– Что там?
– Да меня, кажись, лупят, – с показным равнодушием ответил Стема.
Нечай долго соображать не стал, отворил дверь и осветил факелом раскрасневшихся и растерзанных воев, копошившихся на земляном полу. У кого-то из них щека была расцарапана, у кого-то кровь носом шла, кто-то сплевывал разбитые зубы. И все, тяжело дыша, растерянно смотрели на воеводу и стоявшего подле него невредимого Стрелка. Нечай грубо выругался, недобро помянув чуров.[58] Догадавшись, какому испытанию хотели подвергнуть назначенного им старшого, воевода напустился на незадачливых вояк:
– Вы что это удумали, кикимора вас щекочи? Вам однажды с ним плечом к плечу выступать в серьезном деле придется, а вы вместо воинского побратимства вражду разжигаете? Да я вас жернова вращать посажу,[59] горшки ночные выносить за всем отрядом…
– Погоди, воевода, – миролюбиво остановил его Стема. – Видать, ты что-то не так понял. Я сам велел своим воям ловить меня в потемках, чтоб они поняли: умелого дружинника и десятком одолеть непросто. Вот теперь они уразумели – смотри, как разгорячились. Жаль только, что умения еще маловато. Нуда ничего, я их обучу, как противника в потемках валить. А это так… Для первой пробы.
Нечай-то не дурак был, все понял, однако идти против десятника и понижать тем его власть не стал. Покачал только укоризненно мохнатой шапкой и вышел. А Стема приказал своим воям расходиться.
На другой день он вызвал их на майдан, сказав, что хочет померяться силами. Вой выглядели несколько смущенными после вчерашнего, но прощения не просили, а все больше на Власа косились. Тут и ворожить не надо было, чтобы понять, кто зачинщик и кого в первую очередь обломать следует. Стема, недолго думая, вызвал Власа на единоборство, предложив померяться силами не на оружии, а в рукопашной. Стема заметил, как у Власа и остальных его подопечных лица вытянулись: новгородец рядом с пришлым выглядел как дуб рядом с молодым тополем. Никто из них, похоже, не сомневался, что сомнет Влас пришлого, как девку на сеновале. Ну а вышло…
Влас размашисто занес пудовый кулак, метя Стрелку в голову, будто собирался первым же ударом вогнать молодого десятника в землю. Но Стрелок каким-то ловким движением перехватил его руку, рывком завернул назад и так толкнул воя в спину, что тот не устоял и рухнул на утоптанный снег.
– Давай еще, – сказал Стема, даже не сбившись с дыхания, будто и не было ничего.
Разъярившийся Влас, порыкивая, бросился на Стрелка, но его сильные размашистые удары не только не задевали десятника, но даже не успевали застать того на месте. Сам же Стема, ловко изворачиваясь, то и дело наносил Власу быстрые и весьма болезненные удары. Остальные вой даже покрикивать стали от восторга. А когда Стема, перехватив руку Власа, так вывернул ему кисть, что тот взвыл, осев на колени, молодой десятник спокойно объяснил, как делать залом, и предложил Власу самому попробовать этакую безделицу на…
– Ну, допустим, на Глобе. – Он указал на коренастого рябого воина с перебитым носом, тоже, видать, драчуна и не новичка в рукопашной.
Глоб следил за двубоем с интересом, даже движения стал повторять, чтобы лучше уяснить для себя некоторые приемы.
– Не так у нас дерутся, – потирая болевшую после залома кисть, проворчал Влас. Однако едва перед ним встал Глоб, как Влас пошел на него наскоком, но… опять взвыл, потому что теперь уже Глоб ловко повторил на нем вывих кисти, перенятый у старшого.
Что ж, с двубоем у Власа сладилось не сразу. Только на третьем из поединщиков он смог повторить этот прием и даже спросил у Стрелка, так ли у него получилось. А Глоб потребовал, чтобы старшой еще чему-нибудь их обучил.
Когда через пару часов Нечай подошел поглядеть, как у них дело складывается, он остался доволен. Стрелок работал с воями умело, они его слушались, даром что взмокли на солнечно-холодном лютневом[60] морозце.
К вечерней трапезе изголодавшиеся и усталые вой Стрелка прибыли дружной ватагой. Нечай и это отметил. «Пойдет дело, – решил воевода. – Повезло нам с этим парнем».
Через пару седмиц[61] он даже отправил Стрелка с его десятком на медведя. Те справились скоро, завалив матерого зверя. Вечером в дружинной избе кмети лакомились разваренной медвежатиной, и добытчики наперебой рассказывали, как вышли к берлоге, как молодой мерянин Кетоша заостренным колом поднимал медведя, как тот выскочил из норы, но не встал на дыбы, а пошел на них «кабаном», на четырех лапах, и только пущенные молодым старшим стрелы принудили зверя в ярости встать на пятки… А там уж и Влас отличился, приняв зверюгу на рогатину. Правда, она некстати треснула, и, если бы Глоб не подоспел с топором… Ну да подоспел, и теперь они все лакомятся медвежатиной.
