Но то на заводе, а с этой девушкой сложно — каждую минуту она другая. Теперь он уже не сомневался: все, что сказала Лина, правда. Непонятно было, зачем только Инне понадобилась вся эта игра в знакомства и свидания. Ведь не может быть, чтобы просто так, от скуки, от нечего делать. Какой смысл вертеть карусель из слов, улыбок, прогулок, если за всем этим пустота?

А если все наоборот — искренне и чисто? Если он, Роман, ей так же дорог, как и она ему — девушка, лучше которой, как там ни было, просто нет?

Роман не знал, что и подумать.

Шли они медленно, и улица открывалась им навстречу нарядная, по-вечернему притихшая, вся в огнях.

Инна, приноравливаясь к Роману, тоже старалась идти неторопливо, но ей это давалось с трудом.

— Почему молчите? — спросила вызывающе. — Хотите, чтобы я сама все сказала?

— Это ваше дело.

— А вам безразлично? Совсем, совсем?

— Нет, конечно. И вы отлично это знаете. Во всяком случае, понимаете, что вы для меня не первая встречная.

Роман замолчал и вдруг неожиданно для себя выпалил:

— Вы все-все знаете! И то, что я вас люблю!

Инна резко остановилась, схватила его за руки:

— Вы правду сказали? Это правда?

— Да, Инна. Я вас люблю.

Роман опустил голову, как-то сник. Вот и сказалось самое главное. А не он ли только что намеревался небрежно бросить: «До свидания, Инна»? Странно в жизни — сердце сильнее трезвых, здравых мыслей...

Они снова пошли по улице, сталкиваясь с прохожими, и на них посматривали с недоумением.

— Кто вам сказал о моем замужестве?

Роману не хотелось впутывать в это беспорядочное, полное эмоциональных всплесков объяснение сестру, и он вопреки своим правилам всегда говорить только правду слукавил:

— Догадался.

Инна словно бы взвесила на каких-то своих весах, насколько откровенен Роман.

— Впрочем, все равно пришлось бы исповедоваться, — устало сказала она. — Не сегодня, так завтра, не завтра, так позже... Да, я была замужем. — Инна резко и раздраженно подчеркнула это «была». — Но уже год, как развелась. Разве можно судить человека за то, что он ошибся? Я была восемнадцатилетней резвой дурочкой, весь мир, казалось, лежал у моих ног. А он... Он был гораздо старше, под тридцать... Что вы молчите? Скажите хоть что-нибудь!

Роман опустил голову. Что он мог сказать? Случаются ошибки в жизни, и за них надо платить. Но ничего страшного не произошло? Сейчас Инна свободна, а это главное. Ни он, ни она никого не обманывают. И она его не обманывала, просто не все сразу сказала о себе, но имел ли он право требовать, чтобы она с самого начала была настолько откровенной? Теперь вот абсолютная ясность... И все зависит только от них самих. Конечно, Инне тяжело, но ведь умные люди недаром придумали сказку о траве забвения.

Ему бы вслушаться, заметить нарочитую взволнованность, увидеть, как спокойно ее лицо, когда в голосе негодование. Ему бы остановить девушку, сказать: «Не надо об этом, это ваши тайны, и мне лучше их не знать».

— Я же понятия не имела, — торопливо сыпала словами Инна, — что ему надо было только одно — прописка. А когда он ее приобрел — все и началось: выпивки, безделье, пустая болтовня с друзьями ночи напролет. Так он представлял себе красивую жизнь. Жалкий провинциальный актеришка, его даже на работу никуда не брали...

— Давайте не будем об этом, — попросил Роман. — Вам тяжело говорить, а что касается меня, то все это было до нашей с вами эры.

— Хорошо, — покорно согласилась Инна. — Больше не буду...

Когда они прощались, Инна взволнованно спросила:

— Ведь вы мне позвоните, Роман, правда?

— Конечно, ведь ничего не случилось, не так ли?

Он ясно понимал одно: Инне нужна его помощь.

Дома Роман тихо, стараясь не шуметь, прошел на кухню. Лина уже спала, в ее комнате было тихо. На столе лежала записка:

Роман не стал ужинать. Он долго сидел за столом. Сегодняшний вечер принес столько неожиданностей, во многом надо было разобраться.

Когда Роман и Инна вошли в «Интурист», один из приятелей спросил Артема Князева:

— Что это с Инкой, Князь? Не узнаю...

— А чего? — лениво спросил Князев.

— До сих пор у старухи был другой вкус. На кой ей нужен этот длинный? Сразу видно, что у чувака в кармане пусто.

