прелюбодей и малакия? Наложено ли будет на них то же самое наказание, это исследуем в другое время, а что он одинаково извергнется из царства, в этом удостоверяюсь Павлом, который говорит, лучше же сказать - Христом, который в нем действует, что ни те, ни другие царства Божия не наследуют. Если кто-нибудь из нас увидит, что его поступок, совершенный втайне, сегодня разглашен в одной только церкви, то не предпочел ли бы он лучше погибнуть в разверстой земле, чем иметь стольких свидетелей своего порока? Что же тогда будем переносить, когда все будет вынесено въявь пред вселенной, на зрелище столь славное и блистательное и смотреть будут на все знаемые и незнаемые нами? Каковы-то мы будем, когда нас связанных поведут во внешнюю тьму? Лучше же сказать, что мы поделаем, когда разгневаем Бога, - а это всего страшнее? Ведь для того, у кого есть чувство и рассудок, быть лишенным созерцания Бога, значит уже терпеть геенну. Ведь скорбеть должно не тогда, когда наказываемся, а когда согрешаем, и прогневить Бога тяжелее всякого наказания. Теперь же мы находимся в таком бедственном положении, что не будь страха геенны, мы пожалуй и не подумали бы совершить что-нибудь доброе. Итак, если не по другой какой-нибудь причине, то уже по той мы достойны будем геенны, что боимся геенны более чем Бога]. Те, кто во многом претыкается и не наказывается, должны бояться и страшиться, потому что им умножается наказание вследствие ненаказанности и великодушия Божия.