Она считала про себя: «Один, два, четыре, восемь, шестнадцать, тридцать два, шестьдесят четыре, сто двадцать восемь, двести пятьдесят шесть, пятьсот двенадцать, тысяча двадцать четыре, две тысячи сорок восемь…» Числа были холодные. Восемь тысяч девяносто два, шестнадцать тысяч триста восемьдесят четыре… Двадцать четыре в квадрате — это пятьсот семьдесят шесть, минус пятьсот двенадцать, получается шестьдесят четыре, десять в квадрате сто… Она почти заснула.

«Значит, вчера ты тут тоже был, мой маленький воробышек? Напрасно ты это сделал».

Сна как ни бывало. Она спрыгнула с кровати, сбежала вниз по лестнице, на ощупь, шаря рукой, включила телефон в розетку, поднесла к уху трубку:

— Анатолий? Я твоя маленькая птичка, воробышек? Да?

На следующее утро — Тойеру всю ночь снилась всякая чепуха, и у него было ощущение, что он вообще не спал, — он первым делом решил купить все, что числилось в обширном списке Зенфа. Усталый гаупткомиссар много раз ошибался, заходил не в те магазины и едва не приобрел вещи, которые и без того у него имелись.

Сначала Корнелии понравилось жить без отца — к ее удивлению. Нет, она с самого начала знала, что скучать без него не будет. Изумило ее другое — то, что ей еще что-то может нравиться, даже если это напоминает радость дальтоника от живописи. Она пропускала занятия, подолгу писала письма от Анатолия, а для этого садилась в гостиной, удобно устроившись, не опасаясь, что внезапно кто-нибудь явится. Так ей удалось забыть, что произошло, и даже выспаться в ночь на вторник. Что, если все-таки еще раз случится чудо? На свете найдется еще кто-то и обнимет ее, как обнимал он. Во вторник позвонил Фредерсен:

— Корнелия, я только что узнал, что твой отец в отъезде до четверга.

— Да, с классом. Кто вам сказал?

— Сын моей соседки учится в его классе. Корнелия, по-моему, нам нужно поговорить. Давай сегодня вечером у тебя? Ладно?

— Кто из нас двоих может диктовать другому условия? — огрызнулась она. Теперь Анатолий снова стал мешком, который Фредерсен осторожно положил на край рва. Убрал руки. Снизу донесся негромкий стук. Опять его рожа, испачканная спермой, крикнула ей ужасные слова.

— Мы можем уничтожить друг друга, — сдавленным голосом сказал Фредерсен. — Я не хочу диктовать никаких условий. Я спрашиваю тебя. Сегодняшний вечер устроит?

— Может, завтра? — Она услышала насмешку в своем голосе, яд; она выплеснула его, произнося эту фразу, которая прозвучала как короткий конспект всей ее жизни — той, что прошла мимо.

— Ладно. Завтра вечером, в восемь.

— Хорошо, в восемь.

Фальшивые письма она сожгла в кафельной печке.

Уже к среде Тойер превосходно подготовился к поездке. Напуганный начальством, он почти не высовывал носа из дома. Но никакой медийной катастрофы пока еще не случилось. А Ильдирим приняла его предложение. Как там все получится?

Фредерсен сидел в гостиной напротив Корнелии.

— Ты сказала, что хочешь нас заложить. Она не ответила.

— Ты понимаешь, что произойдет, если ты попадешь за решетку? Ты понимаешь, какой шум поднимут газеты и прочие СМИ? Девочка убила одноклассника. Такое случается не каждый день. А твой отец? Чем это обернется для него?

— Перестаньте, — холодно заявила она. — Что будет с вами — вот что вас волнует. Ведь вы хотите продолжать и дальше? Или Анатолий был последняя ваша… — Она запнулась и с трудом выдавила из себя: — любовь?

Фредерсен вздохнул и хрустнул костяшками пальцев. Корнелия ненавидела этот звук.

