Телеэкраны корабля изображали планету Эвлимену такими воздушными красками, такой нежной и хрупкой, что Миша Иванников и Юра Волков предприняли окончательный спуск исключительно на кинетационной тяге. Это техническое решение — дань чувствительности братьев по космосу — в конечном счёте ни зла, ни добра планете Эвлимене не принесло. Фауна и флора Эвлимены были удушены ядовитыми межзвёздными облаками, осадившими планету четыре миллиона лет назад. Возможно, с ней теперь не следовало слишком церемониться, но как-то рука не поднималась палить оставшуюся красоту концентрированным лучом тормозной посадки.

Вместе с тем нереактивная, то есть кинетационная, посадка являлась делом непростым и даже небезопасным для жизни космонавтов. Впрочем, можно было спуститься на автономном ракетном модуле, а кораблю предоставить возможность совершить жёсткий кинетационный спуск, рискованный для живого организма.

Так и решили. Основной корабль до поры до времени остался без экипажа, а Иванников и Волков, чётко отстыковавшись на автономном модуле и испытав всего лишь пятикратные перегрузки, оказались на грунт прекрасной, но безжизненной Эвлимены. Они дружно выкатили из модуля планетоход, опустили на лица светозащитные забрала, чтобы уберечь глаза от слепящего Амфиона, и огляделись. Простирающаяся вокруг них скалистая равнина, будто лепестками, была усеяна розовыми ракушками. Иванников поднял одну из них, подержал па ладони. Изнутри на Иванникова пучила зрачки окаменевшая трехглазая козявка.

Осмотрев ещё несколько раковин, космонавты поняли, что каждая из них была когда-то жилищем трехглазых членистоногих. Теперь предстояло смотреть в небо, где вот-вот должен был объявиться корабль. Он возник минут через десять, вывалился из огромного золотистого облака, осенённый шестью ребристыми парашютами. Заворожённым взглядом Миша и Юра провожали спуск на парашютах их летящего дома. Кинетационный механизм теперь бездействовал, событиями управляли бесхитростные аэродинамические силы. Алые паруса парашютов сработали надёжно, спуск оказался совершенно плавным, и, хотя корабль опустился за недалёкой скальной грядой, сомнений в благополучном завершении мягкой посадки быть не могло.

— Юра, — сказал чуть смущённо Иванников, — я забыл ограничить время на обзорные киносъёмки. Теперь аппаратура будет работать ещё целых полчаса после посадки.

— Пусть себе снимает, — отмахнулся Волков.

Друзья включили двигатели планетохода, взяв курс к опустившемуся звездолёту. До скальной гряды планетоход, или попросту говоря, «ход», скользил минут пять. Выехав по ту сторону скал, космонавты внезапно испытали чувство, которое знакомо путнику, обманутому миражем. Он видит, что несомненное, как сама действительность, озеро становится внезапно песчаной пустыней, и остолбеневает от изумления.

Такое же горькое изумление испытали Иванников и Волков, увидев, что их корабля нет за скалами и вообще нигде его нет. Они носились туда-сюда на своём планетоходе, впрочем, без всякой надежды, ибо было очевидно, что корабль никак не мог в считанные минуты оттащиться ветром за горизонт. Да и ветра никакого не было!

Космонавты вдоль и поперёк изъездили всю равнину, сделавшуюся за скальной грядой удивительно гладкой и удобной для езды. Наконец ход вылетел на морской простор, устойчиво держа под днищем метр стандартного воздушного пространства.

— В океане нам искать нечего, — сказал Иванников. — В океане почти весь корабль был бы виден на поверхности. Даже в шторм.

— Ты прав, — охотно согласился Юра Волков и улыбнулся.

Миша Иванников насторожился, потому что Юрии улыбался и соглашался одновременно именно тогда, когда собирался возражать.

— Ты прав в одном случае: если океан здесь наш, Тихий. Атлантический, короче водяной, — Юрий снова улыбнулся. — А если он этиловый? Плавая в воде, корабль мог бы утонуть в более лёгкой жидкости.

— Остроумная мысль. Однако спектролокационое зондирование показало, что это самая настоящая вода, — веско ответил Миша.

Наконец они вышли из планетохода и внезапно услышали странную музыку. Собственно, не музыку даже, а одни неритмические каскады аккордов без всякой композиции, но сладостные, просветлённые. Они неизъяснимо околдовывали душу.