Нечай довольно стирал с усов медвежий жир, усмехался. Позже рассказывал посаднику Путяте, что Стрелок молодец, спаял-таки непокорных воев в крепкое копье. А на другой день сказал парню, что дает ему время сходить к жене.
Светораду Стема увидел, когда она шла с полными ведрами на коромысле. И подскочив, тут же забрал у нее тяжкую ношу.
– Думал ли ранее, что тебе так туго придется, княжна моя…
Светорада только шутила: гляди, милый, местные бабы тебя засмеют, мол, такой витязь с коромыслом расхаживает. Стема отмахнулся: не засмеют, а своих мужиков пожурят, что те их так же не балуют. И только поставив полные ведра возле очага в большом доме Аудуна, смог, наконец, обнять жену, не смущаясь ничьих взглядов.
Их не беспокоили, и они долго сидели в боковуше обнявшись. Светорада так истосковалась по нему! Ростов-то не велик, однако. Большой Конь Аудуна на одной стороне града, а детинец ростовский на другом. И хоть воины воеводы Нечая и варяги Аудуна беспрепятственно хаживали друг к другу, мельтешение баб между ними, даже если они и воинские жены, не приветствовалось. Поэтому Светорада узнавала про успехи мужа от случая к случаю, как и он о ней.
– Сказывали, будто тиун Усмар к тебе зачастил? – спрашивал Стема, ласково приглаживая выбившийся завиток на ее щеке. Спрашивал вроде о том, что волновало, но у самого глаза лучились от счастья, когда глядел на нее. – Так что, не докучает ли зарвавшийся приказчик моей радости светлой?
Она чуть прикрыла глаза, с удовольствием ощущая его ласку и заботу.
– Не докучает. С тех пор как Усмар узнал, что Асгерд в тягости, и забрал ее в свой терем, его в Большом Коне не больно-то привечают.
Рассказывать же Стеме, что Усмар таки находит способ негаданно встретить ее в Ростове, Светорада не стала. Что ей Усмар? За ним ревнивая жена приглядывает, да и братья красавицы Асгерд не позволят приказчику разойтись. Не говорила Светорада и о том, что пригожий Скафти не сводит с нее сияющих глаз. Но Скафти честь блюдет, а что смотрит, не беда. Она привыкла чувствовать на себе восхищенные взгляды мужчин. Светорада с охотой поведала Стеме, что младший сын Аудуна, Орм, бегает за ней, как ручной олененок, даже берется помогать, несмотря на то, что сыну викинга не к лицу вместе с женщиной вытряхивать шкуры и возиться, чиня лопаску[62] ее прялки. Еще она сообщила, что сдружилась с бойкой Вереной, женой Асольва, да и с Русланой у нее неплохие отношения – та даже позволяет Светораде пеленать ее сыночка.
– Славненький он такой, махонький. Я бы и сама такого хотела, – вздыхала Светорада.
Стема отмалчивался. Не дождавшись ответа, она перевела разговор на другое. Рассказала, что всем в Большом Коне заправляет хозяйственная Гуннхильд, но самой Светораде ее стряпня не нравится. Каши с соленой треской, какие по наказу хозяйки готовили усадебные служанки, уже всем надоели. А еще Гуннхильд имеет пристрастие во все блюда добавлять вареный лук, что Светке не по нраву. Поэтому княжна все чаще стала давать указы стряпухам, когда Гуннхильд нет рядом. И не варить лук велела, а мелко нарезать и поджарить в конопляном масле. С такой приправой и супец вышел что надо, и тушенная в собственном соку гусятина. А когда в кушанье добавили сушеных яблок и лесную ягоду, то получилось просто объедение. Воины Аудуна так хвалили стряпню, что Светорада заволновалась: а вдруг Гуннхильд разобидится? Но та оказалась достаточно мудра, и теперь Светораде надлежит приглядывать за стряпухами, давая им наставления. Старшая дочь Аудуна хоть и продолжает носить на поясе ключи хозяйки, но упрямой ее не назовешь. Так что зря Руслана считает, что Гуннхильд трясется за свое место хозяйки в Большом Коне, просто у Русланы духу не хватает на своем настоять. Говорят, что Путята любит дочь без памяти, но воспитывал ее в такой строгости, что она до сих пор не осмеливается голос подать. Только при Аудуне Руслана увереннее становится. Аудун, конечно, намного старше жены, однако чтит ее и не считает нужным помыкать ею.