— Как же он теперь? — жалостно вздохнула Петрова.

— Ну, за него не беспокойся. Всегда найдутся персонажи, которые поверят, пожалеют, будут пусть сами недоедать, но кормить мясом. Быстрей, мы опаздываем. Теперь я могу вам передать послание Истины.

Правда подняла руку, и на тёмном небе выткались огненные слова:

Правда вела нас по сказочному дремучему Лесу, мимо избушки на курьих ножках, мимо озера с хохочущими Русалками, и неприступная чаща расступалась, спутанные ветви раздвигались:

— Дорогу Правде!

— Здесь, — Правда остановилась перед большим дубом, — Тайна здесь. Могу лишь открыть вам, что это — Вечная Книга Жизни. Жизни по солнечным часам Света, в которой нет места жадности, себялюбию, лжи, лени, трусости и предательству. Здесь у каждого — своя страница, есть и про Качалкина с Петровой, надо только найти. Во времена Кибальчиша и в другие огненные вехи истории Тайна была доступна даже мальчишкам, но потом о ней вспоминали всё реже… И вот однажды Плохиш разыскал единственную в стране копию книги в букинистическом магазине на Арбате и утащил в мешке на Кулички. Подлинник же хранится у самой Истины, и тот из людей, кто оставит свою страницу пустой, не вдохнёт в неё вечную жизнь добрых дел, будет просто вычеркнут — там всё окончательно, и обжалованию не подлежит. Здесь же зарыта та самая копия с Арбата. За семью печатями, закованная в кандалы и опутанная Корнями Зла — вот ведь как боятся её на Куличках! Даже копии боятся.

В дупле — лопаты, спешите, ребята. Больше я ничем не могу вам помочь. Правда лишь указывает путь. Мол, белое — это белое, дважды два — четыре, а вырваться из Куличкек можно лишь через свои страницы Жизни. Теперь всё зависит от вас… Вы должны успеть, пока тьма не закроет Луну. Прощайте.

Правда исчезла, и сразу стало темно. Вокруг нас угрожающе сомкнулись деревья, сплели сети из веток. Опять засверкали в этой сети злющие волчьи глаза, собрались сказочные лесные персонажи, пытаясь дотянуться до нас сухими, корявыми, похожими на ветви руками. И большеглазый Страх таращил свои глаза-тарелки, лязгал зубами.

Едва мы обрубили корни зла, лопаты уткнулись в плиту, на которой было выгравировано:

Послышалось из-под плиты грозное рычание. Этого ещё не хватало!

Но нам с Петровой не до какой-то Собаки и не до Страха — мы должны успеть, прежде чем тьма закроет Луну.

Миновали первую печать. Летели из-под наших лопат комья земли, глубже, глубже…Вторая печать. Закачалась над головой Золотая Удочка, призывно загудели неподалёку мои машины:

— К нам! К нам!

Но мы копаем. Третья печать. Вот край чёрной тучи дотянулся до Луны. Быстрей, Качалкин! Все силы моей жизни, которые я однажды собирался обрушить на Федота… Все, до последней капли. Я спасаю не только себя, но и Петрову.

Из-под земли выпрыгнуло что-то большое, лохматое — лижется, виляет хвостом. В самом деле, — собака! Как она сюда попала? Небось, Плохиш зарыл для устрашения, чтоб охраняла Тайну. И чтоб сбить нас с толку. Только какая ж она злая?

— Радуется, что мы её освободили! — воскликнула Петрова, — Сиди тут заживо под землёй одна-одинёшенька, и всем на тебя плевать. Смотри, она нам помогает!

Собака яростно принялась рыть лапами — теперь мы копали втроём.

Тьма доползла до половины Луны. Четвёртая печать.

— Алик, мы не успеем. Ой, больше не могу…

— Ты отдохни, я сам.

И тут же, будто мираж, возник за сетью дремучих ветвей сонный остров Матушки Лени, заплескалась прохладная молочная река — кисельные берега. Отдохните, голубчики, отдохните, родимые! Отдохни, Петрова…

Но Петрова яростно мотнула головой, из последних сил заработала лопатой.

Пятая печать. Весёлые аттракционы Убитого Времени, подносы со сказочно вкусными пирогами — видения за сетью сменяли друг друга, будто в кино. Все злые Кулички словно сговорились помешать нам успеть. Быстрее! Быстрей!

