Вдруг у нее мелькнула мысль, не сказал ли ей Хартатеф про заложенную мумию. От этого предположения Сатати побледнела, как смерть, так как считала, что малютка никогда не должна была узнать про это скандальное дело.

Когда Сатати проходила через один пустой зал, она увидела Кениамуна, по–видимому, направлявшегося к выходу. Желая избежать неприятных объяснений с молодым человеком, которому подавала ложные надежды, она поспешила пройти в кабинет, где шумно разговаривали женщины.

Но Сатати ошиблась, Кениамун и не думал уходить с праздника, что могло бы обратить на себя общее внимание. Никто не должен подозревать, до какой степени он был поражен потерей Нейты и мыслью, что она предпочла ему богатство ненавистного Хартатефа. Он искал только уединенный уголок, где бы мог собраться с мыслями и успокоить гнев, давивший грудь. Он понял теперь, почему Мэна избегал его последнее время. Но Нейту он никогда не заподозрил бы в подобном вероломстве. В эту минуту она казалась ему прекраснее и желаннее, чем когда–либо, и он с гневом сознавал, что любит умную, красивую девушку почти так же, как и ее предполагаемое великолепное приданое.

Почти машинально направился он к террасе, рассчитывая, что там никого нет. Но, к великому своему изумлению, он увидел горько плачущую Нейту. При виде горя любимой женщины возмущенное сердце Кениамуна немного успокоилось.

– Нейта! – воскликнул он. – Ты оплакиваешь свою измену или уже сожалеешь о внезапной любви, вызванной в тебе богатствами Хартатефа?

Девушка подняла голову. Протянув к нему обе руки, она с горечью сказала:

– Если ты думаешь, что я выхожу замуж за него ради его богатства, значит, ты плохо меня знаешь.

Но Кениамун, скрестив на груди руки, с раздражением спросил:

– Так почему же ты тогда выходишь за него замуж? Кто может тебя принудить? Родители твои умерли, а брат не имеет такого права. Ты плачешь и кажешься в отчаянии, а между тем нарушаешь слово, данное мне. Если не любовь, то, следовательно, расчет заставляет тебя взять мужья этого человека? Отвечай, объяснись, Нейта, или возненавижу тебя и стану презирать, потому что ты из жадности соглашаешься на ненавистный для тебя брак, а из моей любви делаешь себе развлечение.

От этих обвинений слезы Нейты внезапно высохли. Глаза ее засверкали.

– Клянусь тебе, Кениамун, что только ужасная необходимость вынуждает меня выйти замуж за этого ненавистного человека. Еще сегодня утром я боролась за свою свободу. Не спрашивай меня, почему я уступила – я не могу тебе этого рассказать. Но верь мне, что ни один из приведенных тобою мотивов не имел ни малейшего влияния на мое решение.

– Нет, нет, я этим не удовлетворюсь. Человеку, которому дали слово выйти за него замуж, не говорят: «Я изменяю по важным причинам». Нет! Обыкновенно объясняются и приводят доказательства. Тот, кого ты любишь и кто тебя любит, имеет право на твое доверие. Если нужно, он сумеет молчать, но, может быть, он найдет выход там, где ты в своем горе считаешь всё потерянным.

Пораженная справедливостью этого аргумента, Нейта, может быть, призналась бы в истине, как вдруг на террасу ворвался красный и взбешенный Мэну.

Узнав о подозрении, зародившемся в уме Сатати, он бросился к Хартатефу. Тот, не стесняясь, подтвердил, что только известие о залоге мумии смогло побороть упорство невесты. Обеспокоенный и озабоченный Мэна решил тотчас же переговорить с сестрой. Но когда поднимался по лестнице, он узнал голос Кениамуна и расслышал его последние слова. Кровь бросилась ему в голову. Если эта безумица выдаст ужасную тайну, то кто может предвидеть, как ее употребит выдворенный претендент? Кениамуна очень любили в обществе, особенно благосклонны к нему были женщины за его любезность и таланты. С подобным оружием в руках он мог отомстить за свой стыд и погубить репутацию Мэны.

Охваченный беспокойством, Мэна бросился на террасу и став рядом с Нейтой, как бы для ее защиты, он крикнул вызывающим тоном:

– Зачем ты мучаешь мою сестру? Ты видел, что она предпочла другого. Что же касается мотивов такого семейного решения, то постороннему человеку нет до них никакого дела.

