Радмир Коренев

Собака — зверь домашний

Собака — зверь домашний (1-е изд.) i_001.png
Собака — зверь домашний (1-е изд.) i_002.png

Обрывок цепи

Повесть

Собака — зверь домашний (1-е изд.) i_003.png

Весомо и гордо возвышается над сопками гигантский вулкан. Его дьявольская сила скрыта под горбатой землей острова, а грозное жерло извергает в небо добела раскаленные камни, сыплет в долину зернистый пепел, гонит из расщелин огненные реки, которые с шипением и треском устремляются вниз, сметая все на своем пути.

Но давно рассеялся багровый дым, в котором сверкала разящая молния и раскатами гремел гром. Глубокая чаша потухшего кратера спокойно и величаво стоит под шапкой первого искристого снега. Крутые склоны падают к урезу вод Охотского моря. Застывшие потоки лавы рдеют в лучах заходящего солнца, а за округлыми валунами у подножия лежит плоская холодная тень. Вулкан мертв.

Дикие собаки не любят это зловещее место. Они стаей бегут по увядающей долине, вдоль мелкой речушки, по старой заросшей дороге. Освежающе веет смолянистой хвоей, опавшей листвой ольховника, поблекшей травой и ароматом запоздалых цветов Севера. Но вожака стаи не волнует живительный настой лесного воздуха и яркий ландшафт созревшей природы. Он своим черным влажным носом улавливает соленый йодистый запах моря, запах морской капусты и залежалых плавней. Он чует близость людского жилья, хотя не дымят проржавелые трубы и не слышен магический голос человека. Поселок пуст.

Свежий бриз, наполненный стоном чаек и гулом шального наката, притягивает собаку. Вожак останавливается, навострив уши, чутко вслушивается, тянет шею навстречу ветру, глухо, повелительно рычит и ныряет под вечнозеленые лапы кедрового стланика. Вскоре пес появляется на вершине скалы, под которой стоят полинявшие дома рыбацкого поселка. Беспокойное море шипит и пенится, скребет когтями пологий берег, а по отливу ходят чайки, важные и упитанные, как домашние гуси, забытые своим хозяином. По пустынной улице, вдоль покосившегося забора, где висит уцелевшая рыбацкая сеть, крадется одичавшая кошка.

Пес сидит, задумчиво опустив иссеченную шрамами большую голову. Лиловый закат пламенеет в усталых глазах собаки, отражается в окнах ветхого домика, что склонился к морю на окраине поселка.

Две ниточки провисшего провода тянутся к телеграфному столбу, вершину которого оседлала ворона. Она хрипло и надрывно каркает. Из черной пасти чердака вылетает потревоженная длиннохвостая сорока: тра-та-та-та-та.

Вожак поднимает длинную морду и начинает выть. Воет жутко, протяжно, и многоголосое эхо облетает опустевшие квартиры, затхлые чаны, затянутые паутиной деревянные бочки и рассыпается по цехам рыбного завода. Где-то на горе подвывает стая.

Но смолкает вой, и тогда в гнетущей тишине подзвездного вечера чуть слышно звякает цепь — ржавый обрывок беспокойного прошлого.

Передо мною заветная улица, дорога в жизнь, начало испытаний судьбы. Седые от пыли, знакомые до боли дома и маленькая тихая уютная гавань. Теперь здесь нет тех, о ком я хочу рассказать. Бурьяном-крапивой поросла заветная тропа, что, извиваясь змеей, уползала в горы. В коридоре ветхого домика на рыбацкой окраине я нашел кожаный ошейник с обрывком ржавой цепи. Этот ошейник я узнал бы и через тысячу лет.

Много воды утекло. Много. В разных портах необъятного океана приходилось бросать якорь, сидеть на мели, а приливы капризного счастья недолго удерживались в широтах моей души. Звеньями удач и неудач проплывали месяцы и годы, немало горькой соли лежит на дне глубокой памяти, но я расскажу лишь про ту житейскую цепочку, что оборвалась на этом берегу.

Остров. Он открылся на рассвете и торчал, как осколок незнакомой планеты, воткнутой в голубизну Тихого океана. Китобой полным ходом шел к берегу, и Кряжев, не опуская бинокль, смотрел вдаль.

