— Я просила… просила его коснуться моих грудей, — прошептала она, не узнавая своего голоса.

Темнота потянулась к ней.

Она полувздохнула-полувсхлипнула, когда шершавые ладони сжали правую грудь, левую… Сердце покатилось куда-то, мышцы напряглись. Жидкий огонь желания хлынул в то место, где сходились ноги. Соски затвердели до боли.

— Вот так?

— Да.

Пальцы задвигались в такт с биением ее сердца. Грубые, но нежные. Нерешительные, но алчные. Слезы по-прежнему жгли ей глаза. Наконец она получила от чужого человека то, в чем ей было отказано двадцать два года назад: нежное прикосновение мужчины.

— Скажи, что еще ты просила его сделать, — хрипло скомандовал он.

Тепло протянуло невидимый мостик между их телами: его дыхание, ее дыхание, его пальцы, ее пальцы. Его желание. Ее желание.

В какой-то кратчайший миг она видела их обоих: себя, стоявшую над обнаженным мужчиной, и его, сидевшего подле голой женщины.

— Я просила его… целовать мои соски, — призналась она.

Шероховатый жар, обливший ее левую грудь, вдруг рассеялся. Секунду спустя он обрушился на ее бедро. И похоже, араб не слишком расстроился, обнаружив податливую мягкость. Шелковистая плоть, легкая, как крылья бабочки, скользнула по соску.

Молния пронизала ее грудь и вышла из пальцев ног. Меган вернулась в свое тело и снова уставилась на его голову. Потом инстинктивно протянула руку и вцепилась в мягкие вьющиеся волосы. Они липли к пальцам, живые, словно раскаленный поток, мчавшийся сквозь ее груди.

— Что еще ты просила его делать?

Влажное дыхание обожгло грудь в том месте, где араб поцеловал ее. Только мужчина, которого она любила, не пожелал делать этого. Она пыталась собраться с духом и наконец нашла храбрость продолжать.

— Я просила его лизать мои соски.

Горячий влажный язык нерешительно обвел самую маковку груди. Один раз. Второй. Третий… Он лизал ее, как жадный кот вылизывает пустой подойник. Верхушка соска, розовый ореол, снова кончик… Ее лоно сжималось, кипящая жидкость стекала по бедрам. Она инстинктивно обвила руками его шею… такое судорожное объятие… и прижала к себе голову араба, пока тот продолжал омывать ее неустанными ударами языка.

— Что еще?

Меган боялась, что умрет от наслаждения. Чувствовал ли Мохаммед то же самое, когда целовал ее, лизал?..

— Я просила его сосать мою грудь. Ее опять обожгло раскаленными угольями. О-о… Меган держалась за густые пряди, пока он сосал ее, сначала робко, потом сильнее, словно он набирался от нее сил. Это было… невероятно.

Это пробудило томление, которого ей не довелось испытать до сих пор. Хоть бы он стиснул ее… укусил… впился зубами… Она выгнулась всем телом, моля о ласках, описания которым не находила. Он сильнее сжал руки, сминая, массируя, растирая… грудь, бедро… спину…

Огненный водоворот обжигающего жара окутал ее сосок, и острые зубы одновременно вгрызлись в ореол… Ее лоно сжалось… от боли… от удовольствия. Она подалась вперед, запутавшись руками в его волосах, затерянная в эротических ощущениях, которые он рождал, в воспоминаниях, которые вызывал…

— Я просила его ласкать меня между бедрами, — шепнула она.

Теплый воздух овеял ее живот. Нежные пальцы коснулись Меган… Тень ощущения… Пальцы араба, не англичанина.

Тихий неприличный хлопок разорвался в воздухе: это его губы выпустили сосок. Озноб от холодного воздуха мгновенно сменился теплом его дыхания.

— Твой венерин холмик покрыт волосами.

Прошло несколько мгновений, прежде чем смысл его слов дошел до нее. Каждый нерв ее тела сосредоточился в пальцах, теребивших его волосы.

— Да. — Ее дыхание участилось… слишком участилось… Сейчас она лишится чувств. Она, которая никогда раньше не падала в обморок! — Разумеется.

— Мусульмане выбривают волосы на теле. Его нога задела ее колено, мускулистая, но шелковисто-гладкая…

— А вы? Тоже выбриваете волосы? — неожиданно вырвалось у нее.