– Я не посторонний для Нейты, – возразил, дрожа от гнева, Кениамун. – Но так как она умалчивает о мотивах этого «семейного решения», то я спрашиваю о них у тебя. Ты должен мне ответить, ты тоже обещал мне руку твоей сестры. Помнишь, когда я просил тебя дать слово, что ты не будешь мешать моим проектам, ты мне сказал, смеясь: «Клянусь тебе в этом! И зачем я стану мешать тебе! Что мне за дело, за кого Нейта выйдет замуж!» Кажется, с тех пор ты менее равнодушно относишься к этому вопросу. Итак, я требую сейчас же объяснить, почему ты предпочитаешь мне Хартатефа и почему я не могу считаться приличной партией?

Лицо Мэны приняло ледяное выражение.

– Ты, кажется, с ума сошел, – презрительно сказал он. – Требуешь каких–то объяснений по делу, которое ни коим образом не касается тебя. Совершенно ясно, что перестают думать о ребячествах, когда представляется подобный случай пристроить малютку. Хартатеф страшно богат. Взгляни на это ожерелье из сапфиров и жемчуга – это целое состояние, поднесенное им своей невесте. Он занимает положение настолько выше тебя, что даже Нейта поняла, что подобным женихам не отказывают. Удовлетворись этим объяснением и успокойся.

Нейта сверкающим взором следила за спором мужчин. Последняя выходка брата вогнала ее в краску.

– Как ты смеешь такое говорить, презренный лжец, для спасения чести которого я приношу себя в жертву? Чтобы показать тебе, как я ценю подарки этого ненавистного человека, смотри!

Она с такой силой рванула ожерелье из сапфиров, что кольца порвались и рассыпались по полу.

– Поверь мне, Кениамун, – прибавила она, дрожа от негодования, – я приношу себя в жертву, но только не ради золота. Презирай меня, если хочешь, – больше я ничего не могу сказать тебе.

– Верю и жалею тебя. Что же касается Мэны, я не стану ему больше надоедать, но не забуду ему этого часа, – ответил Кениамун. Затем он повернулся и вышел.

Как только они остались одни, Мэна с гневом набросился на сестру:

– Безумная, ты погубишь нас всех. Кто знает, какие подозрения вызвала у этого интригана твоя болтовня? Теперь он постарается объяснить мое поведение. И потом, это ожерелье… разве можно ломать такую драгоценную вещь? Что скажет Хартатеф?

– Что ему будет угодно! А ты – подбери обломки, приоавь их к той цене, что дали тебе за мумию нашего отца бессовестный сын, позор нашей семьи, – с презрением сказала Нейта.

Но к Мэне уже вернулся его обычный апломб.

– Послушать тебя, так можно подумать, что я один участвовал в закладе мумии, – ответил он, скрестив руки. – В этом мне добросовестно помогал Пагир. Мы бы, может, этого и не сделали, если бы Хартатеф не был без ума от тебя. Он платит с радостью, чтобы обладать тобой. Мы выкупим мумию, не потратив ни одного кольца серебра, а ты при этом станешь одной из самых богатых и высокопоставленных женщин в Фивах. Не правда ли, ужасное несчастье? И из такого–то простого и выгодного дела ты устраиваешь скандал за скандалом? Берегись, люди могут легко подумать, что всеми этими криками ты хочешь оправдать себя в том, что предпочла богача этому нищему Кениамуну, и тогда осуждение падет на тебя же.

Нейта ничего не ответила на это безграничное бесстыдство. Страшная тоска, чувство полного одиночества и беззащитности больно сжали ее сердце. Она знала об эгоистической беззастенчивости своего братца, но ни разу не сталкивалась с ней. Никогда еще до такой степени она не чувствовала себя сиротой, будущностью и счастьем которой никто не интересовался. Без стеснения ее оценили как невольницу, а когда торг заключен, она должна или выполнить его условия, или потерять честь вместе со всеми.

Как во сне она пошла к лестнице. Мэна тотчас же опустился на пол и, ползая на коленях, тщательно собрал все обломки ожерелья до самой маленькой золотой подвески. Погрузившись в горькие думы, девушка направилась в свою комнату. У входа в галерею она встретила искавшего ее Хартатефа. Проницательный глаз молодого египтянина сразу подметил исчезновение сапфирового ожерелья, почти совершенно закрывавшего шею и грудь Нейты.