«Вот она, землица холодная… А сколько птиц! Тучи. Дикое место. Не зря ли я сюда согласился? Отказаться, пока не поздно?»

— Ну что, штурман, базаром любуешься? — капитан положил руку на плечо Кряжеву. — Птиц здесь хватает: чайки, нырки, топорки, кайры и бакланы. Но не это главное. Вон, видишь, домики? То, брат, героический поселок. На его долю выпадают и цунами и землетрясения…

— Если в сто лет раз, то выдержу.

— Ты прав. Живут люди, работают и не жалуются. А вообще ты попадаешь в полосу затишья.

— Почему? — удивился Кряжев.

— Потому, брат, что мне по плану осталось подвести сюда лишь одного кита. На том и кончится путина. Уедут сезонные рабочие, и останешься ты, как Робинзон Крузо, один на острове.

— Так уж и один?

— Ну, если не считать несколько семей старожилов, что останутся на зиму.

— Выдержу, — уверенно ответил Кряжев.

Капитан по-отцовски, доброжелательно посмотрел на молодого штурмана, на его смуглое волевое лицо, измерил взглядом крутые плечи и подумал: «Выдержит. Должен выдержать. И фамилия под стать: Кряж — Кряжев. Был бы характер стойкий…»

— Я в общем-то сюда временно, — добавил Кряжев.

— Э-э, штурман! Ничего не бывает более постоянным, чем временное.

Кряжев промолчал, осмысливая премудрость капитанских слов.

Китобой, теряя инерцию, входил в неширокий залив. Справа, на каменистой косе, лежало выброшенное штормом судно. Время и ветер окрасили его в красный цвет. Обломанная мачта держалась на уцелевшей вантине, а в проломленный борт вливалась вода. Полузатопленный пароход еще служил людям, заменяя волнорез на подходе к деревянному слипу. Снятые с него лебедки стояли на берегу, а стальной штевень высоко поднялся над водой, готовый встретить еще не одну штормовую волну. Но было тихо. В заливе плавали ожиревшие глупыши. Дым заводской кочегарки поднимался вверх и коптил ясное осеннее небо.

Буксирный катер, рассекая штилевую гладь, спешил к борту китобоя.

— Твой, наверное? — спросил капитан.

— Будет, — ответил Кряжев, — мне рассказали, что этот «жучок» восемьдесят два дня носило по воле ветра где-то в океане. Люди остались живы. Сейчас они в санатории. Катером правит какой-то практик, да и он ждет моего приезда. Потом уйдет в отпуск. Весной команда вернется, и я снова уйду на какое-нибудь судно.

— Приходи ко мне, буду рад тебя видеть. За зиму наскучаешься без привычной работы, и вообще по родине…

— Родных у меня нет, а здесь, может быть, найду какую-нибудь «Пятницу».

— Не заблуждайся. Это не рыбозавод, где большинство девушки… Вот он, катер твой. Прыгай, и с богом!

Капитан крепко пожал руку своему бывшему помощнику.

— До встречи!

Катер отвалил от борта. Кряжев с любопытством смотрел на острые пики гор, покрытые первым нетающим снегом.

«Внизу цветут цветы. Чудно, — подумал он, — и вообще, говорят, зимой то снег под крышу, то дождь с ураганным ветром… Курилы…»

Еще гигантское крыло циклона не дотянулось до острова, а мрачная тень его угрожающе ползла с моря. Снежные облака, похожие на длинные когти дракона, протянулись по серому небосклону, и слабый проблеск утопающего солнца бессильно трепыхался на горизонте. Темень сжимала буксирный катер, а он, зацепившись лапами якоря за каменистый грунт, упорно клевал мертвую океанскую зыбь. И даже глупыши, эти ненасытные голуби, притихли в ожидании первого шквала. Все замерло перед бурей.

Тихо было и на маленьком буксирном катере. Тихо и безудержно падала стрелка барометра, лишь незакрепленная кастрюля шаркала, катаясь на камбузной плите, да тикали судовые часы, прикрепленные к стенке. Светящиеся стрелки еще не перевалили за двадцать ноль-ноль, а сонная одурь уже овладела командой. Утомленные постоянной качкой, матрос и механик лежали в узких койках.

Кряжев сидел в своей маленькой каюте за маленьким столом, большой, как краб над обломанной ракушкой, и писал начатый на острове дневник.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: