Часто он задерживался на работе, чтобы «обкатать», как он выражался, ту или иную новую программу, а уж когда приобрел наконец собственный компьютер и водрузил его на почетное место — на обеденный стол, стоявший посредине комнаты, тут-то Светка окончательно поняла, что она в этой комнате лишняя. «Не могу я тягаться с машиной, — объяснила она Ольге свой разрыв с Шуриком. — Мощности не хватает».

Но Ольга понимала, что на самом-то деле компьютер послужил только поводом, той последней каплей, которая и помогла Светке расстаться с Шуриком, не обременяя свою совесть чувством вины и ощущением дискомфорта, как это бывало при ее расставаниях с возлюбленными, когда ей становилось с ними невыносимо скучно.

Сам Шурик знал, что он отказался бы от всех компьютеров и байдарок в мире, лишь бы Светка была рядом с ним. Он очень переживал, страдал, звонил Ольге в поисках сочувствия и поддержки. Чем могла она утешить его?

Примерно по такому же сценарию развивались Светкины отношения и с тремя остальными «мушкетерами», которых Ольга знала хуже, чем Шурика, так как в походы с ними не ходила, а встречалась только у общих знакомых или у себя на кухне, когда Светка приводила их к ней «общаться». Разговоры и споры в основном не выходили из магического круга тем, очерченных политизировавшимся за годы перестройки сознанием граждан только было воскресшей и тут же начавшей агонизировать страны. Говорили о том, в какую пропасть катится страна и долго ли ей еще катиться, спорили о плюсах и минусах неизбежного западного влияния на все сферы жизни, а также не забывали обсудить новости очередного кинофестиваля и прелестную выставку Левицкого на Крымском валу.

Ольга помнила только, что Андрей, художник-мультипликатор, трудился на киностудии, а Гриша, работавший, по его словам, исключительно над собой, нигде конкретно не служил, жил непонятно на что, но явно не бедствовал. Перебирая в памяти достоинства и возможности каждого из «мушкетеров», она остановилась на втором Александре — Алике. Бывший спортсмен, когда-то известный теннисист, получивший травму на соревнованиях и вынужденный перейти на тренерскую работу, он всегда производил впечатление человека наиболее надежного и не только желавшего, но и умевшего помочь в трудную минуту. Да и Светку он всегда опекал как любимую младшую сестру, с готовностью входил во все ее нужды и помогал советом и делом.

Именно благодаря этой чрезмерной заботе и опеке его в свое время и постигла участь Шурика. «Он мне как бабушка, честное слово», — возмущалась Светка.

Это был неизбежный конец всех ее романов. Сначала она загоралась, ходила счастливая и веселая, потом, спустя полгода-год, постепенно как-то тускнела, начинала раздражаться, а после очередного разрыва мучилась угрызениями совести и называла себя «вертихвосткой». Ольга, впрямую не осуждая подругу, все же подобную самоаттестацию ее не оспаривала, поскольку считала, что для натуры глубокой и основательной такие скороспелые влюбленности чужды и неприемлемы.

Но сейчас, одиноко сидя на своей тихой уютной кухне, держа в руках листок с четырьмя именами и телефонами, представляя, что подруга влипла в какую-то историю и пребывает где-нибудь в заколоченном доме в качестве заложницы, она иными глазами посмотрела на эти Светкины увлечения. Восприятие окружающего обострилось от сознания нависшей не только над подругой, но, может быть, и над ней самой опасностью, и она пришла к любопытному выводу. Если исходить из требований, предъявляемых Светкой к идеалу мужчины (умный плюс богатый), то нельзя не заметить, что все ее поклонники, по крайней мере эти четверо, были несомненно умны и по-своему интересны. Второе же непременное условие идеала у всех практически напрочь отсутствовало. Вряд ли это было случайным совпадением.

И для самой Светки, судя по всему, материальная база являлась понятием весьма относительным. Ведь ей никогда и в голову не приходило, например, принять участие в каком-нибудь конкурсе красоты или попробовать себя в качестве фотомодели, хотя предложения такого рода поступали в ее адрес неоднократно, порой даже не совсем в приличной форме.

