Дядю Пашу в редакции знали не только по многочисленным Ольгиным рассказам, но имели удовольствие и лично быть с ним знакомы, так как по пятницам по дороге на дачу он нередко заезжал за племянницей на своей «моське», а в понедельник подвозил ее прямо к издательству и, поднявшись в их комнату, самолично одаривал сотрудников всевозможными плодами своего садово-огородного хозяйства. Когда же он поведал о планах насчет пасеки и пообещал через годик-другой регулярно снабжать их самым лучшим и натуральным медом, это сообщение обрадовало всех чрезвычайно. Искра Анатольевна вспомнила статью в журнале «Здоровье», где говорилось, что человека, съедающего в день хотя бы две ложки меда, ни одна хворь не возьмет, а если и возьмет, то ни за что не одолеет. Верочка рассказала о медовых масках на лицо и что ее подруга якобы только ими и спасается. А Никанорыч молча улыбался, потому что просто обожал мед с детства, и ни одно варенье не могло ему заменить его душистую янтарную струю.

Всем Ольгиным сотрудникам нравился дядя Паша: Верочке — за доброту, Никанорычу — за наблюдательность и большой жизненный опыт, Одуванчику — за интеллигентность и мягкость в обращении, а Искра Анатольевна просто считала его очень интересным мужчиной и порой, забывшись, принималась даже кокетничать с ним.

Стараясь перекричать собравшихся, которые громко обсуждали вопрос о предстоящей через неделю переаттестации, Ольга кратко сообщила Никанорычу и Одуванчику о состоянии дяди Паши и, повернувшись к заведующей, проговорила:

— Искра Анатольевна, я бы хотела завтра…

Но та, выпустив густое облако дыма, не дала ей договорить:

— Конечно, голубчик, конечно, поезжайте в больницу. И вообще, знаете что? — Она залихватски махнула рукой, и все ее многочисленные бубенчики встрепенулись и зазвякали. — Берите-ка вы с собой работу и поживите в Александровке, пока Павла Сергеевича не выпишут.

— Искра, я всегда говорил, что ты королева, — расчувствовался Никанорыч и полез к ней целоваться, — и жесты у тебя королевские.

Елена Одуванчик тоже была растрогана ее щедротами.

— Это, Искрочка, ты очень правильно и хорошо решила, — умилялась она. — Ведь каждый день в Пушкино ездить тяжело, а Оленька будет переживать, как он там.

Дверь вдруг распахнулась, и шумной толпой, с возгласами и поздравлениями в комнату вторглись представители производственного отдела, неся огромный букет цветов и вожделенный подарок в большой красивой коробке. Старушки корректорши засобирались, на прощание пожимая Никанорычу руку и желая здоровья и долголетия, а освободившиеся места заняли производственники, чтобы произнести те же слова, но уже в качестве тоста. Веселье закипело вовсю.

Ольга, имея в своей сумке хорошее оправдание в виде ответственной и срочной рукописи, попрощалась со всеми, пожелав Никанорычу оставаться всегда таким же бодрым и красивым, как в этот день. Услышав столь нетрадиционное пожелание, да еще от хорошенькой молодой женщины, именинник даже порозовел от удовольствия, сжал ее руки в своих, поднес к губам и поцеловал. Этот жест напомнил Ольге сцену Ираклия со Светкой на даче, и она усмехнулась этой невольной ассоциации. Договорились, что она будет держать их в курсе и при первой же возможности позвонит, чтобы сообщить о здоровье Павла Сергеевича.

Вечером позвонила Ирина, сказала, что они с Игорем только что вернулись из Пушкино, что отец чувствует себя гораздо лучше и, наверное, в субботу можно будет привезти его в Москву.

— Да, еще папа просил передать, чтобы ты завтра обязательно приехала, он будет ждать, — проговорила она на прощание.

Ольга собиралась завтра в больницу, и тем не менее просьба дяди Паши очень удивила ее, это было совсем не в его духе. Насколько она его знала, он очень не любил нагружать никого, даже близких людей, своими проблемами, поэтому, учитывая неблизкий путь и ее занятость на работе, от него можно было ожидать совсем иной просьбы: чтобы она не беспокоилась и не приезжала, так как возле него Тамара и Лариса.