— Каждому свое, — неопределенно сказал Артем. — У нашей Инессы семь пятниц на неделе... Может, чистая любовь.

Все загоготали.

— И все-таки чего-то ей от него надо, — не унимался приятель Артема. У него были лисья физиономия, бегающие глаза. — Инка даром стараться не будет. Посмотри, — вдруг восторженно зашептал он. — У этого, из Штатов, мини-телек.

— На косую тянет, — тоном знатока сказал Артем. Он тоже заметил миниатюрный переносной телевизор у одного из туристов. И добавил: — В комиссионке, А если с рук, то и больше можно взять.

— Давай попробуем?

— Не выйдет. Не из таких, сразу видно. Да и как ты с ним столкуешься? Он наверняка ни слова на нашем...

— Я попробую...

Парень с лисьей мордочкой бочком подобрался к иностранцу, заговорил с ним. Тот ответил по-английски, потом по-французски. Парень по кличке Лиса, хотя в той ремстройконторе, где он числился на работе, у него были и имя и фамилия — Никита Сыроежкин, — жестами объяснил, что не понимает, и стал весьма энергично на пальцах показывать, сколько бы он дал за мини-телевизор. Иностранец вначале приветливо улыбался, потом, сообразив, чего от него хотят, брезгливо поморщился, пожал плечами и, высоко вскидывая длинные ноги, прошагал в гостиницу.

Лиса с презрением процедил:

— Чистюля.

— Слопал? — ехидно спросил Артем. — Говорил — не та фигура.

— С меня не убудет, — сказал Лиса. — С этим не вышло, другие найдутся...

— Надежды юношей питают. Но ими, этими надеждами, сыт не будешь, надо вертеться: Между прочим, знай ты язык, сразу бы все стало проще: да-да, нет-нет. А то руками размахался, каждый идиот видит, чего ты хочешь. За спекуляцию, знаешь, сколько лепят? А дружинники — вон они...

У подъезда появились парни с красными повязками на рукавах.

— Избавь и пронеси, — сказал Лиса. — А насчет языка ты, Князь, как всегда, прав.

Князев лениво оглядел толпу у входа, как бы мимоходом сказал:

— Кстати, тот, которого Инка прикадрила, на французском свободно... А на нем весь цивилизованный мир говорит — Европа, Африка и прочие континенты. Уразумел, Ник?

В их кругу было принято звать друг друга на «иностранный» манер: Никита — Ник, Артем — Арт, Маша — Мэри. В этом виделся особый шик. Вряд ли кто из них задумывался, как смешно это звучит — Ник Сыроежкин. Для того чтобы задуматься, требовались кругозор, внутренняя культура, просто чувство юмора. Но все усилия были направлены на приобретательство вещей с иностранными этикетками. Они знали главные фирмы, производящие джинсы, парики, авторучки, магнитофоны, сумки, «кассетники», дубленки, батники, часы, жевательную резинку, сигареты, миниатюрные счетные машинки. Их память цепко удерживала звучные имена модных эстрадных ансамблей и пользующихся спросом дисков. Еще они понимали толк в колеблющемся курсе валют — официальном и спекулятивном. При верном случае эти ребятки могли дать «надежному» иностранцу телефон «собирателя», то есть перекупщика икон и других российских древностей. За небольшое вознаграждение, разумеется. К ним обращались те, кто хотел что-то сбыть, и те, кому не терпелось приобрести тряпку с модной нашлепкой.

Таких было немного, но они были.

Кто они — эти «фирмачи» Князя? Тунеядцы? Но каждый из них где-то числился на работе или значился в списках учеников, студентов. Там, на работе, им прощались прогулы и лень, расхлябанность и разгильдяйство. Нет, ни один из них не трудился в большом рабочем коллективе — выбирались небольшие конторы, где людей всегда недоставало и где можно было при минимуме усилий удерживаться на поверхности. Если учились — их наставники бывали счастливы, когда удавалось перетащить из класса в класс, с курса на курс. В худшем случае их считали мальчиками со странностями, а пристрастие ко всему иностранному — издержками возраста: подрастут, повзрослеют, поумнеют. А они безошибочно ориентировались в системе действительно прекрасных нравственных норм, выработанных нашим обществом, и знали, как надо себя вести на глазах у других людей, чтобы не перешагнуть ту черту, за которой начинались прозрение и презрение. Когда требовалось, умело играли на добросердечности окружающих, на гуманизме и мягкости коллектива, уходя от порицания, требовательности. Их облик, характер формировались не за день-два. В этом сложном процессе играли свою роль и невнимание родителей, и всепрощенчество в коллективе, и человеческие слабости, недостатки в торговле и сфере обслуживания.