Ликуя, Ульдструг предугадывал предстоящие грандиозные открытия. Зенин и Гирин между тем приладили к его богатырской груди трёхпалую руку. Снарядив Ульдструга, они вышли вместе с ним из корабля.

Когда они проходили мимо квадратной кучи камней импульсивный Ульдструг вдруг бросился к куче и стал разгребать её своей трёхпалой рукой. При этом он размышлял вслух, и мысли его притекли вскоре к одному довольно правдоподобному заключению:

— Раз камни эти взяты не из грунта, то, может быть, они являются кусками валов!

С этим восклицанием Ульдструг помчался к морщинистому валу. Самозабвенно орудуя геологическим молотком, Ульдструг разил вал с такой силой, что оболочка вала подалась. Она стала разламываться на трубчатые, удлинённые куски, точь-в-точь такие, какие были в квадратной куче. Через минуту Ульдструг выломал уже немалую нору. В глубине её оказался багрово лоснящийся пласт, до того твёрдый, что никак не удавалось его продолбить. Когда же Ульдструг хватил его изо всей силы, то расплющился сам геологический молоток. В исследовательском пылу Ульдструг достал тут же бывшую при нём алмазную фрезу и стал резать щель в багровом минерале.

В это время Зенин заметил горбатый силуэт, выдвинувшийся над холмом. Зенин замахал руками и побежал наверх на холм. Гирин устремился за ним, но Ульдструг остался в выдолбленной им норе.

Когда Зенин и догнавший его Гирин взбегали на гребень холма, слева над обрывом из-за изгиба морщинистого вала показались две горбатые фигуры. Увидев горбунов, космонавты остановились. Те сперва тоже остановились, а потом двинулись навстречу космонавтам по краю обрыва.

Вдруг быстрая судорога прокатилась по морщинистому валу. Его серое тело взбугрилось и задвигалось. Посыпались камни с обрыва, где шли только что двое горбунов; теперь их там не было — их сбросило вниз конвульсиями вала. В следующую секунду раздался отчаянный крик, выражавший нестерпимое страдание. Крик тотчас оборвался. Вал дёрнулся последний раз и оцепенел, весь сделавшись пурпурным.

Кричал, несомненно, Ульдструг. Обернувшись, космонавты увидели с высоты одни его латунные ноги: тело Ульдструга было защемлено в морщине вала.

Космонавты знали, что Ульдстругу не раз доводилось бывать в суровых передрягах. Но он всегда выходил из них более или менее благополучно. Трижды жестоко изувеченный, он подвергался разборке и восстановлению, но всегда потом к нему возвращались все его таланты. Поэтому, подбегая к безгласным останкам робота, космонавты ни на минуту не предполагали, что он затих навеки. Картина, представившаяся их глазам, открыла им правду. Вся головогрудь Ульдструга превратилась в расплющенный металлолом, с такой силой сдавило её складкой вала. Не могло быть и речи о его починке.

Постояв в молчании над останками Ульдструга, Зенин и Гирин отправились затем к двум горбунам, свалившимся с обрыва, которым, возможно, требовалась помощь. Они нашли их на плоском каменном выступе под кручей. Теперь горбуны мало походили на людей. Один из них, с которого в падении слетела одежда, оказался многошестеренчатым металлическим чудищем. Раскрыв плащ другого, космонавты увидели, что второй горбун в точности подобен первому. Конечно, это были простые электромеханические роботы, которым с помощью раскрашенной пластмассы был зачем-то придан человеческий облик. Рядом с их выдвижными двухфотоэлементными маковками валялись разбитые маски. Повсюду рассыпаны были осколки кирас, которые прежде охватывали их грудь. На торцах ломов, приваренных к металлическим десницам роботов, космонавты обнаружили заводское клеймо с надписью: «Пружинчатый рудокоп — собиратель монополитов — системы Т. Телятникова». Тогда они догадались, что на этой планете уже побывали космические шлюпы и что один из них погребён под сплётшимися валами в ложбине, где за окном они видели его каюту с шестью заключёнными в ней роботами.