Шестая печать. Тьма закрыла Луну на три четверти. И тут моя лопата стукнулась о что-то твёрдое.

Вот она, старинная книга в кожаном переплёте, закованная в чугунные кандалы, которые невозможно распилить даже за несколько дней. Эх, если б они у нас были в запасе, эти дни!

— Луна исчезает! — закричала Петрова.

Мы разом вцепились в тяжёлый кожаный переплёт, запечатанный последней, седьмой печатью. Он скрипел, не поддавался, и вдруг распахнулся сам собой где-то на середине Книги.

Последний луч Луны упал на страницу. Лишь три слова: «Олег плюс Василиса». И пустота. У меня сердце оборвалось — неужели нет у нас никаких добрых дел? Потом вспомнил, что нам по двенадцать, всё впереди.

А берестяной лист свернулся воронкой, и уже в кромешной тьме в центре воронки огненно вспыхнуло:

Земля дрогнула. Взвизгнув, отскочила Собака — прочь от бешено раскручивающейся спирали, куда нас неудержимо втягивало вместе с поглотившей всё тьмой.

Я сидел за рулём роскошной машины, расфранченный, вроде Суховодова, и мчался с ветерком по какому-то тоже расфуфыренному городу — с кричащими витринами, битком набитыми яркими товарами, банками и кривляющимися полуголыми манекенщицами, похожими на Варвару.

Что за дела? Неужто мы опять в царстве Вещей?

Рядом со мной сидела красивая девушка, похожая на Петрову, с сигаретой в пальцах с длиннющими наманикюренными ногтями.

— Петрова, ты, что ли?

— Наверное, я, — отвечает. И вдруг всхлипнула:

— Ой, Алик, какой же ты старый!.. Растолстел, и лысина. Что-то с нами опять не то… Да ладно, не расстраивайся — ты мне всё равно нравишься. Но где же наши ребята, палатки?

Глянул я на себя в машинное зеркальце и ужаснулся — вроде бы не я, а папа, даже старее, потому что папа всегда был загорелый, спортивный, а этот «я» помятый какой-то, мешки под глазами…

— Мамочки, это что, двухтысячный год? — Петрова указала на цифры из лампочек на многоэтажном здании и схватила с заднего сиденья пачку газет и журналов. — Смотри, и здесь — март двухтысячного…Ох, какие мы ста-арые! Осторожней — столько машин…Это какая-то заграница. Опять мы попались на Золотую Удочку, что ли? Но почему, мы же всё выполнили, что происходит? — Петрова всхлипнула, — Ма-ма-а…

— И совсем ты не старая, Петрова, ты просто красивая девушка, — утешал я, а у самого голова кругом, Только штукатурки на тебе много. И эти ногти…Потом, зачем ты куришь?

— А я почём знаю, почему да зачем, — всхлипнула Петрова, но тут её осенило: А может, я открыла тайну вечной молодости, как мечтала? И испытала на себе…Чтоб люди никогда не старели…

В руке у меня запищала какая-то штуковина с кнопками. Я догадался, что это теперь телефон такой.

— Алё, шеф, вы в порядке? А то ждём вас, ждём…Извини, мало ли что, сам знаешь. Бдим, так сказать.

Из разговора я понял, что звонят наши с Петровой телохранители, и что нам угрожает опасность, потому что какой-то Сидоров «висит у нас на хвосте» и «держит на мушке». Уж не тот ли Сидоров из нашего класса? В общем, всё это мне ужасно не нравилось, но я изо всех сил пытался не паниковать. Велел Петровой порыться в сумочке — может, выясним, кто мы и что. А сам тоже перетряс содержимое большого кожаного кошелька на молнии, болтающегося у меня на запястье, — такие штуки только начинали входить в моду в наши семидесятые.

В общем, остановились мы в первом попавшемся переулке, чтобы разобраться в обстановке, и скоро выяснили, что мы вроде бы действительно находимся в 2000-м году, что мы «господа Качалкины», муж и жена, проживающие на Тверской по такому-то адресу, то есть в Москве. Это они улицу Горького, что ли, назад переименовали? Может, и царь у нас теперь в Кремле сидит? Или Америка нас завоевала — потому что полно было ихних доллларов и в моей сумке, и у Петровой. Ещё узнали, что у нас двое детей, которые учатся где-то в иностранных государствах, а родители, то есть мы с Петровой, им «по барабану», как было написано в неотправленных письмах Петровой этим нашим плохим детям.