— Вероятно, теперь мне придется очень долго быть крайне осторожным. Еще я подам прошение о переводе в другую школу. Я уеду отсюда и не буду вести ваш класс. Так что нам надо продержаться лишь до лета.

— Мне прислали назад мой альбом, — сообщила Корнелия; ее пробрал ледяной ужас при мысли о том, что они с Фредерсеном сообщники. — В полиции поверили.

— Хорошо, — кивнул Фредерсен. Потом добавил: — Я ненавижу тебя.

Да, конечно. Он ненавидел ее. Она отняла у него Анатолия. Корнелия уставилась на него. Может, он убьет ее? Месть и устранение сообщницы — две веских причины. Она почувствовала, что ей страшно. Значит, она хочет жить.

— Я вернусь в школу. Все будет нормально.

— Обязательно, — подтвердил Фредерсен. — Но нам надо принять меры предосторожности, на тот случай, если за нами кто-нибудь будет шпионить.

— Кому это придет в голову?

— По-моему, комиссар не очень доволен результатами расследования. У меня создалось такое впечатление.

Утро четверга, вот уже десять минут как утро.

Зенф сидел в своем сером кресле. Он закрыл все окна. Усталость, преследовавшая его последние несколько недель, иногда сопровождалась болями. Когда он думал о долгом переезде, о тесной комнате в отеле, ему становилось плохо. Как он все это выдержит?

Вещи он собрал уже давным-давно, и прежде всего положил снотворное. Обычно он глотал одну таблетку в неделю: врач настоятельно предупредил, что в противном случае ему грозит зависимость. Но теперь придется принимать их чаще, иначе никак.

Ради пробы он лег в постель и закрыл глаза. Тучи, молнии, события его жизни — перевозбуждение, мозг сам посылал ему картины. Зенф нажал на кнопку лампы-ночника и опять закрыл глаза; сквозь закрытые веки просачивался свет, розовый, как мясо.

Сердце колотилось, он опять сел. Предупреждение по поводу таблеток в той же мере касается и алкоголя. Принимать лишь в крайних случаях и как помощь, но лучше обойтись без него — так сказал врач.

— Господин Зенф, все-таки есть что-то, что вас особенно заботит?

— Нет, нет.

Коллеги сделали ему подарок на Рождество. Хафнер взял выбор на себя, и с тех пор у Зенфа появился маленький домашний бар. Впрочем, можно ли его так назвать, когда там помещаются всего две бутылки? И как раз виски, которое он терпеть не может, и арманьяк, вот его он любил и приобретал в Эльзасе. Но сейчас он открыл виски — сотая попытка прогнать демонов. Ощутил запах — и, едва успев поставить бутылку назад, бросился к раковине.

К пяти часам утра он забылся беспокойным сном: крики, которые не могли вырваться наружу, дрожь, такое чувство, будто находишься в эпицентре взрыва, заполнившего все, развеявшего все, что было, а заодно и будущее.

Запикал будильник: шесть часов. Они договорились на семь. Ему пришлось держаться за штангу душа, чтобы не упасть; он стоял под струями и тихо скулил.

Потом заглянул в зеркало. Желтое, усталое, морщинистое лицо ужаснуло его, но ему, как ни странно, удалось сделать то, чему он научился давным-давно: надеть свое повседневное лицо поверх настоящего, разгладить его черты, заставить глаза блестеть, хоть чуточку побыть нахальным Зенфом.

Перечный баллончик, охотничий нож, газовый пистолет, все, что еще может понадобиться.

Он огляделся по сторонам, прежде чем запереть дверь дома. Все могло пойти наперекосяк, и тогда он вернется назад уничтоженным или, еще чище, ненавистным и уволенным. Возможно, правда окажется за ним, но он все равно не знал, как перенесет и это.

Он запер дверь и вышел на улицу, к парковке, целеустремленно и с неожиданной бодростью.