Она жила в конце VII — начале VI века до нашей эры, и слава ее гремела по всему тогдашнему культурному миру. Ее считали загадкой, чудом, и имя ее окутано легендой.

Из Греции, Малой Азии, с островов Эгейского моря стекались к ней в Митилену девушки. Ее жилище называли «домом служительниц Муз» (позднее его назовут более кратко — «Музей»). В этой своеобразной общине девушки обучались игре на лире, стихосложению, танцам, а более всего — сложному и никогда не стареющему искусству быть женщиной. Музыка и поэзия нужны были не для того, чтобы стать профессией. Сафо стремилась с помощью культа Афродиты и Муз воплотить идеал женской красоты. И в Митилене женщина оживляла городскую жизнь, давала ей особое очарование своей одеждой, своим вкусом, своим искусством. Любовь и красота способны сделать человека счастливым. Искусство же делает его возвышенным и благородным. Так думали эллины.

Стихи Сафо — особый мир, с его страстями и разочарованиями. В них ночь и звезды, вселяющие печаль, в них шелест листьев и пенье птиц, пробуждающие радость, в них цветущая красота человеческого тела и волнение любви.

Рассказывают, что Солон, дожив до глубокой старости, услышал однажды от своего внука ее стихи и попросил еще раз продекламировать их: он не хотел покинуть этот мир, не заучив песен Сафо. А благодарные митиленцы запечатлели ее облик на своих монетах.

Ее цитировали крупнейшие поэты и писатели Греции и Рима, долгое время ощущалось ее влияние и на европейскую литературу, хотя, после того как в XI веке строгие и заботившиеся о чистоте нравов византийцы сожгли ее произведения, от них уцелели лишь небольшие отрывки. Но мысль о том, что красота-это высшая истина, никогда не покидала умы философов и поэтов. В XX веке Анатоль Франс признается: «Если б мне пришлось делать выбор между красотой и правдой, я бы выбрал красоту, потому что в ней больше истины».

Что же касается вечного вопроса о влиянии искусства на нравы общества, то в древности к единому мнению прийти так и не удалось. Слишком много было перед глазами примеров того, как в одних и тех же людях благополучно уживались тонкий вкус и звериная жестокость, вдохновенные творческие порывы и низменные страсти. В одном лишь греки не сомневались: если высокое искусство и может облагородить людей (но может и оказаться бессильным!), то дурное искусство наверняка испортит их души. (Как показал дальнейший ход событий, искусство действительно оказывалось способным поднять человека на уровень богов, как это было в эпоху Возрождения, или низвести его до положения ничтожного, безликого и пассивного существа.)

В мифах оценку произведениям искусства давали, в конечном счете, боги. При этом они всегда считались только со своими вкусами и настроениями. Боги оказывались куда более нетерпимыми, чем смертные. Горе тому, кто посмеет соперничать, например, с Аполлоном! Мстительный и завистливый бог ревниво оберегал свой авторитет, и самая мысль о соперничестве с ним казалась кощунством. Дерзкого ожидала жестокая кара. Так пострадал фригийский сатир (лесной божок) Марсий.

Многому научила людей светлоокая Афина-Паллада, немало тайн открыла она им. Но даже богиня мудрости не застрахована от оплошности. Изобрела она как-то музыкальный инструмент — флейту. Стала играть на ней — и вдруг остолбенела: на блестящей поверхности воды отразилось, как в зеркале, ее обезображенное лицо. Рассмеялись и боги, увидев ее раздутые щеки. Правда, Афина слыла строгой, бесстрастной богиней, которой недоступны ни любовные увлечения, ни тщеславные заботы о красоте (шаловливый Эрот не осмеливался даже подумать о том, чтобы поразить ее своей коварной стрелой любви). Но все-таки она была женщиной и не могла допустить, чтобы флейта искажала ее прекрасные черты. В ярости швырнула она ее на землю и произнесла над ней проклятье: «Пусть горько поплатится тот, кто поднимет этот инструмент!»

В далекой Фригии, в Малой Азии, посреди пустынного поля, и нашел его Марсий. И в его руках простая дудочка зазвучала так, что все заслушались. Вскружилась у сатира голова от похвал, возгордился он, осмелел. И вызвал на состязание самого Аполлона, а арбитрами пригласил Муз. Несчастный, он наивно думал, будто можно соревноваться со всемогущим богом, да еще рассчитывать на объективность судей, находившихся под началом у олимпийца. Он забыл, что (как заметил Геродот) «божество не терпит, чтобы кто-нибудь, кроме него самого, мнил высоко о себе».

И вот явился златовласый Мусагет, в пышной одежде, с лирой в руках. Каким жалким и ничтожным выглядел рядом с ним грубый, заросший щетиной лесной дикарь Марсий! Стали насмехаться над ним Музы, но сатира смутить не удалось.

«Что с того, что Аполлон — бог? Тело у него чистое и нежное, Одежда тонкая, сверкает пурпуром, а лира — будто золотом пламенеет. Но ведь эта роскошь — удел богачей, она спутница изнеженности, а не добродетели».

Еще больше развеселились Музы, а потом, послушав соперников, единодушно присудили победу Кифареду. Да и как могло быть иначе? Разве могла незатейливая дудка, из которой неслись тревожные, порывистые, то восторженные, то исступленные звуки, сравниться со сладкозвучной лирой, созданной для нежных, ласкающих слух песен и величественных гимнов? Искусство должно умиротворять, а не будоражить, воспевать великие деяния, а не служить мелким земным страстям. Так считали обитатели Олимпа (но в этом сомневались многие крупнейшие эстеты античности).

Заметим, кстати, что древняя флейта — продольная трубка из тростника (она исчезла из европейского оркестра в XVIII веке), с шестью дырочками- совсем не похожа на нынешнюю деревянную. Она издавала резкий металлический звук (характерный для современных медных инструментов). И, конечно, противоположность резкого, порывистого, стремительного звучания флейты и журчащих, успокаивающих напевов лиры была разительной.

А если учесть, что флейта, бубны, трещотки и тому подобные «простые» (и оглушительные) инструменты обычно сопровождали праздники Диониса, то миф о состязании Аполлона и Марсия приобретает особый смысл. Ряд ученых видит в нем отражение борьбы двух культов — официального, классического, общепризнанного светоносного бога и рождавшегося в низах (и даже в «варварских» странах) простого, общедоступного, близкого людям Диониса.

Итак, Аполлон, победил. И тогда, чтоб другим неповадно было, он содрал с Марсия кожу и повесил ее на дереве в пещере близ города Келены, откуда берет свое начало река, получившая название Марсий. Когда долетают сюда звуки флейты, кожа начинает двигаться, будто танцует, и не шелохнется при звуках лиры. Много веков спустя Геродоту, побывавшему в этих краях, фригийцы покажут эту кожу, которая висела около рынка в Келенах. Флейту же Марсия, брошенную в реку, вынесло на берег, и пастух, нашедший ее, поднес инструмент в дар Аполлону. Но долго еще злопамятный бог испытывал ненависть к флейтистам, пока, наконец, в Дельфах не сыграли в его честь торжественную песнь на флейтах.