— Как мало вы знаете о моих вкусах, Пьер. Я свободна? Я могу возвратиться к своим развлечениям?

— Ваша печать.

— Ах да.

Она сняла перстень с печаткой, который носила поверх перчатки, и вручила ему. Он прижал его к горячему воску и вернул ей.

— Спасибо, Элен.

— Не благодарите меня, Пьер. — Она смотрела на него с легкой, насмешливой улыбкой на лице. — Вы вскрываете письма императора ко мне, Пьер?

— Конечно, нет. — Он нахмурился при одной мысли об этом, в то время как внутри себя задавался вопросом, как Наполеон отправляет такие письма, что они проходят мимо его людей.

— Я думала, что нет. — Она облизала губы. — Вы знаете, что он все еще обожает меня?

— Я полагаю, что он обожает всех своих возлюбленных.

— Вы так милы, Пьер. — Она вертела свернутый зонтик в руках. — Вы знаете, что он считает меня экспертом по испанским делам? Он даже спрашивает моего совета…

— Неужели? — Дюко уставился на нее.

— Я должна поздравить вас, Пьер. Я сказала императору, что ваша идея Договора великолепна. — Она улыбнулась, видя выражение изумления на его лице. — Действительно, Пьер! Великолепна. Именно это слово я использовала. Конечно, я сказала ему, что мы могли бы для начала разбить Веллингтона, но если мы не сделали этого? Великолепно! — Она улыбнулась улыбкой победителя. — Таким образом, вы не собираетесь задерживать мои небольшие фургоны, пересекающие границу, не так ли?

— Я уже дал свое обещание.

— Но кому, мой маленький сладенький Пьер? Кому? — Она произнесла последние слова, открывая дверь. Она снова улыбнулась. — Всего доброго вам, майор. Это меня немного развлекло…

Он слушал, как стучат ее каблучки по каменному полу коридора, и чувствовал, как его переполняет злоба. Наполеон, на все готовый ради пары ног в кровати, сказал Золотой Шлюхе о Валансэ? И теперь она смела угрожать ему? То есть если ее маленькие фургоны не доберутся до Франции, она предаст свою страну, раскрыв существование Договора?

Он вышел на крепостной вал. Письмо, которое она написала, было в его руках, и это был ключ к Договору. Сегодня он отдаст его инквизитору, а завтра инквизитор вместе с его братом отправится на запад. Через три дня, думал он, делу уже нельзя будет дать обратный ход, а еще через две недели он зашьет этот симпатичный ротик навсегда.

Он видел, как внизу она приветствовала генерала Вериньи, видел, как она вместе с генералом поднялась в карету, и думал о том, какой радостью будет видеть унижение этой шлюхи. Она смела угрожать ему? Что ж, она будет всю оставшуюся жизнь жалеть об этой угрозе.

Он вернулся в свой кабинет. Он бросит ей вызов. Он спасет Францию, победит Великобританию, и поразит весь мир своим умом. В течение нескольких секунд, стоя спиной к великолепному виду, открывающемуся с крепостных валов Бургоса, он воображал себя новым Ришелье, новой яркой звездой в короне Франции. Он не мог проиграть, он знал это, поскольку просчитал все риски, и он победит.

— Палатки! — Шарп выплюнул это слово. — Чертовы проклятые палатки!

— Для того, чтобы спать в них, сэр. — Сержант Патрик Харпер старался сохранить серьезное выражение лица. Наблюдавшие за ними солдаты Южного Эссекса усмехались.

— Проклятые палатки.

— Чистые палатки, сэр. Хорошие и белые, сэр. Мы можем разбить клумбочки вокруг них, на случай если парни затоскуют по дому.

Шарп пнул одну из огромных связок холста:

— Кому нужны дурацкие палатки?

— Солдатам, сэр — в случае, если они простудятся дождливой ночью. — Сильный ольстерский акцент Харпера становился еще заметнее, когда он веселился. — Я надеюсь, что потом они дадут нам кровати, сэр, с чистыми простынями и маленькими девочками, чтобы согревать нас ночью. И ночные горшки, сэр, с надписью «Боже, храни короля» по ободу.

Шарп еще раз пнул кучу палаток.

— Я прикажу, чтобы квартирмейстер сжег их.

