Пёс предостерегающе рычит в сторону распахнутой двери подъезда. Человек замирает. Он здесь всякого навидался. В его руке возникает штуковина, похожая на десантный автомат. Два гулких выстрела – из подъезда кувырком вылетает наружу бородатый, мохнатый горожанин. "За что?" – орут из окна. Ворон очередью вдребезги разносит окна: дым, пламя, вопли. "Я их вижу, они меня нет", шепчет он псу; пёс поскуливает в ответ.

"Не скули, я их спасаю", поясняет Ворон. "Я их спасаю от превращения: все они скоро превратятся в зверей".

Позади остались крики, беспорядочная стрельба из тёмных окон по выползшим из подвала стервятникам, возня теней над упавшим бородачом. Человек не оглядывается на моллюска, пожирающего свежатинку. Горжане беспечны. Ешь их кто хочет.

Площадь Согласия освещена кострами. У костров сидят бомжи – те, кто так и не решился укрыться за стенами от химер и лесных чудовищ. Бомжей остаётся всё меньше, они беззащитны перед зверьём и болезнями, но сопротивляются как могут: оружием и любовью. Эффективность этих средств примерно одинакова.

Ворон, не приближаясь к костру, вынимает из котомки связку взрывпакетов, бросает их в снег – не отсыреют, они непромокаемые – и кладёт наверх коробок спичек. Кивает бомжам: ваше! Уходит.

"Родичи, чёрт возьми", зло думает он. "Тоже от людей произошли".

Пёс, грустно тявкнув ему вслед, потрусил к огню. Дворняга издали почуяла приближение чужой жизни, расселившейся на подступах к Ленте. Дворняга решила не рисковать. "Возвращайся, Хозяин, я буду ждать тут", – так перевёл Ворон это жалобное тявканье.

"Не дождёшься!" – мысленно отвечает он. Отвечает – но вряд ли верит в это.

К безнадежности привыкаешь постепенно. Как к старости.

К смирению готовишься долгие годы. Как к смерти.

Он уходит – но вдруг, наплевав на маршрут и график, возвращается к костру. Свистит. Пёс пристально смотрит на него. "Не теряйся. Ты мне нужен, разумный", – мысленно сообщает человек. В глазах дворняги – отблеск костра.

Остаток пути Ворон преодолел одним махом.

Вот он, дом Ленты. Пёс поскуливает. Ему страшно.

Человек останавливается.

В ту же секунду в сгустившейся темноте вспыхивает фонарь.

В 2017-м году Книгу Кокона читали во всём мире.

Читали, хохотали, потешались.

Затем видели во сне некие новые варианты Реальности, чаще всего – чудесные.

Перечитывали Книгу. Просматривали сны. Прекращали обмениваться колкими репликами на форумах "народ против хаоса". Начинали общаться в блогах с теми, в ком подозревали апостеров. Те как бы и не особо скрывались, засвечивая свои никнеймы: "ЖЖ – жужжащие жуки, а я – Божий Гнус"; "Пьер Немота, эстет и бомбист, ответит матом на все ваши вопросы"; "Доктор Лу ушёл в дозор и вряд ли вернётся". Вчерашний вздор, тёмный и нелепый, обрастал смыслами, как сыр плесенью. Люди становились ридерами.

Вскоре на почве недосказанности взошли джунгли книгословских диссертаций и коконоведческих спекуляций. Не счесть сломанных копий, торчащих из недр семисловья Бати Лептуна "Обратным ходом в оборону нисходит оборотень хомо". Не сосчитать крыш, слетевших от ураганного выкрика Старца: "Слом, заглянувший в меня! стрём не погасит огня!" А высказывание Киберджазистки "Брат, сестру любящий пуще матери, отцу не сын, сестре татарин", по утверждению книгословов, содержало исчерпывающее пояснение первородного греха и связанных с ним фобий западной цивилизации.Подобные поливалентные формулы, легко утвердившись в лексике вторичных глашатаев истины, от журналистов до священников, распространились и в обиходе.Массовая мода на непонятные фразывовсе не означаласогласия с ними – да и можно ли говорить о согласии с узором калейдоскопа? Словесный шум содержал все видения сразу, все сны в одном ролике; каждый вытаскивал из винегрета любимый овощ, не интересуясь прочими ингредиентами. Зачем? Ведь изучать Книгу в полном объёме – мартышкин труд. Стихийное происхождение и трудности перевода с мысленного языка на общеупотребительную слововязь сделали её неудобочитаемой, скользкой в слоге и тёмной в сути. Даже очевидная в содержании сентенция некоего Правдуйоба "Грызёт голод, пока молод; станешь сыт – забудешь стыд", оказывается, допускала два десятка трактовок. Ворону казалось, что смысл её ясен: он был дилетантом и понимал всё так, как в голову улеглось. А если не понимал, просто лез за разъяснениями в самый конец. Книгословы дополнили том справочно-просветительским разделом.