«Что-то здесь не то», — подумала Ольга. Может быть, у него какое-нибудь срочное дело, с которым он хочет обратиться именно к ней? Она решила не ломать над этим голову, все равно завтра все прояснится, и позвонила Шурику.

Узнав, что ей предоставлена возможность работать на даче, чтобы быть рядом с больницей, Шурик разволновался и закричал:

— Что ты, Оля, этого никак нельзя делать! Тебе вообще нельзя сейчас уезжать из Москвы, ведь в любой день может позвонить Света!

Действительно, как же она сразу об этом не подумала! Видимо, от радости, что ее отпустили «на волю».

— Что же делать, Шурик? — жалобно проговорила она. — Мне ведь завтра обязательно надо в больницу к дяде Паше, он меня будет ждать.

— Ну вот что, — подумав, сказал тот, — завтра вторник, ты еще можешь уехать, ведь Ираклий сказал «дня через три», то есть в среду. Поэтому со среды будь дома неотлучно, даже в магазин не выходи.

Ольга вдруг сообразила: ведь Светка, считая, что она на работе, первым делом, конечно, позвонит в редакцию.

— Тьфу ты черт, а там скажут, что ты в Александровке, — опять заволновался Шурик.

Минуты две они молчали, судорожно обдумывая возможные выходы из этого положения.

— Ладно, — так ничего и не придумав, сказал наконец Шурик, — будь что будет, тут уж ничего не попишешь. Ну, как говорится, Бог не выдаст…

— Свинья не съест, — подхватила она.

Когда на следующий день Ольга шла по больничному коридору, направляясь к семнадцатой палате, какой-то человек, появившись из ниши с большим окном, выходившим во двор больницы, встал на ее пути.

— Здравствуйте, Ольга! — улыбаясь, сказал он. — А Павел Сергеевич вас уже заждался, боялся, что не приедете.

Она узнала соседа дяди Паши, Кирилла Андреевича, но сейчас, когда он не сидел скрючившись на кровати, а стоял перед нею во весь рост, в спортивных брюках и футболке, он показался ей высоким и подтянутым, она отметила, как хорошо развиты мышцы на его руках и плечах, и подумала: «Спортсмен, наверное».

Он проводил ее до палаты, заглянул в дверь и со словами: «Ну вот, Павел Сергеевич, и ваша гостья», — куда-то ушел. Дядя Паша в очках лежал на кровати и читал журнал. У двух больных уже сидели посетители, остальные развлекались как могли: спали, мерили температуру, переговаривались вполголоса с соседями, подкрепляли ослабленный организм домашней снедью.

— Ириша сказала, что тебе уже намного лучше, — проговорила Ольга, подходя и целуя его.

У него действительно был вид вполне здорового человека, лицо немного округлилось и даже слегка порозовело.

— Я же всегда говорил тебе, Олюшка, что здоров как бык. — Сняв очки и отложив журнал, он посмотрел на нее как-то необычно, с насмешливо-доброй хитринкой, как смотрел, бывало, в детстве, когда предлагал им с Ириной проверить под елкой, что принес Дед Мороз. «Он ведь ваши мечты и желания хорошо знает», — говорил он, и при этом глаза его блестели так же по-доброму лукаво.

— Что это ты, дядя Паша, на меня так хитро смотришь? — улыбнулась она. — Будто сюрприз какой-то приготовил.

— Ну какой уж тут сюрприз… — немного смутился он, поняв, что взгляд невольно выдал его тайные мысли. — Просто чувствую себя хорошо и хочется поскорее домой.

Но Ольга видела, что он что-то не договаривает, и решила спросить напрямик:

— А почему ты просил Ирину передать мне, чтобы я приехала обязательно? Я даже подумала, не случилось ли чего.

— Нет, что ты, Иришка не так поняла, — быстро заговорил он, стараясь не смотреть ей в глаза. — Я сказал: если сможешь, я же понимаю, у тебя работа… Кстати, как там Сергей Никанорыч поживает?

Ольга рассказала ему о дне рождения Никанорыча, о том, что Искра Анатольевна собирается с мужем провести отпуск в Болгарии, что Одуванчик волнуется за него больше всех, что Верочка написала вступительное сочинение, но результат еще неизвестен, а вообще все они передают ему большой привет и желают скорейшего выздоровления.