Сначала космонавты решили было идти туда и попытаться проникнуть в замурованный шлюп. Но потом Зенину пришло в голову, что это небезопасно. По его мнению, морщинистые валы могли оказаться местными животными, способными, быть может, уничтожить и космонавтов и звездолёт ударами своих исполинских тел. Поэтому надо поскорее возвращаться на корабль и стартовать, а обследование планеты можно продолжать и с воздуха. Гирин согласился с этими доводами. Космонавты в три приёма перенесли останки Ульдструга на звездолёт, потом включили пружины кинетационного старта.

В то время как корабельные роторы раскручивались силой монополитовых пружин, Гирин и Зенин обсуждали случившееся. Сперва они говорили о погибшем Ульдструге, которого оба искренне любили, потом о морщинистых валах, причём Зенин высказал предположение, что валы намеренно принимают вид базальта, чтобы их не рубили своими ломами пружинчатые рудокопы — собиратели монополитов.

— Эти трубчатые камни были, я уверен, выломаны из валов. Потому что валы, на свою беду, состоят из монополитовых веществ, — вслух рассуждал Зенин. — Ты представляешь, как работают рудокопы Телятникова?

— Там, я учил, используется какой-то хватательно-рекурсивный алгоритм на оптически-атомарных выбрасываниях. Кажется, довольно сложный.

— Да что ты! Алгоритм наипростейший. Рудокоп хватает кусок грунта, запоминает его внешний вид и исследует этот кусок в кинетационном поле. Если минерал оказывается монополитом, он хранится. В противном случае он выбрасывается, а следующим берётся кусок, непохожий на все прежде выброшенные. Вот и всё. У этих рудокопов есть на маковке фонарь. Но на этой планете благодаря северным сияниям он оказался лишним.

И вот эти рудокопы стали долбить ломами валы, а те потом приноровились обманывать рудокопов. Валы каким-то чудом меняют цвет и принимают вид грунта. Они оплели собой корабль с шестью рудокопами, заперли их и тем самым обезвредили.

— А как ты думаешь, не нарочно ли они сбросили двух роботов с обрыва?

— Нет, то была просто предсмертная судорога вала, ничего больше. Ульдструг причинил, должно быть, ему страшную боль. Это существо могло погибнуть просто от боли.

Гирин резко повернулся и встал.

— Смотри, как мы странно ошиблись, — сказал он в напряжённом раздумье. — Сперва мы бесчувственных роботов посчитали за чувствующие существа, и, наоборот, существо, способное чувствовать боль, мы сочли бесчувственным. Скажи, а не заблуждаемся ли мы насчёт Ульдструга?

— Ты о чём?

— Что он действительно что-то чувствовал, что он не был бесчувственной куклой.

— Не понимаю тебя. Ведь теория автоматов доказала…

— А я нисколько не хуже тебя в ней разбираюсь…

— Очень может быть. Но ею доказано, что нет контролируемого эффекта, который бы демонстрировал рaзницу в поведении человека и автомата.

— Вот именно! А я говорю о неконтролируемом эффекте. Допустим, Ульдструг кричал от боли. Но откуда мне знать, что он действительно тогда чувствовал боль? Я могу в это верить. Но проверить, что он способен чувствовать настоящую боль, — это принципиально невозможно.

— Хорошо. Но тогда никакие вообще действия ещё не доказывают существования внутреннего мира.

— Именно это я и говорю.

— Но тогда позволь тебя спросить, ты веришь, что я — Зенин Всеволод Иванович — испытываю чувства?

— Это другое дело!

— Почему же?

— Потому что здесь важно, кроме твоего поведении, просто то, что у тебя тоже были отец и мать, что ты часть человечества. Вообще, что ты существо такое же как я (а про себя я знаю, что испытываю чувства). Но что Ульдструг что-то чувствовал, в этом, я даже очень вправе сомневаться, хотя говорил с ним как с равным. И заметь, между прочим, что конструкторы Ульдструга никогда даже и не стремились к тому, чтобы он что-то чувствовал. Совершенно непонятно, как к этому подступиться. Они стремились к другому, чтобы Ульдструг функционально сходствовал с человеком. Например, чтоб он остроумно беседовал. Если при этом в нём вправду возникает мир ощущений (чего я не стану догматически отрицать), то это побочный эффект. Эффект, конструкторами не предусмотренный. Ты понимаешь? Кукле с закрывающимися глазами ведь не непременно хочется спать, когда под действием грузиков у неё закрываются глаза?