Дул лёгкий ветер, и, когда он ослабевал, музыка становилась тише. Вскоре ветер совсем прекратился. Вместе с ним исчезла и музыка. Этот краткий дивертисмент хотя и озадачил космонавтов до крайности, но и необъяснимым образом успокоил. В их отчаянном положении указания на неведомые здешние стихии скорее могли вселять неясную надежду, чем страх.

— Кажется, музыка шла от океана, — неуверенно определил Иванников, когда звуки исчезли.

— А мне почудилось, что она шла откуда-то оттуда, — возразил Волков, указывая рукой мимо уступчатых скал, и прислушался, наклонив голову. Однако музыка не возобновлялась.

Выждав минут пять, космонавты возвратились в модуль. Пытаясь найти разумное объяснение, куда мог деваться их корабль, они исследовали одну за другой все мыслимые ситуации. Наконец Волков взорвался.

— Не мог же корабль улететь! — вскричал он, взмахнув руками. — Он где-то рядом. Мы непременно его найдём!

— Прежде надо сообщить обо всём на Пятнадцатую станцию, — решительно заявил Иванников.

— Конечно, ты прав, — произнёс Волков и зло стукнул люком, выбираясь из модуля. Иванников последовал за ним.

Через минуту космонавты были уже в пути. Они не имели возможности послать лазерограмму немедленно: Пятнадцатая станция скрывалась за горизонтом. Чтобы навести на неё лазерный луч, надо было очутиться хотя бы одним градусом ближе к экватору. И надо было спешить, потому что предстояло затмение Пятнадцатой станции — её должен был заслонить диск Амфиона. Точное время начала затмения космонавтам не было известно. Они могли бы установить эту минуту астрономическими наблюдениями, но предпочли не тратить на это лишних минут и катились на юг, не останавливаясь и не отдыхая.

Вскоре на равнине появились странные розовые курганы. Когда Амфнон опустился за горизонт, Иванников включил прожектор. Через час совсем стемнело, лиши Стримон — естественный спутник Эвлимены — своим пепельным светом чуть обелял мрак. Полагая, что уже пройдено достаточное расстояние, Иванников въехал для наблюдения звёзд на один из курганов и остановил планетоход. Он достал электронную астролябию, но только приоткрыл дверцу, как вдруг почувствовал, что машина куда-то проваливается. Через мгновение планетоход ударился обо что-то твёрдое, посыпались осколки прожектора, Волков болезненно вскрикнул.

— Ты ранен? — тревожно спросил Иванников.

— Руку подвернул, — отозвался Волков. Иванников достал из ранца фонарь, направил его луч перед собой. За стеклом темнели чёрные как уголь деревья. Они лишены были листвы, вместо веток торчали длинные шипы. Полость, в которую рухнул планетоход, оказалась участком окаменелого леса под круглым колпаком.

Чтобы не проколоть впотьмах скафандров шипами мёртвых деревьев, космонавты решили не покидать планетохода до наступления утра. Утром, когда сверху сквозь дыру, проломленную планетоходом, начал просачиваться свет, космонавты вышли из своей машины и скоро поняли, что вывести её из-под колпака не удастся. Огромный шип пропорол днище планетохода и проткнул бак с горючим. Горючее вытекло всё до капли.

— Что ни дальше, то веселей! — с горечью воскликнул Волков.

— Лошадь бы поймать, — мутно пошутил Иванников.

— Ты же знаешь, что фауна и флора Эвлимены…

— Я не про это. Я про лошадь как таковую. Знаешь песню: «Запрягу я тройку борзых, тёмно-карих лошадей, э-эх!..»

— Определим хотя бы наше местонахождение…

— Непременно. «И поеду и помчусь я прямо к любушке своей…» — Продолжая напевать, Иванников собрал в охапку инструменты и начал протискиваться меж колючкам. Волков пробирался за ним, сшибая колючки геологическим молотком. Вскоре космонавты целыми и невредимыми выбрались из пустого кургана, пробив в нём дыру. Они осмотрели края пробитого отверстия и поверхность свода. Свод состоял из сросшихся панцирей трехглазых насекомых. Триллионы этих насекомых некогда возвели над лесом множество подобных колпаков-курганов.