— Он не может сделать этого, сэр.

— Конечно, он может!

— Он расписался за них, сэр. Любая утрата будет вычтена из его жалованья, сэр.

Шарп бродил вокруг большой кучи непристойных связок. Из всех смешных, ненужных, глупых вещей Конная гвардия прислала именно палатки! Солдаты всегда спали под открытым небом! Шарп просыпался утром с волосами, примерзшими к земле, просыпался в одежде, промокшей насквозь, но он никогда не хотел спать в палатке! Он был пехотинцем. Пехотинец должен совершать марш — и маршировать быстро, а палатки замедлят ход.

— И как мы собираемся тащить проклятые штуки?

— Мулы, сэр, мулы для палаток. Один на две роты. Доставят завтра, сэр, и за них тоже уже расписались.

— Иисус рыдает!

— Вероятно, потому что у него нет палатки, сэр.

Шарп улыбнулся, довольный собой, однако это внезапное прибытие палаток из штаба создало проблемы, в которых он не нуждался. Чтобы тащить палатки, понадобятся пять мулов. Каждый мул может везти двести фунтов, плюс еще тридцать фунтов фуража, который поддержит животное в течение шести дней. Если кампания будет развиваться так же, как прошлым летом, тогда придется предположить, что фуража не хватит, и дополнительные мулы должны будут нести дополнительный фураж. Но дополнительные мулы тоже должны будут питаться, что означает еще больше мулов, и если он предпримет марш в шесть недель, понадобится девяносто дополнительных фунтов фуража. Для этого нужны еще четырех—пять мулов, но те мулы будут нуждаться в дополнительных семистах фунтах фуража, что означало бы еще четырех мулов, которые будут также нуждаться в фураже; и так далее, пока смешной, но точный вывод не был сделан: потребуется четырнадцать дополнительных мулов просто для того, чтобы прокормить пять, несущих палатки! Он пнул другую палатку.

— Господи, Патрик! Это же смешно!

Прошло три дня, с тех пор как французы сдались им на холмах. Они совершили переход от моста на север, внезапно оставив подходы к Саламанке и углубившись в область холмов и еле заметных тропок. Там их ждали основная часть армии и бело-серая груда проклятых палаток. Шарп нахмурился:

— Мы оставим их на складе.

— И их украдут, сэр.

Шарп выругался. Харпер подразумевал, конечно, что каптенармус продаст палатки испанцам, заявит, что они были украдены, и их стоимость отнесут на счет батальона.

— Ты знаешь каптенармуса?

— Да. — В голосе Харпера прозвучало сомнение.

— Насколько?

— Немного.

Шарп выругался снова. Он мог, несомненно, взять пять фунтов из подотчетных средств батальона, чтобы подкупить кладовщика, но это чревато неприятностями.

— Он не из ваших, этот каптенармус?

— Он из графства Даун, — уверенно сказал Харпер. — Продаст собственную чертову мамашу за шиллинг.

— У тебя ничего нет на ублюдка?

— Нет. — Харпер покачал головой. — Парнишка крут, как оранжист на допросе.

— Я дам тебе кое-что.

Он может продать одного из мулов, которые прибудут завтра, заявить, что тот подох от сапа или Бог знает от чего, и посмотрим, отважится ли кто-нибудь задавать ему вопросы. Он раздраженно покачал, затем улыбнулся здоровенному сержанту:

— Как твоя женщина?

— Замечательно, сэр! — Харпер сиял. — Цветет как роза. Я думаю, что она хотела бы приготовить для вас одно из тех ужасных национальных блюд.

— Я зайду как-нибудь на этой неделе.

Изабелла была маленькой, смуглой испанской девчонкой, которую Харпер спас от ужаса Бадахоса. Начиная с той ужасной ночи она преданно следовала за батальоном, наряду с другими женами, любовницами и шлюхами, которые хвостом тянулись за любой армией на марше. Шарп подозревал, что Харпер женится до конца года.

Огромный ирландец сдвинул свою шапку и почесал голову:

— Ваш даго[2] нашел вас, сэр?

— Даго?

— Офицер — настоящий торговец лентами. Он торчал тут все утро. Выглядел так, будто потерял кошелек. Мрачный, как проклятый судья.