Книга Кричащего Кокона посвятила грядущему Хаосу всего одну фразу: "Он выстроит себя на грязи из грязи – и будет ждать людей".

Фонарь вспыхивал и гас, освещал фасад и площадку у подъезда. Очищенная от снега площадка мерзко блестела – мокрый кафель вокзального сортира. В частой смене света и тьмы ощущалась заданность: ритм, рука на ключе. Миг – и всё тонет во мраке. Ещё миг – всё вновь залито светом. Ветер налетал, бормотал бессвязные фразы, притягивающие внимание того, кто выглядывает из-за горизонта. Горячечные всхлипы, группы вспышек, злых и ослепляющих, – зов, вой вожака, блеск его глаз…

Самое главное в надежде – предчувствие.

Предчувствие должно быть ярким и жгучим. Повелительным. Таким, как сегодня. Или как в тот рыжий вечер десять циклов назад, когда он видел солнце и держал огонь в ладонях. Держал, да недолго. Светлеющее небо, рассветный ветер, охапка желтых листьев влетает в распахнувшуюся дверь… тогда была осень.

На рассвете великан задул свечи. Огонь бабочкой кружился в руках.

Держал, да не удержал? Извини, твои проблемы.

Нужно проскочить, и лучше бы – на свет… Ворон метнулся к подъезду. Площадка пропустила его: не захотела или не успела выметнуть навстречу щупальца и жвала. Пёс дрожал и путался под ногами.

Они вошли внутрь, и морзянка фонаря участилась. Свет высекал предметы из твёрдой искрящей тьмы. Каждый раз чуть-чуть другие, новые. Вспышка, перемена реальности – и безлунная топь во всё окно. Вой, гул вдали. "Это поезд", шепчет Ворон. "Мчится поезд мимо леса, и стена бежит сплошная, и мигают переезды, открываются луга…" Бежит стена, летят у самых окон ветви; перестук колес мечется эхом в дрожащих осинках. Вдруг, волной вдаль – луг; над лугом – розовое, бездонное, солнцем опаленное…

Вой приближался. Оборотни, сказал себе Ворон. Они всегда селятся в подобных местечках. В одной реальности это человек, а в другой, соседней – зверь. Наблюдатель видит смесь этих представлений… Всего лишь голодные оборотни у электропровода. Шалят, но боятся. Забудь.

Он потрепал пса за холку. "Дрожишь? Спокойнее, серый. Ты тоже попадёшь в рай".

Всё, маршрут пройден.

Радуйся!

Время от времени фонарь, балансируя на ветру, лил свет дольше обычного, и тогда всё сразу успокаивалось, и не было необходимости вслушиваться; ветер по-прежнему бил сквозь оконные щели, наполнял комнату морозным дымом, но щупальца сквозняка-страха растворялись в жёлтом электрическом жаре, и невидимка, переставляющий мебель в комнате, замирал за спиной Ворона, и шаги звучали уже не так вкрадчиво, и не рядом, а в центре помещения, в пустоте, в лучах фонаря; мысли, размораживаясь, становились спокойными и ясными. В самом деле, невозможно увидеть бестелесного, можно лишь услышать, почуять.

– Приходи, – тихонько просит Ворон, – я жду. Я вытащил батарейки из разрядника и спрятал спички; даже фонарика, даже кресала у меня нет. Я совсем без огня. Всё, что произойдет, произойдет по твоей воле.