— Я строго следую законам ислама, — бросил он.

Мириады мыслей кружились в ее голове: неужели религия воспрещает ему дотрагиваться до женщин? Может, поэтому в пятьдесят три года он все еще девственник? И действительно ли его чресла чисто выбриты?

— Записано в книгах, что женское лоно влажнеет от желания и что в момент наслаждения ее плоть становится твердой и наливается кровью, как петушиный гребень, — пробурчал он. — Ты тоже влажна от желания, Меган?

Влажна и набухла. Ей казалось, что она тонет в запахе пряностей и жаре его тела.

— Да, — запинаясь, выговорила Меган. — Так оно и есть.

— И когда достигнешь момента наслаждения, твоя плоть поднимается, как петушиный гребень?

— Ты можешь коснуться моего лона…

Мег съежилась от собственной откровенности, на которую способна только шлюха; она раздвинула ноги в бесстыдном приглашении женщины, открывающейся мужчине.

Ночной воздух ворвался в комнату, охлаждая ту часть ее тела, которая налилась соками, подобно перезрелому фрукту. Холод немедленно сменился пульсирующим жаром.

Он сжал ее, меся, словно тесто, грубо лаская. Меган замерла, боясь вызвать у него отвращение.

Муж касался ее лишь мимолетно, подводя свое достоинство к ее порталу. И никогда не медлил ни одного лишнего мгновения. О чем он думал, случайно дотрагиваясь до нее? О чем думал этот человек, касаясь женщины впервые в жизни?

— Ты истекаешь влагой.

— Мне очень жаль, — быстро, словно оправдываясь, выговорила она и сжалась от напряжения, приготовившись к тому, что он сейчас ее оттолкнет.

— Почему ты извиняешься?

Его дыхание раскаленным тавром легло на ее живот: он смотрит вниз, словно способен видеть в темноте. И возможно, так оно и есть.

— А с другим мужчиной ты не становишься такой мокрой?

— Я…

Длинный жесткий, мозолистый палец утонул в скользких влажных складках ее лона.

Она выпустила из рук волосы Мохаммеда ради более надежного якоря: его плеч. Они были напряжены, совсем как ее тело. Сильные, надежные, истинно мужские.

Меган ждала его следующей фразы, следующего вторжения. Сам воздух, похоже, раскалился от чувственного порыва.

— Отверстие в твоем лоне чересчур узко.

Он скользнул глубже, ее тело упорно сопротивлялось.

— Ты хотела, чтобы тебя ласкали именно здесь, когда просила его потрогать между бедер?

Меган зажмурилась, отсекая тьму, состоявшую из его волос и боли прошлого.

— Нет, — ответила она.

Он медленно разделил сомкнутые створки, проникая в святая святых ее лона, пока не коснулся самого кончика ее женственности. Крохотный бугорок налился желанием. Она неудержимо запульсировала в унисон с ритмом его пальца и сомкнула колени, чтобы не упасть.

— Ты просила, чтобы тебя коснулись в этом месте?

— Нет… просто просила, чтобы меня коснулись, — пролепетала она.

— Ты уже твердая, это похоже на небольшой бутон. Тебе хорошо, когда мужская рука теребит его? И когда тебя приводят к экстазу, теребя клитор, разве ты не хотела бы, чтобы на месте мужского пальца был мужской жезл?

Клитор.

До этой минуты Меган никогда не слышала такого слова, но мгновенно поняла, что он имел в виду: ошибки быть просто не могло! Она впилась ногтями в его кожу, безразличная к боли, которую могла вызвать, полностью сосредоточенная на каждом движении этого длинного пальца.

— Я не… знаю. Уверена, что большинство женщин по достоинству оценило бы… Ни один мужчина еще не дарил мне блаженства всего лишь одним пальцем.

Он осторожно обвел затвердевшую горошинку плоти, самое чувствительное местечко женского тела, словно определяя размер, форму… и каждое прикосновение вызывало в ней бурю ощущений.

— Но ты достигала разрядки, когда мужская плоть проникала в тебя, — настаивал он.

За сомкнутыми веками плясали белые точки по разгоряченной коже пробегал раскаленный добела озноб.

— Да.

— Когда он касался тебя здесь…

Он сильно нажал на бугорок ее женственности; молния наслаждения пронзила ее.