И тут Ольга вдруг поняла то, чего не понимала, вернее, не хотела видеть за долгие годы общения с ней: Светка была идеалистка, причем самого романтического толка. Она уже не раз могла устроить свою жизнь, не дожидаясь «бальзаковского возраста». Умные и любящие у нее были, с богатыми и безумными она сама не хотела связываться, но при ее-то внешних данных не составило бы труда найти и так долго лелеемый ею идеал.

Однако все ее теории относительно идеала при ближайшем рассмотрении оказывались блефом, потому что именно своей-то любви ей и недоставало, ее отсутствие и приводило к неминуемым разрывам, и именно надежда на возможность этой любви заставляла ее лететь навстречу новым приключениям.

«Нет, она не вертихвостка, — подумала Ольга, увидев подругу в каком-то неожиданном свете, — просто она никого еще по-настоящему не любила, а без этого она не может быть счастлива в своей жизни…»

Кукушка в ходиках на стене неистовствовала так долго, что Ольга невольно посмотрела на часы: была полночь. Звонить кому бы то ни было уже поздно, да и спать вдруг захотелось так, что глаза начали слипаться и все тело охватило какое-то дремотное оцепенение. Встать и сделать несколько шагов до комнаты было выше ее сил, она прилегла на топчан, на котором сидела, и сон, мгновенный и целительный, избавил ее от всех волнений и страхов тревожного вечера.

Когда Ольга вышла из дома, на улице не было ни души, только слышалось размеренное шарканье метлы дворника по тротуару где-то за углом. Небо было затянуто тучами, и моросил мелкий дождь.

Неожиданно возле нее остановилось такси, дверца распахнулась, и водитель жестом пригласил ее сесть на заднее сиденье.

— Вы от Ираклия? — спросила она.

Он кивнул, машина с визгом рванулась с места, и дома вперемежку с деревьями замелькали за окном с такой быстротой, что Ольга, как ни напрягалась, не могла понять, где они едут и куда.

Она не могла бы сказать, сколько времени они ехали, потому что, сев в такси, почти сразу задремала. Очнулась она от того, что машину резко начало бросать с ухаба на ухаб. Дорога шла через лес, по обе стороны темнели деревья, в основном ели, что придавало их странному путешествию очень мрачный колорит, который усугублялся и серой пеленой дождя, и бычьей шеей водителя, за всю дорогу не проронившего ни слова.

Тревожное предчувствие пронзило ее. Господи, как могла она заснуть и не видеть, куда ее завезли? Почему она не сообщила никому о своем разговоре с Ираклием? Теперь никто не знает, что с ней случилось и где ее искать.

Тревога переросла в отчаяние, она тихо простонала от ощущения своей полной беспомощности…

Резкий телефонный звонок освободил ее от продолжения этого кошмара. Еще не вполне понимая, почему она спит одетая и не в комнате, но чувствуя огромное облегчение от того, что весь пережитый ужас был всего лишь сном, она встала и неуверенно, пошатываясь, пошла в прихожую.

Звонила мать с сообщением о том, что ночью в Александровке у дяди Паши случился сердечный приступ и «скорая» увезла его в пушкинскую больницу. Сон как рукой сняло.

— Который час? — спросила Ольга.

— Четверть восьмого, — ответила мать. — Мы с Тамарой сейчас в Пушкино, она сама, бедняжка, в плохом состоянии. Ты, Оленька, созвонись с Ириной, и подъезжайте сюда, мы будем вас ждать.

— А что это за больница?

— Первая городская больница, от станции сразу налево, да вам тут любой подскажет. Мы в приемном покое будем.

После этого сообщения все ее страхи, связанные с предстоящей встречей с Ираклием, отошли на второй план и показались чуть ли не игрой собственного воспаленного воображения. Что значат все эти рассуждения о чувствах, эти телефонные запугивания, когда речь идет о жизни близкого человека?

Она знала, что сердце у дяди Паши начало пошаливать несколько лет назад, после того, как он похоронил своего лучшего друга, с которым со школьной скамьи привык делиться всеми радостями и горестями жизни. Врачи определили стенокардию и посоветовали побольше двигаться на свежем воздухе и избегать волнений.